— Не смей называть себя уродиной! — наконец сказал Син. — Ты единственная, вот и все. Если ты страдаешь по утраченным волосам, они отрастут, а пока можешь носить парик. С чего ты взяла, что я предлагаю тебе брак из чувства долга? Я хочу, чтобы мы поженились. В моих глазах ты красива — более того, ты дивно хороша, Честити. У тебя совершенные черты. — Он медленно проследил контур ее лица. — Но дело не только в этом. Ты отважна, умна, ты не лезешь в карман за словом. Впервые в жизни я встретил женщину под стать себе буквально во всем. С тобой легко говорить, хорошо смеяться, ты будишь во мне желание настолько сильное и особенное, что оно выше всех сравнений. Помнишь день нашей встречи?

Они все еще стояли, тесно прижимаясь друг к другу, поэтому Честити ощутила, как напрягается его плоть. Казалось странным, что это происходит при воспоминании о том, как он лежал связанный на кровати.

— Да-да, — подтвердил Син, — впервые это случилось со мной уже тогда. Говорят, душа всегда сразу узнает ту, что создана для нее, но на деле так бывает далеко не всегда. Зато плоть редко ошибается.

Честити бездумно опустила руку, приласкала его, опомнилась и отдернула.

— Ты измеряешь все похотью, а похоть преходяща.

— Похоть — грубое название для желания. Все проходит, и желание тоже может угаснуть, но порой для этого требуется вся жизнь. Что-то подсказывает мне, что у нас с тобой как раз тот случай.

— Мы слишком мало знакомы, чтобы можно было предсказывать будущее.

— А сколько ты хочешь? Год? Десять лет? Все самое главное мы друг о друге уже узнали.

— За пять дней?

— Почему бы и нет? Представь, что в день нашей встречи мы родились заново. Все, что было до этого, в счет не идет.

— Будь же серьезнее!

— Не буду. Я пытался сделать тебе серьезное предложение, но не преуспел. Придется шуточками завлечь тебя в сети брака.

— О браке не может быть и речи! — упорствовала Честити.

— Это мы еще посмотрим.

Она оглянулась в поисках того, чем можно как следует облить. Это не укрылось от Сина.

— Делать нечего, придется ввести продукты питания не только в любовные игры, но и в ссоры. Как насчет меда? Он пачкает не хуже, чем масло или сливки, а потом его можно долго и со вкусом слизывать…

Честити разрывалась между желанием наброситься на него с кулаками и желанием разделить его прекрасную бесшабашность.

— Кстати, ты тоже перепачкалась.

Взглянув на себя, она обнаружила пятна от масла и сливок. Их было не так уж много, но в целом одежду нельзя было назвать опрятной.

— Сойдет!

— Зачем привлекать внимание? По-моему, самое время тебе вернуться к женскому наряду.

— Как?! Ты хочешь, чтобы я опять нацепила те непристойные тряпки?!

— Почему бы и нет? Надо только разжиться приличным платьем, которое все это скроет.

— Но я привыкла ходить в мужском!

— Когда-нибудь все равно придется отвыкать, почему же не теперь? — Син улыбнулся с обезоруживающей нежностью. — Я предпочитаю путешествовать с дамой. Не забывай, милая, что у меня всего лишь короткая передышка между сражениями. Из того, что может подарить женщина мужчине от разлуки до разлуки, самое драгоценное — это полная откровенность.

Полная откровенность от разлуки до разлуки. Для Честити это был новый и трогательный образ. Она уступила.

— Но как же я поеду верхом?

— Как угодно. Можешь ехать по-мужски, как простолюдинка, а если хочешь, подыщем дамское седло.

Девушка подумала, в какой позе будет меньше страдать, — и вздрогнула, поймав испытующий взгляд Сина. Он что-то подозревал, потому что взял ее правую руку и внимательно всмотрелся в рубец, чуть-чуть опавший за ночь.

— Тебе надо рассказать, что случилось в мое отсутствие. Честно и без утайки.

Она потянула руку к себе, но не смогла высвободить.

— Какая разница, раз все уже позади? Мы и так сильно задержались, Син, а нужно спешить. Натаниель и Верити, быть может, уже дожидаются нас.

— Если верховая езда причиняет тебе боль, разница громадная.

— Просто… просто я не привыкла подолгу ездить верхом.

— Что за глупости! Мы ездили верхом уже не раз, и никогда еще я не видел, чтобы ты столько возилась!

— Син, ради Бога! Перестань изводить меня расспросами! Я же еду верхом, и ничего, не умираю! Со мной не случилось ничего страшного, поверь!

Вырвав руку, Честити бросилась к двери. Син перехватил ее на полдороге.

— Ты лжешь!

— А если и так, то что? — вспылила она. — Когда я хочу солгать, я это делаю, и ты не будешь исключением!

— Пожалуйста, лги, но не в жизненно важных случаях!

Сейчас он был серьезен — о, более чем серьезен! Мрачен, как туча, и грозен, как Родгар. Честити, упрямо сжав губы, отвернулась. Нельзя, невозможно было рассказать о вздернутых юбках, об ударах трости и о гнусных руках Линдли у нее на груди.

Ладони легли на плечи осторожно и бережно. Как много может сказать одно прикосновение мужских рук!

