Йон бредет вперед, в следующий зал. «Омаджиу» безвкусна, но ему не кажется, что это стоит превращать в повод для веселья. София явно чувствует неодобрение Йона, но предпочитает не замечать его, продолжая подыгрывать Тиб с ее фиглярством. Он лениво разглядывает витрину, заполненную орденскими лентами и медальонами, как вдруг на смену его унынию приходит ощущение полного потрясения. При виде одной из наград Йон застывает на месте. Правительство забыло проинформировать его о том факте, что Николае Чаушеску был удостоен высшей награды Дании. Тем не менее, как свидетельствует дата на этикетке, в тысяча девятьсот восьмидесятом году чета Чаушеску нанесла официальный визит в Данию, когда и состоялось награждение президента орденом Слона, если только это не какое-то жульничество.

— Взгляните сюда, он из Дании! — говорит Тиб, незамедлительно материализуясь позади него. — Но что символизирует этот слон, не говоря уже о маленьком черном парне с копьем?[36] Отнюдь не то, что ассоциируется с Данией! Это как-то связано с колонизацией?

Его растущее раздражение по поводу поведения обеих спутниц временно уступает место благодарности по отношению к Софии, которая выигрывает для него какое-то время, подробно описывая свои ощущения от каменных слонов, на которых она натолкнулась при первом посещении Копенгагена. Однако как только рассказ окончен, обе они поворачиваются к Йону, и тому приходится прикладывать усилия, сообщая интересующие Табиту факты. Он пытается унять сердцебиение, превозмогая чувство сильного оскорбления, которое поселилось глубоко у него в груди.

— Кавалерами ордена Слона чаще всего становятся главы государств, хотя изредка этой чести удостаивают других высокопоставленных иностранцев или особенно выдающихся датчан, как, например, ученого Нильса Бора.

Своим бесцеремонным замечанием Тиб словно опутала его страну паутиной расизма и империализма. Но отвращение он чувствует лишь оттого, что в этом грязном контексте появился образ, который его учили почитать, — символ ордена, учрежденного королевской властью Дании еще много веков назад: бело-золотая эмаль, голубая шелковая лента, золотое копье и бриллиантовый крест. Этот прекрасный орден надевают члены королевской семьи его страны на самые важные церемонии. Про себя Йон решает написать в Копенгаген письмо, с требованием отобрать у Чаушеску награду. В общем, он должен попытаться убедить свое правительство проявлять поменьше любезности по отношению к президенту Румынии.

— А он и вправду слон, вам не кажется? Растаптывающий все эти дома и церкви, чтобы расчистить место для своего большого проспекта. И этот «порядок», который он хочет навести здесь… хотя никто не осмеливается говорить об этом, — шепчет Тиб на ухо Алстедам и сопровождает свои слова жестом, относящимся к охранникам музея и спрятанным микрофонам. — Конечно, он не Гитлер или кто-то в этом роде, — быстро добавляет она по-прежнему шепотом.

Наверное, не получив ответа, Тиб испугалась, что чем-то их обидела. Но Йон может сделать только одно — развернуться и выйти из комнаты, снова с головой погрузившись в свое прошлое.


Ему было одиннадцать. Начистив туфли для прогулки в Тиволи,[37] он в приподнятом настроении кубарем скатился по лестнице. Но, увидев сестру, понял: что-то случилось. Она сидела в кресле за кухонным столом, хотя обычно устраивалась у окна, где больше света, и с угрюмым выражением лица пришивала оторвавшуюся пуговицу к отцовской рубашке. На ней была какая-то серая одежда, хотя сестра должна была быть разодета «на выход». Отец Йона, с растрепанными волосами и в кожаных перчатках, быстро просунул голову в открытую кухонную дверь и обратился к нему:

— Нужно сложить дрова. У стены дома. Это должно быть сделано до ужина. И как следует. Чтоб не было ни одного торчащего полена.

Не дожидаясь ответа, он опять исчез, и Йон повернулся к сестре:

— Мы что, не идем?

— Нет больше никакого Тиволи. Там был пожар.

Она раздраженно вздохнула, словно его озадаченный вид еще больше усиливал ее досаду.

— Да не из-за костра, простофиля. Бомбы! Они взорвали парк бутылками с зажигательной смесью.

— Диверсия?

Воображение тут же нарисовало Йону сгоревший участок железной дороги, который показывал ему сосед. Он словно ощутил запах едкого дыма, проникающего сквозь кухонную дверь.

— Не могу поверить, что ты настолько тупой.

Она уколола большой палец иглой и теперь сосала его.

— Они хотят, чтобы мы думали, будто это немцы, — произнесла сестра, понизив голос, так как отец не разрешил бы им разговаривать о подобных вещах. — Но все знают, кто это. «Корпус Шальбурга».[38]

— Я еще вчера знал, — выпалил Йон, как только эта мысль пришла ему в голову.

— Не будь дураком. Все случилось уже после того, как ты пошел спать.

— Они говорили. — Его дыхание участилось. — Солдаты. Я слышал, как они говорили: «Глассален».[39] Как в Тиволи. Я не слышал остального. Наверное, они планировали… но я же не знал!

Сестра дважды обмотала темно-синюю нить вокруг пальца, сделала петлю, затянула миниатюрный узел и откусила кончик. Снаружи донесся голос их отца, звавший Йона. Она посмотрела на брата, равнодушная к эмоциям, которые он изо всех сил пытался сдерживать.

— Значит, ты был первым, кто узнал. Тогда нужно было бежать прямиком к королю, чтобы предупредить его. Тебе так не кажется? — сердито спросила она.


Йон слышит, как в шаге от него София и Тиб приходят к соглашению, что они уже увидели достаточно. Его жена предлагает продолжить в отеле «Атенепалас», где грудастые официантки в белом возникают откуда-то из-за пальм в горшках, стоящих в вестибюле, чтобы преподнести каждому из гостей, расположившемуся в своем кресле, стакан минеральной воды, чашку теплого кофе со взбитыми сливками и вкуснейший шоколад на блюдечке.

Женщины обходят Йона и направляются к машине, весело и оживленно болтая.

— Ой, даже не утруждайся вести Фрейю в зоопарк, — говорит Тиб. — Все, что у них есть, так это заторможенный медведь и спятившая газель.

Затем в их разговоре всплывает имя Маргарет, и Тиб шепчет какую-то длинную и неразборчивую фразу, заканчивающуюся ликующим: «…в бутылочку!»

София смеется, и с виноватым видом они обе поворачиваются к Йону, словно хотят посмотреть на его реакцию.

— Вы хотите сообщить нам что-то о миссис Мур? — интересуется он.

Укоряя Тиб подобным образом, он даже сам себе кажется нелепо чопорным, но это как бы компенсация за его молчание в другом недавнем случае, когда о Маргарет распускали сплетни. По каналам иностранного сообщества поползли необоснованные, но основательно смакуемые слухи, передающиеся вполголоса в мужской компании, что Логан принял деловое предложение или (в мягком варианте истории) в шутку предложил обменять эротические фотографии с изображением жены на особенно дефицитные заграничные товары.

— Не совсем.

Тиб аккуратно наклоняет свою медноволосую голову, чтобы сесть в машину, но перед этим быстро корчит Йону недовольную гримасу, выражающую то ли досаду, то ли глумление. София, приторно улыбаясь, открывает дверь машины с другой стороны.

Окинув взором пустынный проспект и высокие каменные здания, нависшие над ним, Йон испытывает минутное головокружение. Он правда предпочел бы не думать о том, существуют ли эти фотографии и как бы Маргарет выглядела на них. Снова сосредоточившись, он с облегчением вспоминает, что в офисе у него осталась кое-какая незаконченная работа. Прежде чем сесть в машину, Йон сообщает угрюмому Георге о своем решении: они завезут дам в отель, после чего вернутся в посольство.


Амебообразная карта принимающей страны, висящая на стене его кабинета в посольстве напротив стола, будто бы слегка подергивается, а зеленые и коричневые цвета на ней меняют оттенки по мере того, как изменяется дневной свет.

В соответствии с постановлением правительства бульдозеры ровняют с землей исторические здания в старой части столицы. На месте руин планируется проложить огромный проспект, посвященный победе социализма, с восьмиэтажными многоквартирными домами, в которых будет предоставляться жилье партийным чиновникам. Апофеозом этого роскошного проспекта, обещающего превзойти по размерам Елисейские Поля, явится Дом народа. Щедро отделанный мрамором и позолотой, он должен стать чуть ли не самым большим административным зданием на земле, уступающим лишь Пентагону в Соединенных Штатах.

Именно этот грандиозный проект подразумевала Тиб во время их похода в Исторический музей несколько недель назад. То ли по случайному совпадению, то ли преднамеренно для строительства была выбрана территория площадью восемь квадратных километров в центре Бухареста, где в настоящее время располагается много исторических зданий, а также несколько древних церквей и монастырей, возведенных несколько столетий назад. Умница Хенрик Экерс подготовил подробный доклад, в котором описывает осуществляемое строительство и поддерживает зарождающийся в западной прессе международный протест против разрушения культурного наследия, принадлежащего всему миру. Этот акт разрушения вызовет за рубежом больше негодования, чем жуткие сведения о том, как попираются при режиме Чаушеску права человека. С ядовитой иронией (которую Йону приходится вычеркнуть из доклада, прежде чем послать в Копенгаген окончательный вариант) Экерс пишет, что если самих румын еще можно рассматривать как возобновляемые ресурсы, то об их архитектурных сокровищах этого сказать никак нельзя.

В дополнении к докладу атташе по политическим вопросам просит обратить внимание на тот факт, что совсем недавно некоторые члены кабинета министров Румынии были назначены на альтернативные должности, а это можно расценивать как понижение. Последовавшие за возвращением четы Чаушеску из Германии переводы по службе заставляют Экерса сделать предположение о том, что министры пытались совершить государственный переворот или какое-то другое мятежное действие, пока их глава отсутствовал. Доказательства вины этих лиц, должно быть, оказались незначительными, поскольку все они остались на официальных, хоть и менее выдающихся должностях. По прогнозам Экерса, теперь должно пройти немало времени, прежде чем можно будет организовать какое-либо новое движение внутреннего сопротивления и добиться смены режима.