В трубке что-то затрещало, потом стало тихо.

— Ангел мой, ты меня слышишь?

Но Холли не слушала его. Она смотрела телевизионную рекламу.


В карих, широко расставленных глазах Цзинь-Цзинь была какая-то странность. Они и сейчас оставались для Билла загадкой, хотя он столько раз подолгу глядел ей в глаза.

Поначалу он думал, что Цзинь-Цзинь пользуется особой тушью для ресниц. Но он ошибался. Она вообще не пользовалась косметикой — и в то же время получалось, что пользовалась, причем постоянно. Билла это ставило в тупик. Женатый человек, он давно привык к ритуалам Бекки, когда она накладывала, поправляла и удаляла с лица косметику. Он хорошо знал, как жена выглядит с наложенным макияжем и без оного. Если они собирались куда-то пойти, Бекка преображалась в сверкающую красавицу с журнальной обложки. Но когда они возвращались и она снимала свою «штукатурку», к ней возвращалась ее природная красота, которую Билл ценил гораздо выше косметических ухищрений.

Но у Цзинь-Цзинь было по-другому.

Билл вглядывался в ее лицо и никак не мог понять. Он терялся в догадках, зачем ей нужны эти вечно подведенные веки.

Загадка имела очень простое объяснение. Потом он удивлялся, что не разгадал ее самостоятельно.

— Постоянная окантовка, — сказала Цзинь-Цзинь.

Они лежали на диване, лицом друг к другу. Билл долго глядел на нее, не понимая, зачем таким прекрасным глазам нужно дополнительное украшательство.

— Постоянная? — переспросил он, пытаясь побороть наваливающееся раздражение. — Неужели ты имеешь в виду татуировку?

Именно это она и имела в виду.

— Я ее удалю.

Ощутив недовольство Билла, Цзинь-Цзинь спрыгнула с дивана и встала перед зеркалом. В лунном свете ее высокая, тонкая фигура казалась совсем прозрачной.

— Я это удалять. — Как всегда, волнение нарушало правильность ее речи. — Убрать совсем.

Билл тоже встал. Он подошел и обнял Цзинь-Цзинь сзади, говоря, что не нужно ничего удалять. Все замечательно. Просто для него это несколько непривычно. Билл не сказал, что ни у одной западной девушки он не видел татуированных век. Цзинь-Цзинь родилась не на Западе, а он иногда забывал об этом.

— Я была молода, — объяснила Цзинь-Цзинь.

«Совсем как актриса, вдруг увидевшая свои юношеские снимки, — подумал Билл. — Стандартная фраза из интервью многих актрис: „Я была молода. Я искала работу“».

— Училась в старших классах. Мы многого не знали, но хотели быть такими, как девушки в журналах.

— Прости меня. Все замечательно, — тихо сказал Билл, уводя ее от зеркала.

Он сожалел, что вообще заговорил об этом, и мысленно обещал себе больше ни единым словом не упоминать о ее татуированных веках. Зная характер Цзинь-Цзинь… она ведь решится на удаление татуировки. И тогда вместо нее на веках девушки появятся постоянные рубцы. Одна мысль об этом заставила Билла вздрогнуть.

Тем не менее ему было грустно, что Цзинь-Цзинь испортила татуировкой веки над своими сказочно прекрасными глазами. Следы девчоночьей глупости теперь останутся с ней навсегда. Такого рода «постоянство» всегда было и будет ошибкой.


— Жена — как костер. Оставишь без внимания — и она угаснет, — сказала Биллу Тесса Девлин.

Они сидели в баре отеля, и от поверхности земли их отделяли восемьдесят этажей здания. Сейчас их вниманием владела Росалита, направлявшаяся к местному оркестру. Как и большинство шанхайских оркестров, он состоял из филиппинцев. Однако музыканты вовсе не обрадовались соотечественнице, которая двигалась к ним, вихляя бедрами. В руке Росалита держала бокал мохито.

Певице оркестра — тонюсенькой красавице в черном платье с вырезом на спине — было не больше двадцати. Заметив Росалиту, она тут же отошла в сторону, предоставив остальным слушать заплетающуюся речь подвыпившей красотки и уклоняться от брызг, выплескивающихся из ее бокала. Оркестранты неохотно кивали, будто заранее знали, что дело кончится слезами.

— Шейн уделяет ей массу внимания, — покачал головой Билл. — Росалита никак не может считать себя позабытой. Он до сих пор от нее без ума.

Шейн сидел на другом конце стола и вел беседу с лондонским партнером, который оказался в Шанхае проездом по пути в Гонконг. Англичанин откровенно зевал, мужественно сражаясь с разницей во времени. Шейн не обернулся, даже когда Росалита запела свою любимую «Right Here Waiting For You». Чувствовалось, что он готов к любым неожиданностям.

Голос Росалиты звучал все так же чисто и мелодично, но недостаток пространства и избыток выпитого мохито мешали ей двигаться с прежним изяществом. Росалиту кренило то вперед, то назад. Когда же она туфлей на высоком каблуке наступила на ногу контрабасисту и тот подпрыгнул, негодующе крича что-то на филиппинском, даже тогда Шейн не обернулся. Возможно, он слышал смех, раздавшийся из разных концов бара, но виду не подал.

— Сколько бы внимания Шейн ни уделял ей, смуглянке этого мало, — усмехнулась Тесса.

