Хени рассматривал толпу с суровым видом.

— Ты злишься на меня? — спросил Джедеф, глядя на старшего брата.

Хени положил ладони мальчику на плечи.

— Да защитит тебя владыка небесный, дорогой Джедеф, — сказал он. — Военное ремесло — священная профессия, но лишь до той поры, пока ты исполняешь свой долг и защищаешь родину и фараона. Но если воины идут в другие земли, начинают убивать, грабить и угонять в рабство, это, поверь мне, уже не доблесть и не талант, полученный от богов. Тебе, Джедеф, не стоит увлекаться показным величием возничих, между выездами и парадами пребывающих в праздности и не развивающих свой ум. Оттого и лбы у них узкие, что мозг не развит. Я уверен, Джедеф, что ты не оставишь ни одной из тех надежд, что воспылали в твоей душе. Что касается твоего нынешнего выбора и непоколебимой решимости осуществить задуманное, запомни: это повлечет за собой отказ от человеческих чувств и крах твоей творческой жизни.

Нафа же, как обычно, рассмеялся над словами брата:

— Правда в том, Хени, что ты восхваляешь непорочную жизнь в мудрости, которая присуща жрецам. Что до меня, я пою хвалу красоте и удовольствиям. Есть другие — это как раз солдаты, которые отвергают любые размышления и предпочитают грубую силу. Да восславится мать Изида за то, что наделила меня умом, видящим красоту в каждом цвете и любой вещи. И все же я должен признать, что не способен позаботиться о ком-то еще, кроме себя самого. В действительности, пространство для выбора между этими двумя жизнями — жреца и воина — доступно лишь тому, кто познал их обе и не имеет предубеждений против какой-либо из них. Однако найти такого мудрого судью невозможно…

Джедеф выслушал обоих братьев. Ему пригодятся в жизни эти наставления.

Наконец глашатай крикнул: «Джедеф, сын Бишару!» Сердце юноши екнуло. Нафа обнял брата:

— Прощай, Джедеф, ибо я думаю, что сегодня ты уже не вернешься с нами домой.

Хени тоже обнял младшего брата и прошептал: «Помни, мальчик, ты — сын Ра, зачатый от семени Его. Будь светел умом, мужествен делом, да защитит тебя наш владыка!» Что означали эти слова? Что было известно молодому жрецу о происхождении Джедефа? Или это было наитие? Или тайна о достойном преемнике фараона Хуфу — не из его династии — уже обросла слухами и легендами? Или в жреческих кругах знали, что божественный отрок, рожденный Руджедет в храме Ра, что в городе Он, не умерщвлен, а спасен? Загадка… Тайна… Но тогда Джедеф, прощаясь с Хени, не понял его слова, да и не придал им значения. Он вошел в стены академии и предстал перед лекарем и офицерами. Старший из них предложил юноше раздеться, снять даже набедренную повязку. Джедеф смутился, однако пришлось повиноваться. Его стали щупать, осматривать, заставили наклоняться, подпрыгивать, открывать рот. Пройдя через этот унизительный осмотр, Джедеф оделся, ответил на несколько ничего не значащих вопросов и, услышав скупое: «Принят», вне себя от радости выбежал на крыльцо, чтобы обрадовать братьев, но их повозки на площади уже не было. Это не огорчило юношу, и он вернулся в школу, где уже собирались отобранные слушатели, будущие воины царской стражи.

Территория школы была размером с большую деревню. С трех сторон ее окружали высокие стены, расписанные воинственными изображениями сражений, солдат и пленников. В четвертой стороне располагались казармы, склады для оружия и провизии, штаб для офицеров и командующих, зернохранилище и навесы, под которыми стояли колесницы.

Джедеф удивленным и восторженным взором оглядывал окрестности. Потом он направился к своим сверстникам. Юноша слышал, как каждый из них хвалился своей родословной, кичился заслугами отца и дедов, будто то были их собственные…

— Твой отец военный? — спросил его один новобранец.

Джедеф покачал головой:

— Нет. Мой отец — Бишару, смотритель царской пирамиды.

Тот разочарованно хмыкнул, титул смотрителя не произвел на юнца должного впечатления, и хвастливо заявил:

— Мой отец — Сака, командующий подразделением Сокола в войске копьеносцев.

— Это еще не прибавляет тебе доблести, — окинув презрительным взглядом сутулую спину и выпяченный живот хвастуна, ответил Джедеф и отошел.

Он дал себе зарок, что придет время и он восторжествует над этими хвастунами, превзойдет их всех своими способностями. Пока продолжался осмотр и отбор кандидатов, уже принятые в школу вынуждены были ждать. Наконец из штаба к новобранцам вышел офицер. Сурово глядя на них, он громко объявил:

— С этого момента вы должны забыть о проделках и шалостях! Здесь вы обязаны подчиняться приказам, соблюдать дисциплину и режим. Вы будете обучаться воинской службе. Еду и отдых станете получать при условии хорошей учебы, тренировок и беспрекословного подчинения. Сейчас вас разместят по казармам и укажут распорядок дальнейших действий.

Офицер выстроил их друг за другом и повел к зданию казарм. Приказал юношам входить по одному. По его команде из окошка склада они получили пару новых сандалий, белую набедренную повязку с очень большим треугольным передником, острым концом обращенным вниз, и тунику. Затем их разместили по разным корпусам, где в два ряда тянулось по двадцать жестких кроватей и шкафчиков, на которых были наклеены прямоугольные кусочки папируса. Каждый должен был написать на нем свое имя.

