— Это потому ты сейчас ее пожираешь взглядом? Постеснялся бы так смотреть, почти статья.

— У меня роль неизлечимо-влюбленного, — аккуратно убрал с себя руки. — Вот я и не выхожу из образа.

— Аааа, — хитро тянула мелкая в льняном сарафане, хлопая ресницами и усаживаясь рядом на стул. — Очень удобно. Очень.

— Я уже для себя все решил. Не начинай.

— Ты снова решил сдаться на пол пути?

— Не сдаться. У меня было время подумать, как для нее будет лучше.

— Ты уже однажды подумал, забыл? — маленький острый ноготок впился в мое плечо, и, повернув голову, я встретил два свирепых синих глаза, зло устремленных на меня. — Хотя с другой стороны, может ты и прав. — скрестив воинственно руки, продолжила Элизабет. — Я вот рада быть твоей сестрой. Иначе заработала бы нервный тик или пожизненное, постоянно отгоняя от тебя похотливых шлюшек. У тебя что там, медом помазано что ли?

— Я просто слишком хорош собой. Не только там, Элизабет, все мое тело редчайший мед. — самодовольно произнес я, и мелкая прыснула, закрыв рот руками. Затем положила голову мне на плечо, и мы вдвоем превратились в молчаливых зрителей.

***

С приездом сестры, Хлою будто подменили, подарив крылья, на которых она парила, сводя с ума коллег на съемочной площадке. На нее и до этого многие поглядывали, но раньше она держалась мило и отстраненно, а сейчас обрела способность лучиться, ослепляя несчастных мужчин вокруг, в первых рядах которых сидел я, не желая надевать очки. Готовый навечно ослепнуть, только бы не пропустить очередную порцию теплого и ласкового света. А она упивалась своей властью, совершенно этого не замечая. Не знаю, как держался бедный Антуан, но она ходила на тонкой грани милого флирта со всеми, оставляя представителей сильного пола обескураженными и обожжёнными мыслью о невозможности продолжения. Хотя нет, Антуан держался прекрасно, как например вчера, когда она смущала бедного Тома, отвечающего за свет, искренними восклицаниями о том, как классно сидит на нем футболка и какая интересная татуировка на руке.

Мы втроем шли к своим трейлерам, и нам на встречу вышагивал улыбающийся парнишка, не представляющий какому вниманию дивы подвергнется. Француз, поддерживающий девушку за талию непритворно наслаждался сценой, являя собой образец здорового партнера, а все, на что был способен я — мысленно оторвать Тому руку и сжечь к херам футболку. Когда красный Том, сумел выпутаться из чарующих пут, Антуан искренне расхохотался.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Хлоэ, я должен найти твой скрытый афродизиак, иначе ты уничтожишь здесь всех мужчин.

— Какой еще афродизиак? — непонимающе подняла на него глаза девушка, и усмехнувшись, француз обратился ко мне:

— Думаешь, хорошо, что она не понимает того, что делает?

— Не знаю. — мне хотелось покинуть парочку как можно скорее. — Но я восхищаюсь твоей выдержкой.

А сейчас я упивался ее звонким смехом. Таким заливистым и веселым, наполняющим пространство негой и умиротворением. Героиня Хлои, Елена, говорила своему возлюбленному, Нилу, как сильно любит его, пока этот малодушный кружил ее в объятиях, и, к сожалению, я не был настолько слеп, чтобы не видеть насколько искренна и уверена она в своих словах, обращенных к нему… к Антуану.

Совсем скоро фильм будет снят и пытка закончится.

Но, блядь, как же я этого не хочу.

— Шикарный для нее вариант, — хмыкнула Хелен в честном порыве, на секунду забыв сберечь мои оголенные чувства. — Они оба на пике славы, публика их обожает, и вместе эти голубки… Ой, — запнулась, поймав мою усмешку. — Красавчик мой, я вовсе не имела в виду…

— Все нормально. — успокоил, подзывая официанта. — Я с тобой согласен.

Да, я решил ее вернуть, посчитав это шансом. Но, если она для меня шанс на спасение моей порочной натуры, то что для нее я? Лестница прямиком вниз? Золотая малина вместо Оскара? Нестабильный извращенец в глазах окружающих, переманивший деву у славного наивного молочника во время съемки?

«Но ее тело отвечало нам на поцелуй — обиженно парировал член».

Верно, но я, мать его, могу многих заставить отвечать мне своим телом, будь они хоть трижды одеты, как узаконенные пуритане. И она не шла дальше, сразу возводя между нами образ своего француза.

И тогда в трейлере тянулась ко мне лишь потому, что ей было плохо.


Как-то вечером, сидя на веранде в доме Гарсиа, пролистывал сценарий, когда заговорщически улыбаясь, ко мне вышла бабушка. Бесшумно достала добычу, спрятанную в фартук и, довольно подмигнув, разложила ее перед нами на стол: для меня — бутылочка минералки, для нее — стакан и бутылка вина, которую ее дочь день ото дня негласно прятала от матери.

— Беатрис это не понравится. — улыбнулся я, но женщина только махнула рукой, показывая, чтобы наливал.