Девлин и Нэнси, сидевшие по краям стола, молча глядели то на Шейна, то на его жену. Шейн будто не слышал, как Росалита запела вторую песню. Он рассказывал лондонскому гостю занимательную историю о владельце ресторана, где они сегодня днем обедали. Трудно поверить, что еще пару лет назад этот китаец зарабатывал себе на жизнь, готовя лапшу для рабочих задрипанной веломастерской.

Наконец Девлин не выдержал. Он встал и подошел к Биллу.

— Билл, может, вы сумеете втолковать Шейну, что выходки его Росалиты становятся недопустимыми? — сердитым шепотом спросил босс.

Билл неопределенно пожал плечами. Нэнси уже встала из-за стола и пробиралась к сцене. Росалита, качая бедрами, со всей страстью пыталась петь «I Will Always Love You»,[60] однако оркестр явно играл другую мелодию. Билл отправился на подмогу Нэнси. Они подоспели вовремя: еще немного — и Росалита рухнула бы на оркестрантов. Подхватив пьяную филиппинку под руки, Билл и Нэнси увели ее. Из дальних, полутемных концов бара раздались издевательские хлопки.

— Вы замечательно пели, — сказал Билл филиппинке. — Но здешним музыкантам нужно продолжать свою программу. А вам — самое время подкрепиться кофе.

— Он не дает мне развлекаться, — тоном обиженного ребенка пожаловалась Росалита.

Музыканты облегченно улыбались, глядя, как уводят их мучительницу.

Какие-то шутники кричали, чтобы Росалита спела на бис. Женщины язвительно смеялись. Глаза Росалиты сверкали от злости и жалости к себе.

— Он — просто дешевка, — громко заявила она.

Когда Билл и Нэнси подвели Росалиту к столу, оркестр заиграл «The Girl From Ipanema».[61]

— Дешевка! — выкрикнула Росалита, глядя в затылок Шейну.

Шейн вздрогнул, но не повернулся.

— А где кофе? — все тем же капризным тоном спросила филиппинка.

И снова Биллу и Нэнси пришлось конвоировать ее к стойке бара. Оказалось, что в этом отеле кофе подают только в номер. Билл нетерпеливо бросил на стойку крупную купюру, и бармен послушно отправился за кофе.

Росалита положила голову Биллу на плечо. Она назвала его «симпатичным мальчиком», заявив, что он ей всегда нравился. Признание она подкрепила припевом из «Yesterday Once More». Язык уже плохо слушался Росалиту. Филиппинка пролила сентиментальную слезу, после чего уложила голову на руки и заснула.

На соседнем табурете сидела Элис Грин. Журналистка поморщилась, презрительно фыркнула и отвернулась.

— Нет ничего паршивее этих сладеньких «Карпентерз», — пробормотала она. — Всегда ненавидела их блеяние.

С другой стороны на табурет взгромоздился Шейн. Он молча глядел на спящую жену, затем протянул руку. Рука застыла над гривой блестящих черных волос, словно австралиец не осмеливался их коснуться.

— Она проспится и придет в норму, — сказал ему Билл.

— Верно говорят: можно вытащить девчонку из бара, но нельзя вытащить бар из девчонки, — с грустью заметил Шейн.

— Ты этого и не делал, — возразил Билл. — Ты не вытаскивал Росалиту из бара. Она так и осталась завсегдатаем. Это часть ее жизни.

— Да, — вздохнул Шейн, глядя на жену со смешанным чувством горечи и восхищения. — Это часть ее жизни.

Он похлопал Билла по плечу, избегая смотреть другу в глаза.

— Давно мы с вами не виделись, — усмехнулась Элис. — Как дела в «Баттерфилд»?

— Думаю, лучше, чем у вас, — не слишком учтиво ответил Билл.

Он регулярно просматривал интернет-версию ее газеты, надеясь увидеть статью о трагедии на фабрике «Хэппи траусерз». Статьи не было. Ему не встречалось вообще никаких материалов, написанных Элис Грин.

— Это вы в точку попали, — печально рассмеялась журналистка.

Билл только сейчас обратил внимание, что прежняя, насмешливая и самоуверенная, Элис куда-то исчезла. Перед ним сидела растерянная и даже неухоженная женщина. Биллу стало ее искренне жаль.

— Моя газета впала в ступор, — сказала Элис. — Запасы благородного негодования иссякли. Сколько можно писать о захвате земель, промышленном загрязнении окружающей среды или о зачуханных фабричных рабочих, которые валятся замертво от усталости?

Она уставилась в свой бокал, будто ответ находился там.

— Я тогда в Шэньчжэне собрала материал и написала статью. Редактор пробежал ее по диагонали и скривился. Это уже не удивляет. Понимаете? Это стало привычным, как снимки голодающих детей из африканских стран или сообщение об очередном взрыве бомбы в каком-нибудь ближневосточном городе. Это уже видели, слышали, читали… Все это проело плешь читателям. Помните, что я вам сказала, когда Бекка нашла младенца в мусорном контейнере?

Билл кивнул. Он не забыл ее слова: «Такое в Шанхае не считается сенсацией».

— Теперь нужны журналисты, способные рассказывать о чудесах. Редакторам нужны чудеса. Бурно развивающийся Китай. Динамичный Шанхай. Не жалейте слов, рассказывая миру, что Пекин становится похожим на Вашингтон, а Шанхай превращается во второй Нью-Йорк. Вот эта оптимистичная трескотня пойдет на ура. Позитивное, жизнеутверждающее дерьмо!