Все сразу почувствовали, что жизнь их круто изменилась. Теперь они обязаны были подчиняться жесткому управлению, пропитанному духом строгости и усердия. Офицер приказал им снять свою обычную одежду и облачиться в военную форму.

— Во двор будете выходить только по сигналу рожка, — предупредил он.

Оживленно переговариваясь, мальчишки выполняли свое первое задание: переодевались в белые воинские одежды, примеряли жесткие сандалии. Когда прозвучал рожок, они стремглав выбежали во двор, где другие офицеры построили их в две ровные шеренги.

Вслед появился начальник школы, старший офицер в звании коменданта. На его груди красовались знаки отличия и тяжелый бронзовый орден. Он внимательно посмотрел на новобранцев и сказал:

— Еще вчера вы были беззаботными детьми, играли, бегали, купались, загорали. С этого дня вы начинаете зрелую жизнь, которая пройдет для вас в буднях военной борьбы. Вчера вы принадлежали вашим матерям и отцам, а сегодня стали собственностью вашего народа и вашего правителя. Жизнь солдата — это сила и самопожертвование. Порядок и послушание станут вашими обязанностями и залогом успешного выполнения вами священного долга перед Египтом и фараоном.

Потом начальник восславил имя Хуфу, царя Египта, и маленькие солдаты вторили ему. Раздались звуки гимна, и все разом запели еще ломкими мальчишескими голосами: «О боги, сберегите вашего сына, которому мы поклоняемся, и его счастливое царство от истоков Нила до его дельты».

В тот вечер, когда Джедеф впервые лег на эту жесткую кровать в незнакомом окружении, ощущение одиночества и тоска долго не давали ему уснуть. Он вздыхал, пока его воображение металось между темнотой казармы и счастливым образом дворца, где он вырос, где его любили, желали доброй ночи, а Гамурка лизал ему руки и щеки и ложился на ковер у его постели, чтобы оберегать сон своего юного хозяина. Казалось, что это было не вчера, а давно — в другой жизни. И когда юноша предался своим воспоминаниям и уже готов был всплакнуть, глубокий сон одолел его.

Громкий звук рожка заставил мальчишек вскочить со своих неудобных кроватей, быстро одеться и мчаться на плац. Все. Не будет игр, любящих матерей и братьев, не будет жалоб и капризов. Началась совсем другая — строгая жизнь. Жизнь по приказу и резкому звуку рожка.

13

Архитектор Мирабу испросил у фараона аудиенции и предстал перед ним в зале для официальных приемов. Хуфу восседал на троне Египта, который он занимал уже двадцать пять лет, творя для своей страны самые благородные дела. Он выглядел грозным, решительным и могущественным. Невозможно было одним взглядом объять всю его грандиозность, так же как и пятидесяти двух прожитых им лет было слишком мало, чтобы ослабить это сильное тело и укротить неудержимое жизнелюбие. Хуфу все еще сохранял свое острое зрение, черные волосы без единой сединки и здравый разум. Мирабу распростерся на полу, целуя край царского одеяния. Фараон радостно приветствовал его.

— Мир тебе, Мирабу, — сказал Хуфу. — Поднимись и поведай мне, зачем пришел.

— Мой господин, дарующий жизнь и свет, — сказал архитектор, сияя от счастья, — моя преданность вашему величеству позволила мне завершить мое великолепное начинание и увенчать службу вам этим бессмертным монументом. В один радостный час я получил то, о чем мечтает верующий, совершая молитву, и то, что художник желает воплотить в своей картине, ибо боги, от которых зависят все их создания, повелели, дабы я сообщил вашему почтенному величеству добрые вести. Самое масштабное строительство из всех затеянных на земле Нила с века сотворения мира, самого огромного здания, над которым солнце восходило в Египте с первого своего появления над нашей долиной, полностью завершено. Я уверен, господин, что оно простоит многие столетия, неся на себе ваше святое имя, свидетельствуя о прекрасной эпохе вашего царствования, сохраняя в себе ваш священный дух. Оно возвестит о труде миллионов египтян и гениальности тысяч выдающихся мастеров и каменотесов. Сегодня для этого произведения зодчества нет ничего равного, а завтра оно станет местом упокоения самой прославленной души, когда-либо правившей египетской землей. Послезавтра — и навсегда — оно превратится в храм, под чьими сводами забьются сердца миллионов ваших любящих подданных, которые придут туда и с севера, и с юга.

Красноречивый мастер на мгновение замолчал. Потом, вдохновленный ободряющей улыбкой царя, он продолжил:

— Сегодня, мой господин, мы возликуем в честь вечного символа Египта, рожденного от силы, связывающей север с югом. Это плод терпения, переполняющего всех его детей — от земледельца с мотыгой до писца с листом папируса. Это вдохновение для той веры, которая живет и будет жить в душе египтян. Это образец гения, сделавшего нашу родину правительницей всей земли, вокруг которой плавает солнце на своем священном корабле. И он навечно останется бессмертным откровением, проникшим в сердца египтян, — даровавшим им силу, привившим терпение, воодушевившим их веру и вдохновившим на созидание.