— Всадники! Услышьте меня! Я здесь!

Она снова окликнула их и потом сдалась на милость судьбе. Колесницы быстро приближались, но затем, чуть не доехав до нее, остановились. Она услышала, как кто-то спросил, кто это кричал, и подумала, что уже где-то слышала этот голос. Зайя крепко обхватила ребенка и нарочито грубовато, по-деревенски сказала:

— Я простая женщина… Сбилась с пути, не знаю, куда дальше идти… Мне страшно… Мой малыш плачет, ветер и сырость ночи чуть не убили его.

— Куда ты идешь? — спросил ее тот голос.

— Я направляюсь в Мемфис, мой господин, — ответила Зайя, почти уверившись, что разговаривает с египетскими солдатами.

Человек рассмеялся и удивленно сказал:

— В Мемфис? Добрая женщина, разве ты не знаешь, что даже всаднику потребуется два часа, чтобы добраться туда?

— Я вышла еще засветло, — сказала Зайя со страдальческой ноткой. — Бедность вынудила меня покинуть деревню. Я решила по глупости, что смогу добраться до Мемфиса к вечеру…

— Кто из твоих родственников живет в Мемфисе?

— Мой муж Карда. Он как раз строит пирамиду для нашего фараона-повелителя.

Тот, кто расспрашивал женщину, наклонился к колеснице слева и что-то прошептал на ухо другому человеку.

— Хорошо, пусть один из солдат проводит ее обратно, — сказал второй мужчина.

Первый возразил:

— Нет, Хемиун, там ее ждет лишь голод. Почему бы нам не взять ее с собой в Мемфис?

Повинуясь приказу фараона, Хемиун слез с колесницы и, подойдя к несчастной, помог ей подняться с коленей. Затем он предложил ей взойти на ближайшую колесницу и велел возничему везти женщину с ребенком в Мемфис.

В этот момент Хуфу обернулся к своему архитектору.

— Убийство невинной матери и младенца, которые никому не причинили зла, разорвало твое нежное сердце, Мирабу, — сказал он. — Но ты не должен обвинять своего господина в жестокости. Видишь, с какой радостью я помогаю измученной женщине и ее ребенку, избавляя их от смерти здесь, во тьме ночи, и везу туда, куда они смогли бы добраться лишь ценой нечеловеческих усилий или умерли бы по дороге… — Хуфу рассмеялся и похлопал Мирабу по плечу. — Фараон милостив к своим подданным. И он был так же милостив, когда предопределилась судьба того несчастного ребенка. Таким образом, поступки царей подобны деяниям богов — будучи скрыты накидкой злодейства, в сущности своей они являются небесной мудростью.

— Первым делом, Мирабу, — сказал принц Хафра, — ты должен изумляться силе превозмогающей воли, которая победила судьбу и отменила ее приговор.

Ни Мирабу, ни визирь Хемиун не ответили жестокому наследнику, на их глазах свершившему злодеяние, от которого содрогнулся бог Ра. И оба остались при своем мнении.

Хемиун вернулся на колесницу, приказав возничему отправляться. Отряд сорвался с места по направлению к Мемфису, прокладывая свой путь сквозь волны тьмы.

7

Зайя оказалась в Мемфисе до полуночи. Царь дал ей две золотые монеты, за что она с благодарностью поклонилась, посчитав его важным военачальником, но не более того. Они так и не увидели лица друг друга.

Зайя была в ужасном состоянии — как душевном, так и физическом. Она мечтала о том, чтобы отдохнуть, поэтому спросила у стражника, не посоветует ли он ей какой-либо постоялый двор, где можно провести остаток ночи. Войдя наконец в комнату, она уложила ребенка, с облегчением вздохнула и без сил упала на постель.

На какое-то мгновение Зайя позабыла об агонии боли и страха, но уснуть ей не давали душевные муки. Что же она натворила? Куда привели ее зависть и бесплодные мечты иметь собственного ребенка? Изнуренная и напуганная, Зайя закрывала глаза, и перед ней сразу возникало лицо ее госпожи, сынишку которой она похитила, а ее предательски бросила в повозке посреди пустыни. А ведь она дала верховному жрецу клятву, что отдаст жизнь за свою госпожу! Ей представлялось, как повозку окружили синайские разбойники, не ведавшие ни жалости, ни сострадания, и набросились на бедную Руджедет, еще не оправившуюся после трудных родов.

Возможно, они надругались над ее хозяйкой, и их вождь сделал ее своей пленницей-рабыней. И все это время Руджет будет рассказывать богам о своем унижении, жалуясь на то, что страдает от отчаяния, вероломного предательства и жестокого обращения.

Мучимая душевным расстройством и страхом, Зайя ворочалась на кровати, но гримасничавшие призраки не оставляли ее в покое. Отчаявшись забыться сном, она переворачивалась с боку на бок, пока наконец дремота не унесла ее прочь от безжалостного пламени проклятия.

Служанка проснулась от громкого плача голодного ребенка. Солнце уже встало — его лучи проникали сквозь крошечную прорезь в глинобитной стене. Мальчик заходился криком. Зайя попыталась покачать его, приласкать, но малыш расплакался еще сильнее, и она пришла в полное замешательство: как же и чем его накормить? Женщина приняла единственно возможное решение. Она подошла к двери и сильно постучала. Вошла пожилая служанка и спросила, что ей нужно. Зайя попросила принести половину ротля[10] козьего молока.

