На невероятном чутье каком-то, на запредельной силе воли, отрицающей любую панику и расфокусировку внимания, Батардин держал самолет, нутром чувствуя направление, сверхзнанием и уверенностью пилотировал борт через этот шторм, начавшуюся сухую грозу и усиливающийся мороз.

И, когда они смогли увидеть первые ориентиры на земле, то поняли, что практически не отклонились от курса, Матвей вернулся и встал в нужный эшелон, а вскоре они смогли поймать устойчивую связь с диспетчером.

Когда Батардин посадил свой борт на родном аэродроме, рубашка, брюки и белье на Матвее были насквозь мокрыми от пота, даже носки в ботинках. Он откинулся на спинку кресла и думал, где наскрести силы, чтобы встать и выползти из самолета.

– Как?! – в полном шоке глядя на него, спросил второй пилот. – Как ты смог это сделать? Ты… – не находил он слов от потрясения, – ты не просто пилот, Батардин, ты… шаман, гуру какой-то, инопланетянин, итить на фиг! Как ты нас довел?! Как?!

– Работа такая, – умученно усмехнулся Батардин, – просто такая работа.

– Да какая работа!! – восклицал второй пилот. – Нам ведь кранты светили полные! Несло хрен знает куда и крутило! А приборы?! Ну вот как ты нас вывез? Тебя, блин, Бог в темечко поцеловал, не иначе! Дай, я тебя тоже поцелую, командир! – заграбастал он Матвея в объятия и расцеловал в щеки, отодвинулся и еще раз восхитился: – Ну, командир, ты гений! Ты не просто крут, ты какой-то колдун, честное слово!

Отец же восхищаться не стал, а отчитал, как только сын ступил с трапа, наорав и не щадя голосовых связок:

– Какого хрена ты вообще вылетел оттуда?! Обязан был сидеть, как огурец в огороде!

– Метеосводку дали вполне приемлемую. Это потом уж началось, – еле ворочая языком от усталости, объяснил Матвей.

Отец поорал еще, видимо скидывая таким образом свой стресс, потом притянул к себе сына и обнял.

– Ты молодец! – проворчал ему в плечо батя. – Ты такой молодец, сын. Ты такой невероятный летчик! Уникальный!

И резко отстранившись, совсем другим тоном – деловым, начальственным, официально запретил Матвею приближаться к аэродрому на три недели.

Отдых – все! Без вариантов!

– Сейчас дежурного водителя вызову, он тебе в Загорье отвезет, – руководил отец.

– Нет, батя, – отказался замученным голосом Матвей, – домой, до ближайшей койки. А к вам я завтра. Отосплюсь и приеду.

Петр Федорович посмотрел внимательно на сына и никакого водителя вызывать не стал, а усадил Матвея в транспортник аэродромный, сам сел туда же, их довезли до здания вокзала отец, поддерживая Матвея под руку, довел его до своего автомобиля, открыл перед ним дверцу пассажирскую. И, хоть Матвей и ворчал, что он не немощный и вполне сам может передвигаться, но помощь отца принял – деваться было некуда, слишком устал, чтобы спорить.

Петр Федорович привез сына в городскую квартиру, поддерживая под локоток, помог подняться по лестнице, открыл своим ключом дверь, завел в дом, и Матвей тут же сел на обувную тумбочку. Ему надо было в душ обязательно, и срочно снять с себя промокшую одежду, но двигаться он не мог, совсем – все, нет никаких сил.

– Тебе надо срочно и обязательно поесть горячего, – заявил решительно отец и направился в кухню.

А Матвею неожиданно как-то нестерпимо остро, непонятно почему, захотелось услышать голос Майи. Просто голос. И, чтобы не передумать, он достал смартфон из кармана, быстро отыскал ее номер в записной книжке и нажал вызов.

– Да? – несколько удивленно ответила она.

А он не сразу смог сказать что-то – слишком стремительным для его заторможенного состояния оказался переход от пришедшей ярким импульсом мысли к ее осуществлению – и вот он уже ее слышит.

– Привет, – поздоровался Батардин.

– Привет, – ответила Майя и спросила: – У тебя что-то случилось?

– Да нет, в порядке все, – удивился ее вопросу Матвей.

– Слушай, Батардин, – решительным тоном принялась выспрашивать девушка, – а ты там часом не на какую-нибудь свою вынужденную посадку уселся и гоняешь с пистолетом в руке песцов по тундре?

– Нет, – еле усмехнулся он с трудом, – дома сижу, на обувной тумбочке в прихожей.

– Точно дома? – подозрительно переспросила Майя.

– Точно-точно, – заверил Матвей, начиная понемногу улыбаться этому ее тону допрашивающей жены. – Почему ты спросила?

– У тебя такой голос, – пояснила Майка, – как будто ты отбивная, которую долго били, а теперь оставили немного отлежаться перед жаркой, – и с настоящей тревогой поинтересовалась: – У тебя там что-то случилось? Полет трудный?

– Нормально, – не мог перестать улыбаться он.

– Понятно, – выдохнула она с большим значением. – Значит, геройствовал. – И с тревогой в голосе уточнила: – Все хоть в порядке?

– В порядке, нормально, – в третий раз повторил Матвей и даже кивнул, забыв, что она его не видит.

