Анна Альварес - Мудрость любви

Камила улыбнулась его грубоватой шутке, а Педру пустился в воспоминания. Он не мог забыть того времени, когда больному не говорили правду о его состоянии. Теперь всё по-другому, на слова врача можно положиться. А тогда...

– Поэтому твой дед и не выносил врачей, – продолжал Педру. – Стоило доктору появиться на пороге, как Алесиу кричал: «Убирайся, обманщик! Я прекрасно знаю, что у меня всё плохо! Но как видишь, всё ещё жив!»

– Жалко, что я так и не познакомилась с дедушкой, – вздохнула Камила. – А ты помнишь, какой сегодня день? – обратилась она к матери.

Элена была так взволнованна, что ничего не могла сообразить и вопросительно смотрела на дочь.

– Папин день смерти, – грустно улыбнулась Камила. – Забыла, да? Ну, ничего. Ты только обо мне и думаешь, ни о чём другом не помнишь. А я и в Англии этот день помнила, тебе звонила, просила от меня цветочки на могилу отнести. Сегодня ему бы исполнился пятьдесят один год. Как жаль, что его нет с нами!

– Да, Вальтер был хороший человек, относился к тебе как к родной дочери, – внезапно сказала Элена. – Понимаешь, дочка, мы пришли сказать тебе, что наконец-то у тебя появился реальный шанс полностью выздороветь. Потому что твой отец жив. А Валтер... он зарегистрировал тебя на своё имя и любил тебя, как родной отец.

Камила переводила глаза с Педру на Элену, пытаясь понять, не разыгрывают ли её. Но, собственно, зачем?

– Со стороны Валтера это был благородный жест, – продолжала Элена. – Он сделал это по собственной воле. И хотя бы поэтому, ты должна чтить его память.

– Значит, у нас с Фредом отцы разные? – осторожно начала Камила, до которой, наконец, стало доходить то, что хотела ей сказать Элена.

– Именно это я и хочу тебе сказать. До этой поры у меня не было необходимости ворошить прошлое. Но сейчас настал совсем другой момент.– Речь идёт о твоей жизни. Ты помнишь, что одна женщина забеременела, чтобы спасти свою дочь от лейкемии с помощью клеток из пуповины новорождённого?

– Да, – подтвердила Камила. – Я сама тебе об этом рассказала. И что же?

Она задала вопрос, но смутная догадка уже брезжила в её мозгу, совершенно невероятная догадка.

– Ты указала мне путь к твоему спасению, – проговорила Элена. – Внутри меня новая жизнь, и она спасёт тебя, моя девочка!

Камила смотрела на Элену и не могла поверить в то, что слышала: всё это было слишком невероятно.

– Ты хочешь сказать, – с усилием начала она, – что ты беременна, мама, что ты забеременела от моего настоящего отца?..

– Да, именно так, дочка. У тебя будет родной брат или сестра. Так захотел сам Господь, желая спасти тебя!

И вдруг, будто яркая молния вспыхнула в мозгу Камилы.

– Педру? Ну конечно! – воскликнула она, и через секунду он уже держал её в своих объятиях. – Господи! Как я счастлива! – произнесла Камила. – С первой нашей встречи я чувствовала, что мы родные люди!

Педру сидел рядом с Камилой и гладил её по голове.

– Я так рад, что у меня такая большая дочка! – повторял он.

– А я рада, что сбросила с плеч груз тайны, который носила больше двадцати лет. Вам трудно представить, какое это облегчение.

Камила поцеловала мать.

– Господи! Чего же ты только не натерпелась! Но зато мы все теперь счастливы.

– И будем ещё счастливее, – твёрдо сказала Элена, – потому что я буду нянчить и твоих детей, моя девочка.

Педру даже не смотрел в сторону Ирис. Она перестала для него существовать. Простить ей то, что произошло с письмом, он не мог.

– Ты для меня больше не существуешь, – так и сказал он ей и перестал разговаривать с ней вообще.

Для начала Ирис фыркнула. Она привыкла, что Педру разговаривает с ней грубо, что отказывается от всех её предложений. Поэтому она не придала особого значения его злости. Позлится и перестанет – так решила она про себя. Но вдруг она почувствовала, что он не замечает её по-настоящему, проходит, словно мимо стены или комода, не слышит, не видит. Она попыталась заорать, привлечь к себе внимание, но из этого ничего не вышло. Ни один сигнал, исходивший от существа по имени Ирис, не достигал планеты «Педру». Ирис сделалось страшно.

Между тем Урагану становилось всё хуже и хуже, и Ирис переселилась в конюшню. Рядом с больным Ураганом она чувствовала себя куда увереннее, чем рядом с Педру. Ирис и ночевала в конюшне на соломе, конюшня стала для неё домом.

Когда Синтия поутру впервые увидела спящую на соломе Ирис, она решила, что произошёл очередной скандал и Педру выставил девчонку из дома.

«Допекла!» – подумала она про себя и была недалека от истины. Но её заботой были не люди, а лошади, и она занялась Ураганом. Его состояние Синтии совсем не нравилось. Если ему и стало получше, то разве только чуть-чуть, он как бы подавал надежду, отказывался от усыпления, обещал бороться, но до перелома, который принёс бы реальное улучшение, было далеко. Ирис вскочила.

– Ну что? – озабоченно спросила она. – Лучше ему?

– Да нет, – со вздохом ответила Синтия, – ему по-прежнему плохо.

