– Гари, ты не любишь ее, а она тебя! Я никогда не замечала ни малейшего признака того, что она относится к тебе хоть с малейшей благосклонностью. Только скажи мне, что она может тебе предложить? Он поднял руки, чтобы положить их поверх ее рук, снимая их с отворотов.

– Я очень люблю тебя, Трикси, но, знаешь, не могу позволить измять этот сюртук. Мне его сделал Уэстон: один из его шедевров, тебе не кажется? – Он заколебался, видя, что невозможно отвлечь ее внимание, и затем сказал, слегка сжимая ее руки: – Ты не понимаешь? Я думал, ты поймешь. Ты столько раз говорила мне, что мой долг жениться, и, действительно, я знаю, это так, чтобы мое имя не умерло имеете со мной, что было бы, по-моему, очень печально. Если бы Артур был жив… Но после Саламанки я понял, что не могу до конца моих дней продолжать жить в одиночестве. Поэтому…

– Да, да, но почему эта женщина, Гари? – потребовала она. – У нее ничего нет!

– Напротив, она хорошего происхождения, у нее хорошие манеры, и, как сказал Уоррен, милый характер. Я надеюсь, что могу предложить ей не меньше, и мне хотелось бы иметь больше. Но не могу. Слезы снова набежали ей на глаза и пролились.

– О, мой самый любимый брат, все еще? Прошло уже больше семи лет с тех пор…

– Да, больше семи лет, – прервал он. – Не плачь, Грикси. Уверяю тебя, я больше не горюю и даже не думаю о Клариссе, разе что время от времени, когда случается что-то, что может напомнить мне о ней. Но я больше никогда не влюблялся ни в одну из очаровательных девушек, которых ты так любезно расставляла на моем пути! Я думаю, что никогда не смогу чувствовать к другой то, что когда-то чувствовал по отношению к Клариссе, поэтому мне кажется, что делать ставку на девушку такого сорта, как тебе хотелось бы для моей женитьбы, было бы подло. У меня достаточно большое состояние, чтобы сделать меня подходящим просителем руки, и, полагаю, Стоквеллы дали бы свое согласие, если бы я сделал предложение мисс Алисе…

– Еще бы! И Алиса склонна испытывать tendresse[1] к тебе, ты, наверное, это заметил. Итак, почему?…

– Ну, возможно, именно по этой причине. Такая красивая и одухотворенная девушка заслуживает гораздо большего, чем я могу ей дать. С другой стороны, леди Эстер… – Он прервал себя, глаза засветились смехом. – Что ты за негодница, Трикси! Ты вынуждаешь меня говорить такое, что, должно быть, звучит, словно я совершеннейший хлыщ!

– Ты имеешь в виду, – безжалостно произнесла Беатриса, – что леди Эстер слишком безжизненна, чтобы ей кто-нибудь нравился!

– Ничего подобного я не имею в виду. Она застенчива, но я не считаю ее безжизненной. В действительности я иногда подозреваю, что если бы ее без конца не отчитывали ее отец и весьма отвратительные сестры, она могла бы показать живое чувство юмора. Скажем просто, что у нее нет романтических склонностей! И поскольку меня вполне определенно можно считать вышедшим из романтичного возраста, я верю, что с помощью взаимной симпатии нам может быть достаточно комфортно вместе. Она сейчас в несчастливой ситуации, это дает мне смелость надеяться, что она может благожелательно отнестись к моему предложению.

Миссис Уэтерби издала презрительный звук, и даже ее флегматичный супруг моргнул. То, что он низко оценивал свои самые очевидные достоинства, было одной из сторон, которые так нравились ему в Гари, но это уже было слегка чересчур.

– Несомненно, – сухо произнес Уоррен. – Вполне могу пожелать тебе счастья уже сейчас, Гари, и я, конечно, надеюсь, так и будет. Не то, чтобы… Однако это не мое дело! Ты лучше знаешь, что тебе подойдет. Нельзя было ожидать, что миссис Уэтерби сможет заставить себя согласиться с этим высказыванием; но похоже, она осознала бесполезность дальнейших споров и, кроме предрекания беды, не сказала больше ничего, пока не осталась наедине с мужем. Тогда она высказала немало различных мыслей, что он перенес с большим терпением, не выражая протеста, пока она с горечью не сказала:

– Как мужчина, который был помолвлен с Клариссой Линкомб, может сделать предложение Эстер Тиль – это то, чего я никогда не пойму, и, боюсь, никто другой тоже. В этом месте Уоррен нахмурил брови и произнес с сомнением:

– Ну, я не знаю.

– Еще бы! Только подумай, какой жизнерадостной была Кларисса, и какой веселой, и какой одухотворенной, и потом представь себе леди Эстер!

– Да, но я не это имел в виду, – ответил Уоррен.

– Я не хочу сказать, что Кларисса не была превосходной, потому что, Бог свидетель, это так, но, на мой взгляд, она была слишком взбалмошная! Беатриса уставилась на него:

– Я никогда не слышала этого от тебя раньше!

– Раньше я этого не говорил. Такое не скажешь, когда Гари был помолвлен с ней, и нет смысла говорить это, когда бедная девочка умерла. Но я именно думал, что она дьявольски своевольна и устроила бы Гари веселую жизнь. Беатриса открыла рот, чтобы опровергнуть эту ересь, и закрыла его опять.

– Дело в том, дорогая, – продолжал ее супруг, – ты испытывала такой подъем – ведь именно твой брат завоевал ее, – что никогда не видела в ней недостатков. Пойми, я не говорю, что это не было триумфом, это было. Когда я думаю о всех этих парнях, которые волочились за ней, – Господи, она могла бы стать герцогиней, если бы захотела! Йовил три раза просил ее выйти за него: он сам мне об этом рассказал на ее похоронах. Если подумать, это был единственный образец здравого смысла, который она когда-либо показала, – предпочла Гари Йовилу, – добавил он задумчиво.

– Я знаю, она часто бывала слегка необузданной, но такая приятная и такая привлекательная. Я убеждена, что она бы научилась считаться с Гари, потому что совершенно искренне его любила!

– Она недостаточно его любила, чтобы посчитаться с ним, когда он запретил ей ехать на этих его серых – мрачно сказал Уоррен. – Как только он предупредил, посмеялась над ним и свернула себе шею. Мне было дьявольски жаль Гари, но должен тебе сказать, что я подумал, он и сам не знает, как это для него хорошо. Подумав, миссис Уэтерби была вынуждена признать, что в этом суровом суждении может быть определенная доля истины. Но это ни в коей мере не примирило ее с намечающейся женитьбой брата на даме, столь же трезвой, сколь импульсивной была умершая Кларисса. Редкая помолвка была встречена с большим всеобщим одобрением, чем помолвка Гарета Ладлоу с Клариссой Линкомб. Даже разочарованные матери девиц на выданье считали, что это совершенная пара. Если за леди ухаживали больше всех в городе, то джентльмен был любимейшим холостяком светского общества. Действительно, казалось, он дитя удачи, поскольку был не только одарен прекрасными способностями и безупречным происхождением, но обладал также такими существенно важными данными, как необычайно милой внешностью, изящной, хорошо сложенной фигурой, значительными успехами в области спорта и открытым, великодушным характером, что делало невозможной даже для ближайших соперников зависть к его успеху в завоевании Клариссы. С грустью миссис Уэтерби вспоминала это безмятежное время, до рокового случая с экипажем, похоронившего в сырой земле очарование и красоту Клариссы, а с ними и сердце Гарета. Считали, что он блестяще оправился от удара; и все радовались, что из-за трагедии он не дал себе волю в каком-либо экстравагантном выражении горя, таком, как продажа всех своих великолепных лошадей или ношение траура до конца дней своих. Если за улыбкой в его глазах была легкая печаль, он все еще мог смеяться; и если он считал мир опустевшим, этот секрет он всегда хранил про себя. Даже Беатриса, обожавшая его, ободряла себя надеждой, что он перестал оплакивать Клариссу; и она не жалела усилий, чтобы обратить его внимание на любую девицу, которая казалась подходящей для него. Ее усилия не вознаградились ни малейшим флиртом, но это не слишком угнетало ее. Каким бы скромным он ни был, он не мог не знать, что считается матримониальным призом первой степени; и она слишком хорошо его знала, чтобы предполагать, что он может вызвать в какой-либо девичьей душе ожидания, которые не намерен оправдать. До этого печального дня она просто думала, что не наткнулась на такую, как надо, женщину, и никогда – что такой женщины не существует. Слезы, пролившиеся при его сообщении, были вызваны не столько разочарованием, сколько внезапным осознанием, что в роковом несчастном случае погибло большее, чем очарование Клариссы. Он говорил с ней, как может говорить человек, который оставил позади свою юность со всеми ее надеждами и пылом и ищет безмятежного будущего, возможно, комфортабельного, но не затронутого и каплей романтики. Миссис Уэтерби, поняв это и вспомнив более молодого Гарета, который воспринимал жизнь как веселый искатель приключений, плакала до тех пор, пока не уснула. То же было и с леди Эстер Тиль, когда ей стало известно очень лестное предложение сэра Гарета.

II

Семейное поместье герцога Бранкастера располагалось среди болот на расстоянии нескольких миль от Чаттериса. Дом выглядел так же непривлекательно, как и окружающая местность, и поскольку его светлость находился в стесненных обстоятельствах благодаря сильной склонности к азартным играм, в доме можно было заметить немало признаков небрежения. Теоретически дом вела старшая дочь его светлости, но так как его сыну и наследнику, лорду Видмору, было выгоднее жить вместе с женой и растущей семьей под отцовской крышей, в сущности положение леди Эстер было немногим лучше ничтожного. Когда несколько лет назад умерла ее мама, люди, не очень хорошо знакомые с герцогом, считали удачей, что в конце концов она осталась неустроенной. Оптимисты говорили, что она сможет утешить убитого горем отца и занять место матери в качестве хозяйки Бранкастер Парка и дома на Грин-стрит. Но поскольку герцог недолюбливал свою жену, он ни в коей мере не горевал о ее смерти; так как он предвкушал безмятежную одинокую жизнь, то относился к своей старшей дочери не как к утешению, а как к обузе. Действительно, можно было слышать, когда он бывал в подпитии, что ему живется ничуть не лучше, чем прежде. Чувства, когда, придя в себя от кратковременного остолбенения, он обнаружил что сэр Гарет Ладлоу действительно просит позволения жениться на его дочери, почти переполнили его. Он оставил всякую надежу видеть ее в респектабельном браке: то, что она может совершить блестящую партию, никогда ни на мгновение не приходило ему в голову. Нежелательное подозрение, что сэр Гарет, должно быть, слегка не в себе, пришло ему в голову, но в манерах и внешности сэра Гарета не было ничего, что могло быть хоть слегка расцветить это предположение, и он отказался от него. Он напрямик сказал: