Франсуа-Поль Алибер - Мучения члена

Франсуа-Поль Алибер родился 18 марта 1873 года в Kapкассоне, где и прожил до самой смерти 23 июня 1953 года. Он работал конторским служащим в мэрии, а позже занял должность генерального секретаря и в 1930 году возглавил Городской театр, для которого написал несколько адаптаций Еврипида и пьесу «Навзикая», вдохновленную Гомером. Как это ни парадоксально, всю жизнь Алибер открыто придерживался консервативных и даже реакционных взглядов, а в литературе явственно тяготел к классическим формам.

Его подчеркнуто классическая поэзия имела определенный успех. Алибер — автор 42‑х сборников стихов, публиковавшихся с 1907 года. По выражению Жана-Жозе Маршана, «его поэзия застыла на полпути между Валери и Моррасом». Робер Сабатье уделил ему немало внимания в 8-м томе своей монументальной «Истории французской поэзии» (1982), сравнивая с Андре Шенье и Альфредом де Виньи, с одной стороны, и с Жаном Мореасом и Полем Валери, с другой. Однако ныне поэт Франсуа-Поль Алибер прочно забыт.

Решающей стала для него встреча с Андре Жидом, которая произошла в 1907 году в Баньоль-де-Гренад. Об их тесной дружбе свидетельствует длительная переписка. Алибер начал публиковаться с 1909 года в «Нувель ревю франсез», а также писал для «Шантье» и «Кайе дю Сюд».

В наши дни имя Франсуа-Поля Алибера известно благодаря его тайным эротическим произведениям.

Его гомосексуальный роман «Мучения члена» был подпольно опубликован в 1931 году Рене Боннелем тиражом 95 экземпляров. Андре Жид выступил посредником между Алибером и Роланом Сосье, в ту пору ответственным директором книжного магазина «Галлимар» на бульваре Распай, который сам связался с издателем. Об этом нам известно из нескольких писем, которыми обменялись Жид и Алибер. Книга была издана анонимно, а в выходных данных указывалось вымышленное издательство «Остров Бартеласс» (остров под таким названием действительно существует на реке Рона, недалеко от Авиньона, но там никогда не было издательской фирмы и даже типографии). На титульной странице книги помещалось лишь ее название, напечатанное черной и зеленой краской. Анонимный офорт на фронтисписе принадлежал перу каталанского живописца и гравера Рене Крешамса. Книга, продававшаяся из-под полы, раскупалась очень медленно и долгое время была практически неизвестной.

Кроме того, Франсуа-Поль Алибер написал еще два эротических романа, оставшихся неизданными. Правда, «Терновый венец» был напечатан незадолго до войны, в 1939 году, другим издательством, с которым также связался Ролан Сосье, но весь тираж изъяла полиция на бельгийской таможне. Даже гранки книги, которые Алибер держал в руках, до сих пор не найдены…

Третий и наиболее дерзкий роман, «Сын Лота», издан не был.

Скудные сведения об этом подпольном произведении можно почерпнуть лишь из нескольких неопубликованных писем Жана Полана к Роберу Шатте, букинисту, торговавшему в том числе и эротическими сочинениями.

Рукопись «Сына Лота» была найдена и впервые напечатана в 2002 году Эмманюэлем Пьерра. Поиски рукописи или уцелевших экземпляров «Тернового венца» продолжаются.

«Мучения члена» и «Сын Лота» издаются по-русски впервые.

— Сегодня комаров поменьше.

Сколько раз Альбер слышал подобные фразы! Или, например:

— Вроде бы дождь собирается.

Или:

— Как пахнет свежее сено! Сразу хочется прилечь…

Ну, или:

— Луна в ореоле — к перемене погоды.

Косвенный намек, приглашение к путешествию, словно подразумевающее: «Неужели ты не понимаешь, что я прошу уже перейти к делу? Мы, возможно, подадим».

Хотя Альбер редко произносил такие слова, он всегда дрожал в сильном волнении. Ожидание под деревьями, незнакомый красавец, проходящий мимо, желание, возникающее помимо воли, тайная прелесть — чем запретнее‚ тем дороже и чем презреннее, тем ценнее: обо всем этом заранее напоминал ему голос, который повторял с неуверенной дерзостью и застенчивой интонацией, упражняясь в цинизме:

— Сегодня комаров поменьше.

Хотя на самом-то деле они кишели кишмя. Но другой мог бы сказать, что он еще никогда их столько не видел: потребность завязать разговор была бы не менее очевидна. К тому же он мог произнести что угодно, лишь бы подчеркнуть, что спешит воспользоваться неясной возможностью, неожиданной, внезапной добычей, предлагающей себя, которой тоже не терпелось (Альбер догадывался по дрожи в голосе) принести себя в жертву.