Она дала лекарство несчастному животному, которое с трудом дышало, и вышла. На свежем воздухе ей сразу стало как-то веселее. И она решила всё-таки сказать Педру, что какой бы ни была Ирис, но ей лучше спать в доме, а не в конюшне.

Ирис, заметив, что Синтия направилась к их с Педру домику, мгновенно заторопилась вслед за ней. Она не могла допустить, чтобы они там миловались, воспользовавшись её отсутствием.

Синтия открыла дверь и поздоровалась, Ирис застыла в кустах под окном, готовая появиться в любую минуту.

– Я соскучился, – тут же сказал Педру. – Ты сменила гнев на милость или нет?

– Мне кажется, у тебя теперь семья, – сказала Синтия.

– Да нет, у нас всё по-прежнему, каждый сам по себе, – ответил он. – Я вообще думаю исчезнуть отсюда. Готовлю себе небольшую фазенду, пора пожить самостоятельно, без хозяев, только с лошадьми. Хочешь со мной?

– Возьми лучше Ирис, – сказала Синтия. – Она спит и видит, как бы ей быть рядом с тобой, делить постель, стирать носки и рубашки.

– Я предпочёл бы тебя, – признался Педру. – Ты снова начала от меня бегать? Если ты вышла на дистанцию, то я за тобой!

Синтия рассмеялась.

– Я пришла сказать, что Ирис ни к чему спать в конюшне. Только ты, слепец, не видишь, что она необыкновенно привлекательная молодая особа, и ей просто опасно там спать.

– Это ты говоришь, исходя из собственного опыта? – поддел её Педру. – Но таких, как я, на конном заводе больше нет. А на Ирис мне наплевать, она теперь для меня просто не существует.

– С чего вдруг? Что она ещё натворила? – полюбопытствовала Синтия.

– Даже рассказывать неохота. Скажу одно: она всем норовит причинить зло – словами, делами, всем и всегда, такая уж уродилась. Ты думаешь, Ураган просто так болеет? Ничего подобного. Лошади всё чувствуют. Сначала он был такой же злой, как она, а потом эта злость стала есть ему печёнки. И с Ирис будет то же самое. Сначала она хотела уничтожить всех вокруг себя – Камилу, тебя, Эду, не знаю, кого ещё. Но ведь такое не под силу человеку! Волны злости, которые она посылает, возвращаются к ней, и скоро они раздавят её и уничтожат. Она будет болеть, как Ураган, и я не ручаюсь за благополучный исход.

– Бог знает, что ты такое говоришь, Педру! – упрекнула его Синтия.

– Правду, и ничего больше, – усмехнулся он. – Я не похож на пророка, но вот увидишь, так оно и будет!

Больше Ирис не хотела ничего слушать. Она потихоньку отошла от окна и снова отправилась к Урагану. Педру мог говорить всё, что угодно, но её конь должен был непременно поправиться!

Ирис целый день провела в конюшне, и спать легла снова неподалёку от Урагана. «Я выхожу своего коня!» – пообещала она себе.

С этого дня Ирис стала самой внимательной сиделкой. Весь мир перестал для неё существовать, кроме её несчастной лошади. Но как выяснилось, и в мире не осталось никого, кому она, Ирис, была нужна и интересна. Никто не подходил к ней, никто ни о чём не спрашивал, никому не было дела до того, как она живёт. Ирис это задевало. Ей было больно чувствовать себя такой одинокой на свете. И чем более одинокой она себя чувствовала, тем горячее привязывалась к коню. Ей было страшно представить, что она может потерять его. А Ураган дышал со свистом и смотрел на неё тусклым, подёрнутым синевой глазом.

Ирис рвала для него самую мягкую траву, приносила ключевую воду, она чистила его, сама убирала конюшню и проветривала её.

– Вот увидишь, – шептала она, обняв Урагана, – скоро мы поскачем с тобой в поля, ты будешь дышать душистым, сладким воздухом. Ты ведь хочешь снова бегать быстрее ветра?

Как можно выхаживать больного? Только любовью. Чтобы говорить с Ураганом, чтобы быть с ним изо дня в день, Ирис понадобилось то терпение, которое даёт только любовь, только настоящая привязанность. Разные картины стали всплывать в голове у Ирис. Всё чаще вспоминала она своих родителей. Мать, которая сидела у её изголовья, когда она болела. Ирис забыла обо всём этом, но вдруг увидела лампу, прикрытую платком, почувствовала прохладную руку матери на своём лбу, услышала её голос, который читал ей сказку. Да, мама так и сидела возле её постели, когда она болела. Ирис вспомнила, как мать звала её ужинать, как шила ей платья. «Как же она любила меня! – вдруг удивилась Ирис. – Сколько тратила сил, заботясь обо мне. А я её не замечала. Всё будто делалось само собой. А отец? Отец, пока был здоров, много работал, часто бывал в разъездах по фазендам, но, когда приезжал, непременно привозил мне какой–нибудь подарок, что-то неожиданное, любопытное: птичье гнездо, красивый камень. Это значит, что в своих путешествиях он беспрестанно думал обо мне, смотрел вокруг моими глазами, искал, что могло бы быть мне интересно! – вдруг догадалась Ирис. – Почему же я не заметила их любви? Почему позволила им уйти? Почему не ухаживала, как за Ураганом?» Боль и страдание коснулись сердца Ирис. Теперь она чувствовала себя не только одинокой, но и виноватой в том, что осталась одна.