— Знаю какая мысль тебя мучает. — сделав глоток, произнесла Джимена Гарсиа. — Думаешь, как вернуть любимую. Ведь тебе без нее плохо. Надеешься, борода скроет от окружающих твою печаль? Не скроет. — качает головой, уверяя меня в глупости. — Мы люди, эгоисты. Всегда хотим себе себе себе. Для себя. Но если любовь настоящая, она этого не терпит. Она не терпит, чтобы ты растворился в другом человеке, как в воде, как делают эти мерзкие таблетки, которыми меня пичкает Беатрис. Тебя выпьют и забудут. И она не терпит эгоизма. Но ведь ты у меня совсем не такой мой мальчик. Ты далеко не эгоист и намного лучше, чем сам о себе думаешь. Не усмехайся, мне виднее. — строго говорит бабушка. — И я знаю, ты обязательно поступишь верно.

— Люблю тебя Нил. — радостно произносит Елена, возвращая меня из воспоминаний и обвивая руками шею счастливчика партнера. И судя по довольному голосу Галахера, раскатом выдающему "снято!", сцена удалась на славу.


Все, чего я хочу, чтобы ты была счастлива.

57


Хлоя


Антуан подносит очередную сигарету к губам и через секунду выпускает причудливые кольца дыма, стремящиеся на встречу воздуху, одновременно отравляя его и растворяясь в нем.

Мой внутренний режиссер любуется этим кадром: квартира, так странно для Лос-Анджелеса, наполненная французским шиком, высокие потолки, открытые двери балкона, выходящего на океан, зеленый ковер под ногами, диван и одинокий мужчина, устремивший взгляд на темную гладь воды.

Сегодня он курит больше обычного, его плечи напряжены и пальцы не столь плавно-расслаблены, как это бывает обычно.

Мне хочется подойти к нему, дотронуться руками до темного леса жестких волос, улыбнуться и спросить, все ли в порядке, но я не смею. Внутреннее предчувствие шепчет, что мое появление разрушит красоту кадра и внесет смуту в мысли мужчины, из которых он составляет только ему понятное полотно.

Вчера был последний день съемок, а послезавтра мы вылетаем обратно в Париж.

В моем сердце плещется грусть, но я сумею загнать ее на самое дно и запереть. Обязательно.

Возможно прозвучит дико и странно, но знание о его приездах в Париж и те слова любви из его уст, ласкающие слух, изменили меня. Воспоминание об этом каждый раз заставляет сердце бешено стучать, а тело покрывает мурашками. Этого оказалось достаточно, чтобы туго сцепившие меня замки пали и подарили невиданное ранее чувство легкости и счастья. Личного, внутреннего, невозможно-взаимного, но все же.

Да, мы не вместе, но ведь ничего страшного, убеждаю себя я…

Взгляд падает на высокую вазу, величественно возвышающуюся в центре журнального столика и демонстрирующую обилие пышных цветов. В надежде вернуть себе беззаботность и запрятать глубже предательские мысли о нем, встаю и направляюсь к цветам, начиная их перебирать и воображая себя флористом, напевающим себе под нос наш недавний хит с Лизи.

И стоит мне продвинуться на пару легковесных шагов, как голос Антуана, всегда теплый и веселый, задает ледяной вопрос, вонзаясь в тело колким укором:

— Ты любишь его?

Шип розы больно впивается в палец. Вся легкость, шелестя платьем, моментально выскальзывает в открытый балкон, наполняя комнату тучным тяжелым напряжением наших мыслей. Тишина гнется и звенит, не выдерживая веса. Мы оба прекрасно понимаем, что мне не надо переспрашивать, кого он имеет в виду. Это настолько очевидно и больно. И в первую очередь становится невыносимо больно за Антуана, и замерев, я перестаю дышать. Ощутив всецело и пронзительно всю свою ничтожность. Ничтожность и лживость.

Кидаюсь к Антуану и смиренно приземляясь в его коленях, поднимаю на него глаза. Небо, я не хочу ему врать. Не могу. Умоляю. Но и правду не могу произнести. Она принесет боль. Нам обоим. Правильнее, наверное, было бы сыграть, но ведь это не сцена и на меня не направлена камера, ожидающая крика «мотор». Это жизнь, в которой я больше всего ценю честность.

Поэтому не сдерживаю слезы, появившиеся на глазах:

— Я люблю тебя. — тихо произношу я.

Он смотрит на меня пару долгих минут, пытаясь залезть вглубь меня, найти что-то неподвластное мне самой. И мне неизвестно, как ему помочь.

Его брови сдвигаются, горькая усмешка скользит по губам, и будто причиняя боль самому себе, он повторяет:

— Но не так… Не так… — и прежде чем я успеваю ответить, Антуан тянется к моей руке и, видя кровь, нежно произносит. — Ты поранилась, Хлоэ.

58


Райан

Три месяца спустя


Она уехала, а я оказался не таким мазохистом, чтобы суметь поехать в аэропорт провожать сладкую парочку.

Прошло три месяца, меня чаще зовут на кастинги, Калифорнийская Мечта начала увеличивать эфирное время моей бородатой рожи, но мне еще хреновее без нее, чем было раньше. Как ни странно, не унываю, заваливая себя работой, уставая и не находя времени на трах, на который, честно, не тянет. Не хочу пытаться, как в прошлый раз, обманывать свой член на стояк, картинками стонущей в голове русалочки.