Тата Чепурнова - Моя крайность

==============================

to be, or not to be * — быть или не быть

Максим

Совет для Маргариты "закрыть рот и открывать его лишь в спальне" нарочно несет издевку и произносится уже после того, как она ошалев от новости о "тройничке", не может сомкнуть отвисшую челюсть. Смотрит не моргая, даже не с удивлением, а с полыхающей паникой, грозящей отправить её в обморок.

А на что она собственно рассчитывала упрашивая меня лишить её невинности? Что я послушно разорву упаковку презервативов, сделаю дело и буду спать спокойно с чувством выполненного долга? Нет. Я не должен этого делать, хоть меня и тянет к Маргарите, и гормоны, неподдающиеся контролю бьют далеко не в голову рядом с ней.

Пухлые губки, призывно приоткрытые творят со мной что-то невообразимое, а едва прикрытая маечкой нагая грудь заставляет мой кадык судорожно дергаться, каждый раз как я шумно сглатываю. Опускать взгляд ниже изящного подбородка и тонкой шеи — опасно, если только не с целью примериться к ней пальцами, чтобы потом сомкнуть их в удушающем захвате. С целью наказания или предупреждения, что не нужно больше создавать подобных конфузных ситуаций. Я ведь не железный в конце-то концов и когда-нибудь моё тёплое, дружеское отношение к Крайновой может дать слабину, тогда мой "дружок" не станет спрашивать чья она сестра, подруга, невинна она, или нет. Ведь подвести к порочности проще простого.

Как назло собственное воображение нагло резвится, подсовывая жаркие фантазии. Я и Марго в постели, среди смятых простыней, среди стонов: её протяжных, и моих хриплых, на грани дикого вожделения.

Благо я, чертовски предусмотрителен и буквально за каких-то десять минут до прихода Крайновой успел выпроводить тот самый третий элемент обучающей программы.

Катенька, как кошечка, которая гуляет "сама по себе", доставив удовольствие, удалилась на свою территорию, теперь уже без лишних скандалов и требований чего-то большего, чем секс. С ней я не церемонился, впрочем, обоюдное себялюбие лишь играло мне на руку. Никаких прелюдий, минимум поцелуев, но те что ниже моего пояса, естественно не в счёт, они были хороши и незабываемы. Такого рода интимный контакт я ей разрешал с превеликим удовольствием, да и партнерша увлечённо демонстрировала все навыки. Умения доводить до экстаза у девчонки не отнять.

Мы словно соревновались с ней, кто первым в этой потной, плотской гонке финиширует первым, не обращая внимания на обоюдные чувства, будучи махровыми эгоистами.

Но сейчас даже сытость не спасает от разливающегося по венам ядовитого коктейля от предвкушения попробовать запретный плод.

— Максим, ты что серьёзно? — вскрикивает Марго холодным, отрезвляющим тоном.

— Конечно, нет.

В успокаивающем жесте касаюсь её всклокоченных локонов, приглаживая торчащие, как у ощетинившегося котёнка, волосы. Испуг в глазах молниеносно меняется, затягиваясь вокруг расширенного зрачка, злостной поволокой.

— Идиот, — норовит ударить меня, но ей не хватает ни реакции, ни навыка ведения агрессивного рукопашного боя. — Я тебя ненавижу, — не отчаиваясь заносит в очередной раз руку, но так и не попадает в цель.

Увернувшись и скользнув ей за спину, первым делом хватаюсь за тонкие запястья, заводя и фиксируя руки так, чтобы активизировавшийся боец не смог ни ударить, ни поцарапать меня.

— Успокойся, чудо-женщина. Я просто хотел тебя проучить, — целую в макушку, чувствуя как Марго старательно запрокидывает голову, целясь мне по зубам. — Ничего личного.

— Раз ничего личного, отпусти меня.

— Обещай не драться.

— О-бе-ща-ю, — цедит сквозь зубы по слогам, перестав трепыхаться в моих руках.

Медленно разжимаю пальцы, веду ладонями от предплечий до локтей и выше, разворачивая успокоившуюся девушку за плечи к себе лицом.

— Я бы тебя убила.

— … но? — чуть посмеиваясь спрашиваю у Марго.

— Я просто тебя утоплю, — она резко толкает меня в грудь, но я не слишком сопротивляюсь, и зря.

Всплеск воды от моего падения в ванну, заглушает нецензурную брань, сорвавшуюся с моих расслабленных губ, ещё недавно растянутых в ухмылке. Суетливо вылезаю, снимаю промокшие насквозь брюки и нацепив другие, спешу в коридор, непродолжительная тишина которого, вдруг прерывается хлопком входной двери.

— Маргош!

— Чего тебе? — бросает, даже не останавливаясь.

Приходится прибавить газу, перескакивая через ступеньки, чтобы перехватить её перед выходом. Чувствуя будоражащий жар её тела под своими пальцами, словно макнув их в расплавленный, податливый воск, сам отчаянно плавлюсь, за малым не начиная стекать к Маргошиным ногам, обутым в бессменные белые кеды.

— Куда ты? — тяжело дышу, запыхавшись от спонтанной погони, не ожидая такого скоростного режима от Крайновой. Она ведь успела одеться, застегнуть сарафан на все пуговицы, обуться и податься в бега.

— Домой, — порывается толкнуть дверь, но я хватаюсь за ручку гораздо раньше, удерживая её. — Да что ж ты прицепился?! — отпихивает мою руку и выскакивает из подъезда.

Пульс, оглушающе стучит в ушах, но не от игры с Маргаритой в догонялки, а от "кошек-мышек". От того, что она притягивает меня, манит как запретная конфетка диабетика, а я с упорством придерживаюсь диеты, перебиваясь другими — как сахарозаменителями. Понимая, что нам совсем не по пути: я при всей своей жизненной благополучности не пара с целомудренным, нежным созданием — таким как Маргоша. И тут ключевая нестыковка связана ни с разницей в наших социальных статусах, а с моей неисправимой испорченностью и талантом губить других.

— Останься.

— Не сейчас, ладно? — бросает небрежно, даже не удостоив меня взглядом.

— Малая, такие дела, так не делаются, — преграждаю ей путь, даже не пытаюсь коснуться её предплечья. И не потому что боюсь спугнуть, а потому что сам не вытерплю прикосновения с бархатистой, нежной кожей. — На такое идут либо по большой любви, либо от чрезмерной дурости.

— Я…, — сорвавшимся голосом, почти на грани плача, шепчет она. Напрягает плечи и шею, опуская подбородок. Наклоняюсь, чтобы увидеть её лицо, и чувство вины неприятным холодком растекается по венам. В глазах Марго стоят слёзы.

— Ну ты же у меня не дурочка и не влюблена, — ловлю указательным пальцем слезинку, скатившуюся из-под совершенно ненакрашенных ресниц. — В меня так уж точно, это совсем не логично, — подавить надломленный смешок не получается.

— Это было жестоко.

— Как и всё в этой жизни. Прости, — нежно стираю с щеки новую влажную дорожку. — Не реви, кому говорю, не реви.

— Это не я. Дождь.

Шепчет мне в губы, согревая их вдруг онемевшую кожу, а после начинает смеяться подставляя лицо крупным каплям дождя, которые слишком быстро делают нас обоих мокрыми.

— Пошли домой, выпьем шампанское, съедим торт.

— В честь чего это?

Смаргивает с ресниц надоедливые капли, а те в свете уличного фонаря блестят, играя бликами на влажном лице.

— В честь того, что пять минут назад твоя девственность стала на год старше. С днем рождения.

Потереться кончиком носа об её нос — это самое невинное и менее для меня безболезненное, что я смог придумать.

Марго

Возле подъезда шумная толкотня в лучших традициях нашей популярной у наряда полиции "хрущевки", вызовы в которую совершаются с завидной частотой. В дежурке никогда не уточняют номер дома, когда слышат знакомое название улицы.

Несмотря на глубокую ночь и прошедший недавно ливень, зрителей во дворе более, чем достаточно, чтобы снимать массовку для какого-нибудь кино в жанре социального реализма. Компания присутствующих без репетиций и генеральных прогонов отыграет любой сюжет: пьяный дебош, разборки местной шпаны, бытовая ссора. По поводу последней, собственно я и примчалась на такси, с титаническим усилием отговорив Макеева от поездки со мной.

В руке подарочная коробка с огромным красным бантом, над которым нервно подрагивают мои пальцы, скованные холодным онемением, и я не могу избавиться от него ни периодической встряской рук, ни сжатием их в кулак. В голове сумбур из противоречивых мыслей и чувств, но спасительных слёз нет, лишь глупая и какая-то совсем уж больная ухмылка подрагивает на губах. Мне безгранично надоел мой жизненный тупик, в который я загнана обстоятельствами, вынужденная проводить беспросветные дни, наблюдая за тем, как мать эпично гробит всё вокруг. И не могу ничего изменить.

Протиснувшись сквозь толпу зевак, выхватываю обеспокоенным взглядом знакомые фигуры: мама — квочкой прыгает вокруг отчима, то и дело заботливо поправляя сползающую ветровку с его поникших плеч. Во главе всего орущего хаоса стоит Александр Рогозин с папкой на перевес, стараясь абстрагироваться от шума и записать в протоколе показания очевидцев, которые удивительным образом единодушны в своих словах: "ничего не слышали, ничего не видели, ночь — мы спали".

Участковый лениво зевая, отрывается от собственной писанины, чтобы деловито указать изгрызенным кончиком ручки на парня. Тот в открытую встречает укоризненный взгляд и бровью не поведя, лишь слегка подув на сбитые костяшки пальцев.

— Что с рукой Павел?

— Да так… тренировался, — равнодушно пожимает плечами Котов. — Грушу бил.

— Ни эту ли? — участковый кивает в сторону моего отчима с разбитым носом, который с бесполезной частотой меняет салфетки, прикладывая их к лицу, надеясь остановить кровотечение. Но всё тщетно, стекая на асфальт, кровь очень быстро превращается в бурую лужицу. Хотя переживать не стоит, этот переживёт кого угодно, в нём водки больше по объёму, чем самой крови. Так что чуть позже у него будет вполне оправдательная причина нового запоя.