— Не сможет, — соглашаюсь и делаю глоток «красного сухого вина». На наших подобных встречах я всегда заранее прошу официанта налить мне в бокал для вина вишневого сока. И всегда ловлю одинаковый взгляд удивления.

— Но ты уже неделю у сестры и всё ещё там не был?

— Нет.

— Хммм… — она насаживает креветку на вилку и отправляет себе в рот. — Тебе сейчас нельзя влюбляться.

— С какой стати мне влюбляться?

Как ни странно, но с моим агентом всегда проще, легче и честнее общаться, чем с собственной матерью.

— Она уже тебе нравилась, а ты к тому же слепишь из неё то, что желаешь. И это всё было бы прекрасным, если бы не ситуация с Томпсон.

— Плевать мне на Зоуи, у неё ничего такого на меня нет.

— Ты не узнаешь настоящую силу врага, пока он выжидает. И я не про Зоуи

— Она девственница, — произношу я.

— Тебя это тоже обычно не очень останавливает. — усмехается Хелен. — И понять твой фетиш на невинность мне не дано, Райан. Ты уже столько лет в бизнесе, а не понял, человека определяет то, что за мысли крутятся в его голове, а не то… — увлеченно говорит она, как неожиданно осекается, перепрыгивая на другую мысль, возникшую в голове. — Или ты уже настолько к ней проникся, что этот факт тебя сдерживает… К тому же факт, который тебе самому же и нравится…

— Я ее знаю всего неделю.

— Но ты не отрицаешь… — удивленно смотрит и беря бокал, делает пару жадных глотков. — Есть фотография? — ее глаза сияют, а изумление плавно переходит в радость. — Я обязана увидеть ту, кто даже без постели сбила с ног нашего красавчика.

— У меня нет ее снимков. И прекрати так улыбаться.

— Как ее, говоришь, зовут? — беря телефон в руки и не терпя возражений, спрашивает она.

Я выжидаю чуть дольше трех секунд, прежде чем говорю.

— Хлоя.

И мой агент, который при необходимости поднимет из гробниц фараонов, уже через пару минут восклицает.

— А она хорошенькая! И даже очень!

— Где ты смотришь?

— Нашла в инстаграм твоей сестры. Она ведь ее единственная подруга. А через Элизабет уже вышла на нее.

— У тебя есть инста Элизабет?

— У меня есть все, что связано с тобой, мой мальчик. — самодовольно произносит она. — Слушай, а у нее неплохой типаж. Может и талант есть?

— Нет. — отрезаю.

— Бездарна?

— Нет. Никакого актерства для Хлои.

— Посмотрите, как он заговорил. Ты трахал Томпсон — и она актриса. И, кстати, твоя Эмилия, тоже актриса. Или ты про нее, наконец, забыл?

А ведь правда. Только сейчас осознал, что целую неделю не прокручивал в голове Эмилию…

— Угадала? — весело подмигивает мне, но я не отвечаю, а только улыбаюсь.

— Ох уж эта твоя улыбка кота. Уверена, девочка твоя уже извелась вся. Трахни ее, я полностью одобряю твой поступок. Чего так смотришь, ты ведь именно это хотел услышать? — она подносит бокал к губам, чуть приподнимая, давая понять, пьет в честь действа.

— Ей нравится какой-то парень из университета. — спокойно отвечаю, хотя выдавить из себя эти слова оказывается непростым занятием. И мой агент прыскает и взрывается еще одним приступом смеха. Пара, помпезно сидящая вся в белом, не одобряет поведения Хелен.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— И за неделю ты не охмурил ее?

— Я ее подростковая фантазия. И только. А наняли меня обучать как раз-таки из-за этого Джорджа, — сладкий и от этого мерзкий вкус сока оказывается во рту. — Про которого она не забывает упомянуть каждый день. Я же играю роль холодного и сурового наставника.

— А ты, смотрю, злишься. — Хелен, настолько довольную разговором, я, признаться, видел давно.

— Потому что, блядь, я каждый день заставляю ее играть влюбленность в меня и соблазнять меня! А она вчера, когда мы чуть не поцеловались, ляпнула «А Джордж любит рисовать.». Какой нахрен, Джордж? — ярость снова разрастается во мне, стоит вспомнить. — Еще ни одна женщина не говорила мне такого, когда мои губы были в паре сантиметров от нее.

— Да… — моя собеседница облокачивается на стул и в задумчивости подносит руки к губам — Она прекрасна! Но, как жаль… и правда бездарна, раз даже влюбленность в тебя не может сыграть. Но странно, ты же актер ее…

— Может.

— Таак… — поддается вперед. — Смотрит влюбленным взглядом?

— Да. — глухо говорю я. — Хелен, мать его. Я не знаю, что это. Когда она смотрит, нет никого кроме меня для нее. Но говорит…

— В какие моменты она это говорит? Не тогда ли, когда у вас искры или, как вчера, назревающий поцелуй?

Быстро пробегаюсь по всем ее упоминаниям этого убогого Джорджа.

— Похоже.

— Тогда трахни ее, даже если она будет пятиться от тебя с тетрадкой-оберегом, в которой на всех страницах выведено имя «Джордж» и обведено сердечками. Мы совсем забыли о твоей сестре. А она бы не пустила тебя близко к подруге без должного урока.

— Ты думаешь… — а ведь правда, как я сам не подумал. Был занят…

— Уверена. Ты слишком часто думал о сексе с ней и упустил важную деталь. Может, этот Джордж девочке вовсе не нравится. Мне именно так и кажется. А он создан для того, чтобы держать тебя, нашего расхищающего женские трусики, красавчика, подальше. Плюс тебе самому отведена роль незаинтересованного наставника. А ведь ты ко всем своим ролям подходишь вдумчиво и серьезно. Не задумывался, почему?

— Хелен.

— Не благодари. Трахнуть ее вне дома я тебе запрещаю. После статьи Томпсон, которая отчего-то столько тянет, это не закончится хорошо. Но в доме тоже опасно, — на мой вопросительный взгляд, дополняет. — Там же есть золотые ножнички. Не забывай, Райан. — широко улыбается женщина.

20


Хлоя


Моя пытка, в которой я периодически страдаю, но при этом умудряюсь обожать все происходящее вокруг, длится уже неделю. Кажется, самую прекрасную неделю в моей жизни.

Он улетел вчера и должен вернуться завтра, но бабочки в моем животе сходят с ума и уверяют, что это слишком долго. Слишком.

Лизи щиплет меня за руку, пока мы лежим на соседних шезлонгах около бассейна:

— Ты хоть сделай вид, что не так страдаешь! Этот тиран уехал, и мы можем свободно вздохнуть.

— Он не тиран…

— Неужели? — хитрым взглядом смотрит подруга. — А кто ныл мне в пятницу?

— Нууу…

На самом деле Райан подошёл к просьбе сестры по созданию из меня соблазнительницы Джорджа неожиданно серьезно. Кажется, даже наследница Тру Голд не ожидала от него такой прыти.

И отчего мне стыдно перед капитаном «Волков» непонятно, но теперь, видя Джорджа на репетициях, я краснею, будто за его спиной ежедневно варю зелья для его приворожения.


Наши специфические занятия с Райаном длятся с двенадцати до шести. Если у нас с Лизи в этот день есть репетиция в нашем драмкружке, то время сдвигается.

Он в тот же вечер огласил нам свои условия «мастер-класса». На начальные возмущения моей подруги о «полном нон-стоп погружении» был дан категорически отказ.

— После шести — недовольно шептала мне Лизи, — этот кобель снимет с себя роль холодного наставника, так что не смей от меня отходить.

— Да он даже не смотрит на меня…

— Ты и пикнуть не успеешь, как будешь лежать без белья с раздвинутыми ногами. — не знаю, что она читала на моем лице, но ехидно добавляла. — Ты ещё успеешь их раздвинуть, но пока держи колени вместе, а ночью надевай железные трусы и завязывай ноги тугим ремнём.


До завтрака Райан уходил на пробежку, а я спускалась готовить ему завтрак. Моя белокурая опекунша ужасно возмущалась, но ещё больше бесилась оттого, что мне самой это нравилось.

— Ты такая глупенькая, — качала головой Лизи и демонстративно закатывала глаза. Красивые небесные, точь-в-точь, как у ее брата.

Клод первое мое появление на кухне воспринял, как личное оскорбление. Но на попытки объяснится только помахал руками и отвернулся к своей готовке. А дальше расхаживал всячески меня не замечая, при этом кисло поглядывая на мою яичницу. Уверяя меня одним взглядом — более жалких яиц на сковороде он давно не видел.

Когда в очередной раз страдальчески изучил содержимое тарелки, приготовленное мной для Райана и сказал себе под нос на французском о странностях американцев, меня это позабавило и я без задней мысли задала ему встречный вопрос. Тоже на французском. На самом деле мне давно, с тех самых пор, как я узнала, что повар Лизи француз, хотелось с ним поговорить, но было бы странным заваливаться на кухню с радостной улыбкой и предложением попрактиковать франсэ՜.

Моя мама приехала в США на практику в студенческие годы из небольшого городка во Франции — Монпелье, Встретила папу и со слов ба «у них закрутилась жаркая Амур-тужур, после чего о возвращении к Средиземному морю можно было забыть. Они поженились и через год родилась я.

Со мной с самого рождения говорили на двух языках. Папа на английском, а мама — на французском. Сколько бы Эдвард Райт не убеждал жену перестать мучить ребенка своими «bonjour baguette», она оставалась непреклонна.

— Язык любви, — улыбалась вечерами мама, когда ложилась рядом со мной. — Самый красивый и мелодичный. Я мечтаю, как ты вырастешь, и мы все вместе поедем во Францию. Не знаю, как насчет Монпелье, но ты точно влюбишься в Париж.

Папа в это время, появляющийся в дверях, изображал рвотные рефлексы, от которых нельзя было не смеяться. А его жена Агнес Моро, так и не сменившая фамилию, гневно смотрела на мужа, при этом еле сдерживая уголки губ. Но папа так просто не сдавался, он удалялся, чтобы в следующую секунду появится в мамином красном берете и смешно расхаживать, посылая нам томные поцелуи.