— Ты должна рассказать, — попросил Син мягко. — В этом нет ничего страшного, как раз наоборот. Тебе сразу станет легче.

— Отец… — Честити судорожно сглотнула, — он ударил меня тростью… по голым ногам. Всего трижды, но болело ужасно! Со временем все заживет, и я думаю, что поездка…

Она умолкла, когда пальцы на плечах сжались. Син повернул Честити к себе и пристально вгляделся в ее лицо.

— Это все?

— У меня не слишком хорошо выходит лгать тебе.

Он засмеялся, довольный, и Честити с облегчением поняла, что новых вопросов пока не последует.

— А что подумал ты насчет того, что со мной случилось?

— Какая разница? Идем! — Син сделал движение вернуться к столу.

— О нет, разница огромная! — Настал черед Честити загородить ему дорогу. — Ты вырвал из меня признание, Син Маллорен. Теперь твоя очередь. Отвечай, что ты подумал?

— Что тебя все-таки отдали в бордель и как раз оттуда ты убежала.

— Почему это пришло тебе в голову? — спросила она в изумлении.

— Этого мне хотелось меньше всего. Ты невинна душой, и я предпочитаю, чтобы так оно и оставалось.

— Но с чего именно ты взял, что я была в борделе? Ты же знал, откуда взялась одежда! При чем здесь моя возня в седле?

— Если женщину берут силой, ее могут поранить, и даже серьезно. Все нежное легко рвется. Женщина беззащитна в этом жестоком мире, и для мужчины честь — стать ее защитником. Ей просто необходим рыцарь на белом коне!

Син улыбался с оттенком мягкой иронии. Честити протянула ему губы для поцелуя и не заметила, как пуговки ее жилета оказались расстегнутыми. От мучительной потребности в ласке груди налились почти до боли. Когда ладони легли на них, у Честити вырвался приглушенный возглас.

И не только у нее.

Они разом обернулись. Хозяин стоял у двери, зажимая рот рукой, и глаза у него были как плошки. Честити залилась краской. Син, однако, не был пристыжен ни в малейшей степени.

— Надо же, наш маленький секрет раскрыт! Друг мой, будьте снисходительны к беглым любовникам. Кто может устоять против стрел Амура?

Он сунул гинею в руку хозяину, и тот принял ее, продолжая таращить глаза.

— Ах да, я забыл упомянуть, что этот милый паренек — переодетая женщина. Ее отец — тиран и деспот, и мне пришлось умыкнуть ее из дому. Теперь, когда она в безопасности, мы вернем ей женский облик. Не правда ли, друг мой? — Он вынул еще одну гинею. — Можно здесь достать платье?

— Можно, сэр! — дискантом ответил хозяин, откашлялся и перешел на бас. — Я сейчас же этим займусь, милорд!

— И приготовьте нам комнату, чтобы переодеться. Как видите, мне тоже надо привести себя в порядок.

— Да, милорд, конечно! — охотно согласился хозяин, присовокупляя к двум другим еще одну монету.

— И вот что, друг мой. Если кто-нибудь — все равно кто — явится с расспросами насчет нас, скажите, что впервые о таких слышите.

Это была не просьба, а приказ. Хозяин принял это как должное, понимая: офицер и дворянин за длинный язык сотрет его в порошок.

Некоторое время спустя их провели в номер, где была приготовлена теплая вода. На постели лежало голубое платье — судя по крою и отделке, выходной наряд одной из служанок. Оно выглядело изрядно поношенным. Син расправил его, встряхнул и передал Честити.

— Надеюсь, подойдет, но что за лохмотья! Клянусь, близок тот день, когда я разодену тебя в пух и прах… — он подмигнул, — и, конечно, сразу раздену.

Против воли Честити бросила вороватый взгляд на постель.

— Отличная мысль! — сказал Син и начал раздеваться.

Решил привести в порядок одежду? Но зачем тогда снимать все?

— Ну! — сказал Син, стоя перед ней в чем мать родила.

— Что «ну»? — уточнила она, прикрываясь платьем.

— И когда ты начнешь раздеваться? Я хочу, чтобы ты любила меня открыто — без всякого притворства, без маски, при свете дня.

Он желал ее и не скрывал этого, но не собирался делать первый шаг. Честити поняла, что все зависит от нее и Син не будет настаивать. Это шанс, подумала она, сблизиться им — Честити Уэр и Сину Маллорену, каждому в своем истинном облике. Упустить такой шанс было бы слишком больно. Брак для них невозможен, что бы там ни думал Син, и невозможно для нее жить с ним во грехе. Завтра им придется расстаться. Сейчас можно один раз сблизиться телом и душой…

Когда Честити раздевалась, руки ее дрожали. Не сразу сумела сбросить последний предмет одежды — мужское нижнее белье. Стояла, держась за кромку коротких кальсон, не могла разжать пальцы.

Син не торопил ее.

— А знаешь, — произнес он медленно, — в тебе нет ничего мальчишеского. Иди ко мне! Сама, по своей воле.

Оцепенение оставило Честити. Бегом пробежав несколько шагов, что отделяли ее от Сина, она бросилась ему на шею. Он обнял ее — крепко, но с нежностью.

— Почему ты плачешь, милая?