Сюзанна Форстер - Муж, любовник, незнакомец

В просыпающемся сознании не было ничего, ничего, кроме образа тихо плачущей женщины, простирающей к нему руки, — эта женщина умрет, если он не дотянется до нее. Она стремится к нему в беспомощной мольбе, как манящая сирена, неотступно преследующая его. Она владеет всем его существом, каждой клеточкой его тела, каждым блуждающим атомом души.

Он выбирается из постели, не переставая твердить ее имя.

Если она умрет, он тоже умрет.

Но вот он открывает глаза и видит серые контуры комнаты, в которой ее нет. И никогда не было. Сразу все, даже ее имя, все, кроме затаенной тревоги, отступает. Исчезает, словно рисунок на песке, смытый набежавшей волной.

Тускло мерцающее хромированное оборудование подсказывает ему, что он — в больничной палате. Острая боль в руке — это игла от капельницы, которую он резко выдернул, вставая. Мысль ходит по кругу: раз он в больнице — стало быть, болен. Но больным не выглядит, судя по отражению на блестящих поверхностях: худое, заострившееся лицо, сильно загоревшее и какое-то дикое, впрочем, «дикое» — неподходящее слово, скорее, одичавшее, загрубевшее, то же можно сказать о жилистой шее и плечах.

Первое впечатление не вызывает неприятного ощущения, но если всмотреться, становится не по себе. Однако вовсе не поэтому он так внимательно изучает собственное отражение. Дело в том, что он смотрит на незнакомца. Ни единой черточки не узнает он в лице, смотрящем на него, даже этот вызывающий безотчетную тревогу проницательный взгляд ему не знаком: глаза — будто зубцы вил самого сатаны, пронзительно-синие.

Кто он?

Где он?

И кто она?

Он не знает ответа ни на один из этих вопросов. Вся жизненно важная информация словно стерта из памяти. Остались лишь ощущения, основанные на интуиции, а она подсказывает, что из этого места нужно бежать. Это не больница. Это тюрьма, и он в страшной опасности. Чутьем человека, чудом избежавшего смерти, он также понимает, что, кем бы он ни был когда-то, теперь он совсем другой. И явившаяся ему женщина — искусительница, которая вернула его к жизни, — единственное звено, связывающее его с реальностью.

— Ты знаешь, что мужчины, которые прокалывают уши, лучше подготовлены к браку? — заявила Маффин Бэбкок, поворачивая браслет на запястье так, чтобы были видны внушительные бриллианты. — Они испытали боль и приобрели опыт покупки драгоценностей.

Сухая усмешка тронула широкий чувственный рот Софи Бэбкок, нанизывавшей на нитку разноцветные колечки макарон. Она делала макаронные бусы для своих подопечных — десятерых неугомонных несмышленышей, которые понятия не имели о том, что они «неблагополучные», и которым было решительно все равно, из чего сделаны их украшения, — из макарон или из золота высшей пробы.

Маффин, тем не менее, казалась совершенно серьезной, у нее было пятилетнее преимущество в возрасте перед Софи, которая только готовилась перешагнуть порог тридцатилетия, а, кроме того, непререкаемый авторитет знатока драгоценностей. Маффин признавала макароны лишь в виде исходного продукта для приготовления своего любимого блюда — пасты гарганелли с соусом из куропатки.

— У Колби уши не были проколоты, — заметила Софи.

Восседавшая на высоком стуле перед кухонной стойкой Маффин посмотрела на Софи сквозь ресницы, намазанные тушью, стильно подобранной в цвет ее пепельных волос.

— Софи, детка, речь не о моем покойном муже. Мы говорим о Клоде, о катастрофической ошибке, которую ты собираешься совершить.

Маффин нравилось называть ее «детка».

— Как там пишется его имя, я снова забыла? — спросила она с издевкой. — Клодт или Клод?

— Женщине с твоим именем[1] не следует бросаться камнями, — саркастически, как она надеялась, напомнила Софи, хотя ей пора было уже усвоить, что не стоит тягаться с Маффин, признанным мастером в искусстве высмеивания людей. Софи недавно согласилась выйти замуж за Клода Лорана, психиатра, который был намного старше ее. Никто из Бэбкоков не одобрял этого брака, несмотря на то, что ее избранник был другом семьи, и они сами порекомендовали обратиться к нему, когда Софи оказалась в тяжелом положении и ей понадобился врач. Маффин возражала особенно энергично, хотя ее аргументы были скорее эстетического, чем личного свойства.

— Я знаю, что Клод не отвечает твоим требованиям. — Софи продемонстрировала ей красно-желто-зеленое ожерелье. — Он недостаточно богат, эффектен и жесток. — «Не то, что Джей», — добавила про себя Софи, хотя знала, что опасно делать сравнения с более чем целую жизнь назад умершим мужем.

Маффин лишь деликатно пожала в ответ плечом.

— Жесток? Лапушка, какое ужасное слово. Просто я могу себе представить Клода голым. По сравнению с ним Икабод Крейн[2] показался бы племенным жеребцом. Что ты себе думаешь, Софи?