Тягостным, теплым, почти удушливым вечером конца сентября небо становилось все тяжелее, а сумрак сгущался. По ту сторону дороги еще более темные тамариски шпалерами спускались к пруду, окаймленному цвелью и мусором. Вдалеке едва зыбилось море, будто не в силах вздохнуть. Все смешалось в темноте, напоенной ароматами хвои, где Альбер с трудом различал, больше не видя лица, стройную и хрупкую фигуру мужчины, который только что прошептал:

— Сегодня комаров поменьше…

Не проронив ни слова, Альбер пошел за незнакомцем. Он не любил долгих разговоров и опасался пошлости, особенно в подобных вещах. К тому же зачем говорить, если и так все ясно? Мало-помалу он обнял мужчину за талию, тот снисходительно заупрямился, но затем все же уступил этому робком нажиму. Альбер провел ладонью по худощавому, жилистому торсу, почти прямым бокам, затвердевшим от обжигающей страсти, наконец, по натянутым худым ягодицам и внезапно опустил ее на огромную округлость — уже набухшую и жесткую.

— Ну и ну, — сказал он вслух и усмехнулся про себя, чтобы не обидеть незнакомца. Впрочем, даже к самому отъявленному распутству Альбер всегда относился серьезно и уступал бесу иронии лишь перед несоразмерностями, которые поневоле пробуждали в нем неудержимое чувство комического.

Однако любопытство всегда пересиливало, и Природа вдобавок наградила его пристрастием к излишествам, хоть он и предавался им лишь изредка. Словом, он пошел до конца и, пока мужчина, еще плотнее прижимаясь к нему, трепетал от радости и надежды, приступил с той медлительностью, что лишь усиливала удовольствие, отсрочивая его, к частичному раздеванию, благодаря которому незнакомец, если можно так выразиться, попался к нему на крючок. И тут вдруг наружу неожиданно выскочил член, превосходивший своими размерами все, что Альбер видел раньше, но изумлявший еще и тем, что снизу покачивались, словно чернильные орешки на главном суке каменного дуба, крошечные яички, которые, казалось, и сами не понимали, какую бесполезную функцию выполняют при этом чудовищном органе, воплощавшем всю славу земли и небес.

Тем не менее, Альберово чувство пропорции было слегка задето. «Многие уверяют, — подумал он, — что идеальная женская грудь должна умещаться в ладони. То же самое я мог бы сказать и о вас, парные порождающие яички: вы прелестнее всего, если точно соответствуете по размерам члену, который вас увенчивает, и если целиком заполняете ласкающую вас ладонь. Плохо, если вы проскальзываете между пальцами, как. вода, или, наоборот, переливаетесь через край, будто невероятно раздувшийся бурдюк, на котором распластался, отдыхая от трудов, смехотворно микроскопический членик, напоминающий земляного червя, оставленного на топинамбуре. То же самое мог бы я сказать и о тебе, священный член: ты достигаешь полного совершенства, лишь когда все мои десять пальцев способны идеально тебя обхватить. Но раз уж приходится выбирать, я предпочитаю громадные размеры, исполинский член, которому позавидовал бы даже Кентавр, ведь если яички — один из самых благородных органов мужчины, то лишь от тебя, святой член, исходит непреодолимое и невыразимое сладострастие, хоть ты и являешься только его передатчиком».

Впрочем, во время этих мысленных разглагольстовований, грозивших скатиться в лирику дурного тона, Альбер не стал слишком увлекаться предварительными тайными ласками и обрадовался, когда звонок к ужину вернул ему чувство реальности. На этом маленьком курорте, где останавливались лишь редкие купальщики, за стол садились очень поздно.

— Ты вернешься? — спросил мужчина с некоторым беспокойством.

— Сию же минуту, — ответил Альбер, — даю слово.

— Постарайся быстрее, — сказал незнакомец, — мне скоро нужно будет возвращаться.

Альбер ушел, решив больше не приходить и рассудив, что насмотрелся вполне достаточно. Наверное, именно поэтому двадцать минут спустя он уже был на месте и нашел мужчину там же, где оставил его. Но теперь Альбер превратился в собственную тень, почти незримую форму желания, которое стало еще настойчивее оттого, что пару минут назад он поклялся не поддаваться ему.

Они дошли до развилки и повернули направо — к пруду. Альбер вновь обнял своего спутника за талию. Тот был голый под тонкой, износившейся рабочей блузой из черной кисеи — весь такой холодный и вместе с тем обжигающий, натянутый, словно лук из живого дерева, который порой изгибался почти до разлома. Песок заглушал их шаги. Они брели промеж виноградников, откуда доносился слабый аромат высохших гроздьев. Человек хорошо знал эти места: несмотря на густую темень, он уверенно вел Альбера, а тот следовал по пятам. «Наверняка, ему это не в новинку, да и я не первый, кого он сюда ведет, — подумал Альбер, — но не все ли равно?»

Незнакомец снова повернул и направился через другой виноградник.

— Давай остановимся здесь, — сказал он, и они развалились на песке, укрывшись от ветра за шпалерой еще зеленого тростника. Альбер был необычайно взволнован. Тихий и словно жалобный голос незнакомца, его долгие паузы, кротость, не переходившая, впрочем, в самоуничижение, его желание угодить, страх показаться навязчивым из-за чрезмерной услужливости либо цинизма — все это тронуло сердце Альбера, и он вдруг ощутил тайную нежность к этому случайному бродяге, склонному от природы вкладывать всю душу и какую-то неведомую безмерность в любые мимолетные объятия. Едва они легли, Альбер почувствовал, как толстые горячие губы в страстном порыве припали к его губам. Он ответил на поцелуй и вдруг почувствовал, что грудь мужчины раздалась в глубоком и горестном вздохе.