– Слушай меня внимательно. Если ты нарушишь наш договор, если ты не уедешь из Виргинии, то сильно об этом пожалеешь! Это понятно?

Исайя закивал, однако взгляд его был устремлен не на Ханну, а куда-то за ее спину.

Она обернулась и увидела, что у двери стоит Генри. На лице его было написано удивление, рот раскрыт. Очевидно, он слышал ее последние слова.

– Я все объясню потом, Генри. Сейчас я очень устала.

Генри издал протестующий возглас, но Ханна жестом приказала ему молчать.

– Проследи, чтобы Исайя… проследи, чтобы Леон вернулся домой, а на завтра освободи его от полевых работ. Я уже сказала, что все объясню потом.

Совершенно сбитый с толку, не переставая качать головой, Генри увел Исайю.

Ханна действительно очень устала. Так устала, что даже письмо Майкла не могло поднять настроение. Живот казался ей непомерно тяжелым, а на плечи как будто навалилась огромная тяжесть. Глаза жгло так, словно под веки попали песчинки, кожа лихорадочно горела, а горло саднило – слишком много в этот день ей пришлось кричать.

Молодая женщина огляделась. Поблизости никого не было. И служанки, и даже Бесс и Андре покинули ее. Ханна раскрыла рот, чтобы позвать кого-нибудь, но тут же раздумала и тихонько засмеялась над собой. Неудивительно, что все ее избегают. Не так давно она вела себя как сумасшедшая. Если она опять закричит, слуги, чего доброго, вообще убегут в лес.

Она с трудом поднялась по лестнице в свою комнату, сняла часть одежды и упала поперек кровати. Вскоре она погрузилась в беспокойный сон.

Сновидения были беспорядочны – это были кошмары, в которых сверкали ножи, лилась кровь, ржали черные кони, и неизменно на этом мрачном фоне маячило лицо Майкла, и губы его повторяли снова и снова одно и то же: «Черный ублюдок! Черный ублюдок!»

Раза два она слышала сквозь сон чьи-то успокаивающие голоса и чувствовала приятное прикосновение холодной влажной ткани к своему горячему лбу.

Когда молодая женщина окончательно проснулась, комнату заливал солнечный свет. Она застонала и попыталась сесть.

Над ней склонилась Бесс.

– Ложиться, ложиться, детка. Не пытаться вставать. Ты, детка, заболеть. Всю ночь у тебя быть жар. Ты кричать и метаться и говорить безумные слова. Ты потеть, как лошадь.

– Что со мной случилось?

– Ты переутомиться, детка. Много кричать вчера, много беситься, потом письмо от маста Майкла. Слишком всего много.

– Но я должна встать, мне нужно съездить в Уильямсберг! Это очень важно.

И Ханна опять попыталась сесть, однако Бесс заставила ее снова улечься. Старая негритянка лишь слегка подтолкнула ее, но этого оказалось достаточно, чтобы Ханна упала на подушки. Только теперь она поняла, насколько ослабла.

Тогда она испуганно ощупала свой живот.

– Маленький… с ним все в порядке?

Бесс устало улыбнулась:

– Как я думать, с ним все хорошо. А если ты и дальше прыгать, быть плохо. Лихорадка твоя проходить, ты отдохнуть – и опять быть здорова. Вот… – Она повернулась к столику у кровати, на котором стояла миска, накрытая крышкой: – Дженни только что приносить тебе горячий бульон. Это полезно.

Ханна, вздохнув, решила подчиниться, и Бесс принялась поить ее с ложечки бульоном. Ханна смутно помнила, что обещала сегодня оформить документы, освобождающие Исайю. И все же благополучие ребенка важнее. Днем раньше, днем позже – какая разница?

Конечно, можно просто собственноручно написать бумагу, подтверждающую, что Исайе даруется свобода. Как правило, именно так все плантаторы и поступают в подобных случаях. Но для ее целей этого недостаточно. Она слышала, что иногда рабов, имеющих при себе письма бывших хозяев, письма, в которых свидетельствуется, что им дарована свобода, хватают. И бывает, что человек, поймавший такого раба, просто-напросто уничтожает письмо и снова обращает несчастного в рабство. Но если получить документ, составленный стряпчим в соответствии с законом в присутствии свидетелей, никто не посмеет усомниться в нем. Ханна боялась, что, если Исайя снова попадет в рабство, он попытается добыть себе свободу, рассказав то, что ему известно о хозяйке «Малверна».

Ее размышления нарушила Бесс.

– Детка, что тебя тревожить? Ты очень расстроенная. Это от того, что быть между тобой и этим Леоном, верно?

– Это не твое дело, Бесс! – бросила Ханна, не подумав. – Ты часто позволяешь себе слишком многое и забываешь, кто ты такая!

Бесс отпрянула, на лице ее отразилась боль. Она хотела уйти.

– Бесс… – Ханна схватила ее за руку. – Прости меня. Я не хотела быть грубой. Ты же знаешь, я ни за что на свете не причинила бы тебе боль! Но это касается только меня. Об этом я ни с кем не могу говорить!

Бесс смотрела на нее сверху, и ее широкое лицо смягчилось.

– Ладно, золотко. Наверное, тебе лучше знать, что для тебя хорошо. Но этот Леон, – мрачно добавила она, – едва я его увидеть, как тут же и понять: от него быть одно беспокойство. Это плохой человек, я это печенками чувствовать! – Она вздохнула. – Я очень устать, золотко, ведь я просидеть с тобой почти всю ночь. Старая Бесс уже не так молода. Я пойти соснуть. Если тебе что-то нужно, звонить в звонок. Дженни тут же прибегать.