На сей раз Софи удалось подколоть Маффин:

— А когда это ты видела голым Икабода Крейна? — со смехом спросила она. — Я считаю Клода добрым, заботливым и уравновешенным мужчиной — чего еще желать женщине?

«Особенно важно, что он уравновешен, — подумала она. — О Джее этого никак нельзя было сказать».

Однако Софи невольно задумалась: может быть, Маффин все же права? Стоило той произнести имя Клода, и Софи почувствовала какую-то внутреннюю неуверенность: ей словно чего-то не хватало, дверь в мир ее чувств оставалась закрытой. Умом и сердцем она все еще колебалась, ожидая, что чувство придет позднее.

Внешность Клода была здесь совершенно ни при чем, для Софи она вообще мало что значила. Что касается всего остального, то решение выйти замуж за этого человека казалось и тот момент правильным, замужество было следующим естественным шагом в развитии их отношений, как он сам говорил. И Софи никогда не позволяла себе задумываться над тем, что, быть может, просто старается устроить свою жизнь, спасаясь от одиночества, как считали Бэбкоки, или ищет моральной поддержки, чтобы реализовать свою программу заботы о малолетних детях, для которой усиленно собирала средства. Вот уже пять лет, как она одна, и пора куда-то двигаться в этой жизни. Но если, что не исключено, был еще какой-то мотив, который двигал ею, то это, несомненно, желание избавиться от опеки своих трудно переносимых свойственников, включая Маффин.

И Маффин, и Софи носили фамилию Бэбкок по мужьям, и обе потеряли их внезапно и трагически. Муж Софи, Джей, пропал пять лет назад в Непале во время восхождения на ледник, а его старший брат Колби умер в прошлом году от удара, в результате чего семейная фармацевтическая империя пребывала теперь в полном хаосе.

Возня за контроль над бизнесом еще не окончилась, и странным образом оказалось, что главными претендентками на власть являются женщины из «внутреннего круга» Бэбкоков: с одной стороны, сама Софи, у которой не было ни опыта, ни желания управлять семейной империей, и Маффин, у которой и то, и другое определенно наличествовало, с другой — Уоллис Кейди Бэбкок, хворая предводительница клана. Последняя могла бы возглавить дело, если бы совет попечителей не решил, что она не сможет выдержать нагрузки. Между тем фирма «Бэбкок фармацевтикс», индустриальный гигант с капиталом, исчисляющимся миллиардами долларов, управлялась по доверенности группой адвокатов, и дела ее шли из рук вон плохо.

По тому, как выразительно фыркнула Маффин, увидев, как она примеряет макаронные бусы, Софи поняла, что та думает о столь необычном украшении.

— Не мой стиль? — Софи притворилась страшно огорчённой.

— Именно твой, несчастная, и в этом вся проблема. Ах, если бы кто-нибудь смог преобразить тебя!

Эту фразу Софи слышала уже много раз. Маффин давно убеждала ее «возродиться», особенно когда представляла новую революционную линию косметики в каком-нибудь шикарном салоне на Беверли-Хиллз. Будучи в числе влиятельных инвесторов такого салона, Маффин хотела обеспечить себе поддержку Бэбкоков и была одержима идеей, что преображенное чудо в лице Софи поможет делу.

— Солнышко! Солнышко...

Ягненок, спасающийся от волка, подумала Софи. Лицо четырехлетнего малыша, приковылявшего в кухню с заднего двора, где находилась площадка для игр, было все в грязных разводах, в глазах стояли слезы. Он тут же шлепнулся на пол, опрокинулся на спину, словно рыбка, вытащенная из воды, и застыл, уставившись в потолок.

— Олберт, ты поранился?

— Нет, я очень больной.

Софи отбросила макаронное ожерелье.

Опустившись на колени рядом с совершенно несчастным малышом, она положила ладонь ему на лоб, но не почувствовала никакого жара. Лоб был холодным, разве что слегка покрылся испариной. Вот почему еще она добивалась солидного обеспечения своей детской программы — очень важно иметь врачей-консультантов и штат квалифицированных нянь, обученных уходу за детьми и оказанию им первой помощи. Сама она была по образованию педагогом и специализировалась, на так называемых, проблемных детях, но бедные семьи, с которыми она работала, были не в состоянии платить ей, а потому она могла позволить себе нанимать лишь студентов, подрабатывающих в свободное время уходом за детьми.

— Люси плыгнула на меня! — пожаловался малыш.

Маффин недовольно фыркнула:

— Вот-вот! Именно поэтому я никогда и не хотела иметь детей, даже ради продолжения рода Бэбкоков.

— Люси — маленький хомячок, — терпеливо объяснила Софи, вытирая краешком своего рабочего халата пятна от травы с кроссовок Олберта. — Это — одна из зверюшек, за которыми ухаживают дети. Я хочу научить их чувствовать ответственность за кого-нибудь, кроме самих себя. Это очень полезно — приучает к заботливости и терпению.