– Понятно, – снова повторила Майя и отчитала: – Батардин, ты там поберег бы себя, что ли. Как правило, только песни и былины про героев хорошие складывают, а сами они все плохо заканчивают.

– Поберегу, – все улыбался он, не заметив, как тихо вышел из кухни Петр Федорович, остановился в коридоре и слушал его разговор. – С завтрашнего дня в отпуск отправлюсь.

– Вот и правильно, – поддержала хорошую инициативу Майя. – И куда-нибудь на моря рвани, в теплые страны к солнцу, фруктам и загорелым барышням.

– Классный совет, – согласился Батардин, поднял голову, заметил отца и кивнул ему. – А у тебя как дела?

– Все в порядке. Работаю, – как о достижениях отрапортовала Майка.

– Это хорошо, – похвалил он и почувствовал, что последние силы, даже произносить слова, улетучились, принялся прощаться: – Ладно, Весна, рад был тебя услышать. Пока.

– Пока, – несколько удивленно попрощалась и она и неожиданно спросила: – Матвей, а ты чего звонил?

Он помолчал, пытаясь сообразить, что ответить, и сказал как есть:

– Хотел тебя услышать.

– Помогло?

– Да, – покачал головой он. – Определенно.

– Батардин, – усмехнулась девушка, – иди-ка ты, действительно, в отпуск. Многие, кто побывал, утверждают, что помогает при сильном стрессе. А у тебя он определенно крутой, раз тебя начало успокаивать общение со мной. – Усмехнулась и попрощалась почти весело: – Пока!

– Пока, – улыбнулся снова он и нажал отбой.

– Это кто? – с нескрываемым любопытством спросил Петр Федорович.

Матвей вздохнул глубоко от усталости, улыбнулся и ответил:

– Жена.


К концу декабря, в самые последние дни перед праздником, Майя уже совершенно точно знала, что серьезно больна.

У нее что-то случилось с желудком, или кишечником, или обоими сразу. Если она забывала поесть, увлекаясь работой, то не просто тянуло и болело в желудке, а сразу начинало сильно и неприятно подташнивать и, чтобы избежать этих симптомов, Майке пришлось постоянно что-то жевать и носить с собой еду в контейнерах, чего она раньше никогда не делала.

От этих постоянных перекусов она поправилась, появилась странная слабость, быстро начала уставала и уже с трудом занималась фитнесом, постепенно сокращая и время занятий, и нагрузку. Но и это еще не все! Больше всего ее пугало, что организм принимал не всякую еду – если что-то из пищи по каким-то только ему понятным критериям ему не нравилось, Майю начинало сильно мутить, и в животе все скручивалось и переворачивалось.

Сон нарушился, спать стало неудобно – ляжет не так как-то, и в животе все болит и отдает болью куда-то в спину. Пристроится поудобней, только заснет, перевернется во сне – и резкая боль.

Она понимала, что надо было пойти к врачу при первых же признаках заболевания, но все надеялась, что пройдет, списывая на тот самый стресс, а становилось только хуже. Взвесив все, Майя решила, что нечего расстраивать себя и родных перед самым Новым годом, вот отметят праздник, родители уедут в отпуск, а она сходит спокойно к врачу и узнает, что с ней.

Но Майка предполагала самое страшное – что у нее рак. Она даже опухоль чувствовала и боялась этого ужасно. Вот так.

И практически каждый день вспоминала ту женщину на катере, которая рассказывала, как ее уговаривали родные провериться у доктора, а она не могла хозяйство и огород бросить и получила рак третьей степени. А еще Валентин Семенович на ум приходил, который утверждал, что во всех своих страданиях человек виноват сам и приводил в пример ее собеседницу, которая, осознанно запустив свою болезнь, едет теперь за чудом к Никону, за «таблеткой», которая сразу спасет.

А Майка напоминала, что Старец Никон велел приезжать на следующий год, и думала, успокаивая себя, – значит, она точно к лету не умрет, раз он этого не увидел, и верила, что он ей обязательно поможет. Может, он потому Майю и позвал, что видел заранее ее болезнь? – с надеждой предполагала она.

А, когда обдумывала эту версию, то все сильнее убеждалась в ее верности – даже то, что он велел привезти «нечаянную радость». В их семье давно хранилась и передавалась по наследству небольшая икона «нечаянной радости», не такая уж историческая ценность – девятнадцатый век, но к ней всегда обращались, особенно тогда, когда заболевали, вроде как она помогала всем предкам излечиваться. Майя даже перенесла ее в свою комнату и теперь читала перед сном молитву, обращаясь к Богородице.

И вздыхала, понимая, что она тоже за «таблеткой» и чудом.

Что она точно такая, как та женщина с катера, затянувшая с походом к доктору, и что она точно так же, как все люди, надеется не на докторов, а на чудо. На Старца Никона.

Абсолютно такая же, как все!

К врачу страшно! Страшно услышать подтверждение подозрений и ужасный диагноз, страшно расстаться с надеждой, что само пройдет и все это ерунда, страшно стать официально больным и проходить немыслимые процедуры, и бороться всячески за жизнь!

Куда проще – чудо!

Она вздыхала, думая об этом каждый день, осторожно экспериментировала с организмом, по чуть-чуть пробуя всякие продукты и блюда и прислушиваясь – примет или нет. Часто не принимал.