– Бесс… – Ханна все еще не отпускала ее руку. – Не знаю, что бы я делала без тебя все это время. Я тебя люблю.

– И я тебя любить, золотко. Ты мне как родная дочка. Ты это знать. – Глаза стряпухи были полны слез, она наклонилась и поцеловала Ханну в лоб. Затем выпрямилась и попыталась пошутить: – Глядеть-ка на меня – всю тебя закапать, ну прямо как… – И, проведя рукой по глазам, она быстро вышла.

Ханна какое-то время смотрела ей вслед, ласково улыбаясь. Она все еще чувствовала сильную усталость и слабость. Вскоре Ханна задремала и проспала до самого вечера. Время от времени тихонько входила и выходила Дженни. Когда стало темнеть, служанка принесла поднос с ужином. Ханна, проснувшись, почувствовала себя значительно лучше, силы возвращались к ней, и она поела с большим аппетитом.

Но Исайя ее беспокоил. Наверное, он знает, что она не ездила в Уильямсберг. Возможно, решил, что она его обманула. В таком случае он ведь может и убежать этой ночью? Ханна никого не могла послать за ним. Слишком все удивятся, если она велит привести в свою спальню раба, занятого на полевых работах, да еще останется с ним наедине. Своей тайны она никому не может доверить, даже Бесс и Андре. Дурные предчувствия не давали покоя Ханне. Ей непременно нужно поговорить с Исайей, рассеять его опасения.

Она позвонила. Когда вошла Дженни, Ханна сказала:

– Можешь унести поднос, Дженни. Я знаю, у тебя был тяжелый день, поэтому иди спать. Со мной ничего не случится. Я чувствую себя гораздо лучше. Буду спать всю мочь, и ты мне не понадобишься.

Ханна выждала еще час, пока внизу не стихнут все шумы и не прекратится всякое движение. Потом встала и быстро оделась. Накинув на плечи шаль, она вышла из спальни, спустилась вниз и подошла к парадной двери, никем не замеченная.

Месяц, похожий на ломтик дыни, бросал на поместье слабый свет.

Ханна направилась туда, где стояли хижины рабов.

Действительно, весь день Исайя высматривал, не отправилась ли хозяйская коляска в Уильямсберг. Когда настал полдень, а коляска не уехала, он понял, что хозяйка обманула его и что в голове у нее совсем другие планы. Он хотел было бежать прямо сейчас, днем, по всякий раз, когда выходил из хижины, где жил с другими рабами, он видел поблизости Генри, мрачно наблюдавшего за ним.

В конце концов он смело двинулся к господскому дому. Видел, что Генри по-прежнему не спускает с него глаз, но подумал: пока он не направится к дороге или в сторону леса, его не станут задерживать. Так и оказалось. Генри смотрел на него внимательно, уперев руки в бока, но не делая к нему ни шага.

Исайя, подойдя к кухне, увидел старую Бесс, бредущую по крытому переходу. Он поспешил к ней.

– Миссис Вернер – с ней что-то случилось? Я не видеть ее целый день.

Бесс остановилась, глаза ее сверкнули.

– Какое ты иметь право интересоваться насчет хозяйки, а, Леон?

Исайя почувствовал, что его охватывает гнев, и чуть не задохнулся. Он ведь может просто задушить эту старуху за ее слова. Неужели если она работает в доме, то думает, у нее есть право распоряжаться теми, кто гнет спину в поле, кто ниже ее? Но он запрятал свою злобу поглубже и спокойно произнес:

– Я думать, может, она заболеть.

– Заболеть или не заболеть, не твоего ума дело! – бросила ему Бесс. – Ступать заниматься своим делом и не мешать мне. Я очень занята.

И Бесс прошествовала дальше, а Исайя повернулся и смотрел на ее широкую спину до тех пор, пока она не скрылась за дверью кухни. Потом он вернулся к хижинам, где жили рабы. Там он сел на корточки, прислонившись к стене, и бездельничал до конца дня. Коляска так и не выехала в Уильямсберг.

Исайя думал о предстоящей встрече с Сайласом Квинтом. К этой встрече у него было двоякое отношение. Он знал, что этой ночью, когда все уснут, он убежит из «Малверна». Но ему нужны деньги, а Квинт обещал отдать ему сегодня его долю. Выбора не было – встретиться с этим человеком необходимо.

Поскольку день был будний, полевые работники легли спать рано. Исайя подождал, пока все стихнет, выбрался из хижины и направился к рощице неподалеку от дороги, где у него была назначена встреча с Квинтом.

Тот был уже на месте, нетерпеливо шагая взад-вперед.

– Ты припоздал, Леон! Я уж решил, что ты не придешь!

– Нужно подождать, пока все спать, а потом осторожно уходить.

– Ладно, пришел и пришел. – Квинт выдохнул; на этот раз ромом от него пахло очень слабо – он был почти трезв. В его руке звякнули монеты. – Вот, я принес тебе твою долю. Не больно-то много. Девчонка сказала, дескать, это все, что у нее есть сейчас. Но мы еще получим, даю слово.

Он отдал монеты Исайе, тот опустил их в карман, не пересчитав.

– Теперь вот какое дело, – сказал Квинт бодрым голосом, вынимая из кармана несколько листков бумаги. – Я тут записал все, что ты мне рассказал об этой гордой леди, Ханне Вернер. Я человек малограмотный, писать-то не особенно мастер, ну да этого хватит. – Квинт фыркнул. – Ты, ясное дело, не можешь поставить свою подпись, так я сам ее написал: «Леон». Теперь нужно всего-навсего, чтобы ты поставил знак…