Держа Джедефа в объятиях, она ходила по комнате, положив свою пустую грудь ему в рот. Зайя неотрывно смотрела на его красивое личико, темные глазки и шептала с нежностью, охватившей все ее существо:

— Улыбайся, Джедеф, улыбайся и будь счастлив, малыш. Скоро ты увидишь своего отца.

Но прежде чем сладко вздохнуть, она испуганно сказала самой себе:

— Теперь ты видишь, что я заполучила ребенка, несмотря ни на что? С его настоящей матерью покончено. И с его отцом тоже!

Его мать взяли в плен бедуины, и она — Зайя — ничем не могла ей помочь. Если бы она хоть немного промедлила с побегом, то тоже стала бы добычей свирепых кочевников. Было несправедливо брать на себя вину за преступление, которого не совершала, поэтому она не испытывала угрызений совести. Что касается верховного жреца, отца Джедефа, его, конечно, убили солдаты фараона в отместку за то, что Монра организовал побег своей жены и сына. Сарга предала, Сарга, а она, Зайя, спасла малыша. Ей не в чем себя винить…

Эти мысли приободрили ее. Служанка еще раз обдумала все, чтобы прогнать от себя тот ночной ужас, который она испытала в пустыне, когда покинула свою госпожу в повозке и бросилась бежать с ребенком на руках…

Зайя постоянно утешала себя, что поступила правильно: ведь если бы она осталась с госпожой, то не смогла бы защитить ее от нападения и погибла бы вместе с ней. В конце концов, у нее не было сил, чтобы тащить хозяйку на себе или отыскать в пустыне укрытие для нее. К тому же было бесчеловечно оставлять ребенка в повозке с Руджедет, обрекая его на верную смерть от клинков людей с Синая. Нет-нет, она совершила доброе дело, когда бежала с Джедефом!

Прогнав от себя остатки угрызений совести, Зайя успокоилась. Разве не чудесно было обрести сына и ни с кем не делить его? Она стала его матерью без всяких оговорок, и Карда будет ему отцом. Словно желая убедить в этом саму себя, она ворковала над младенцем, приговаривая:

— Джедефра сын Карды… Джедефра сын Зайи.

Пришла пожилая женщина с козьим молоком. Зайя накормила ребенка не тем естественным способом, которым кормила его госпожа. Ну что же, бывает ведь так, что женщина рожает, а молока у нее нет. Насытившись, малыш уснул. Зайя стала готовиться к встрече с мужем. Она помылась, расчесала волосы и, прежде чем покинуть постоялый двор с Джедефом на руках, набросила на плечи накидку.

Улицы Мемфиса, как обычно по утрам, уже были запружены народом. Все куда-то шли или ехали в повозках: женщины и мужчины, горожане, деревенские жители, иноземцы. Зайя не знала дорогу к священному плато, поэтому спросила у стражника, как ей туда добраться. Плато находилось на юго-востоке от стены Мемфиса. Чтобы попасть туда, понадобится два часа ходьбы, а на лошади будет быстрее… Так объяснил ей любезный стражник. Зайя разменяла на рынке одну золотую монету и наняла повозку с двумя лошадьми. Она села туда безмятежная и счастливая.

Но до того как грезы забрали ее из этого мира на небеса наслаждения и восторга, воображение Зайи понеслось впереди повозки к ее дорогому мужу Карде. Не было более привлекательного зрелища, чем вид его смуглой кожи и сильных мускулистых ног. Продолговатое лицо с узким лбом, большим носом и широко расставленными глазами, его громкий, сильный голос с шикарной фиванской манерой растягивать слова приводили Зайю в экстаз. Сколько раз в разлуке она мечтала обнять его, поцеловать и просто послушать, как он говорит! Когда же он после долгого отсутствия обнимал и страстно целовал ее, а потом говорил: «Не переживай, жена, для меня ты словно впитывающая воду земля, на которой ничего не растет», ей становилось горько и обидно. Бесплодная жена? О нет, теперь Карда не посмеет так назвать ее, ведь она встретит мужа, держа у своей груди самое прекрасное создание, когда-либо рожденное женщиной! Поначалу он, конечно, отнесется к этой новости недоверчиво, но она сумеет убедить мужа в том, что это его дитя. И тогда суровое лицо Карды смягчится, а гневное выражение сверкающих глаз сменится нежным. Или он сразу закричит ей, не в силах сдерживать переполняющую его радость: «Наконец-то, Зайя, у нас родился ребенок! Это ведь мой сын? Иди же ко мне, иди!» Горделиво подняв голову, она ответит: «Возьми свое дитя, Карда. Целуй его маленькие ножки и, встав на колени, благодари владыку Ра. Это мальчик, и я назвала его Джедеф». Зайя решила, что они с мужем покинут Мемфис и там, в чудесных Фивах, под защитой бога солнца Амона, будут растить сына и заживут жизнью, которой так долго были лишены.

От сладких грез, которыми полна была голова Зайи, ее пробудил окружающий гам и хаос Мемфиса. Чуть поодаль она увидела повозку, спускавшуюся по петляющей дороге. Мужчина погонял лошадей кнутом. Со своего места она не могла разглядеть поверхность плато, но веселые голоса, частный перестук инструментов и пение рабочих звенели у нее в ушах. Среди этих песен Зайя узнала ту, которую обычно заводил Карда в былые счастливые времена: