Вполне возможно, муж правильно оценивал ситуацию, обещая не умирать ни сегодня, ни завтра. Но если отказаться от круглосуточных заседаний палаты лордов, то не исключено, что удастся прожить целый год. Или пять лет. Или…

Герцогиня тщательно оделась, стараясь не встречаться взглядом с Бриджит. Нездоровье господина, разумеется, не осталось тайной для слуг, и в доме воцарилась печальная, напряженная тишина.

В утренней комнате герцога не оказалось. Фаул сообщил, что его светлость срочно вызвали на внеочередное заседание в кабинете главы муниципалитета, и пустота в сердце начала неудержимо заполняться гневом.

— Герцог не оставил записки? — спросила Джемма, хотя заранее знала ответ.

Фаул откашлялся.

— Посыльный явился на рассвете, и его светлость просил передать самые глубокие извинения.

Элайджа убивал себя. Ради чего? Чтобы правительство Англии могло лишний день, лишнюю неделю работать гладко?

— Его светлость не знал, когда сможет вернуться домой, — продолжал Фаул, разворачивая перед госпожой тщательно разглаженный свежий номер «Морнинг пост».

Глупо злиться. И все-таки как можно было уехать, не попрощавшись, особенно после того, что случилось вечером? Что, если он умрет? Бросит ее без поцелуя, без единого доброго слова? От ужасной мысли к глазам подступили слезы, и Джемма попыталась отвлечься.

— Очевидно, муж предупредил, что не сможет вернуться к ужину, не так ли, Фаул? — уточнила она и удивилась, услышав, как сухо и безжизненно звучит ее голос.

— Боюсь, его светлость высказал предположение, что освободится очень поздно, — ответил опытный дворецкий. Он положил перед ней еще одну газету. — А вот и «Морнинг кроникл», ваша светлость. Вчерашний бунт здесь сравнивают с мятежом Гордона, который разгорелся четыре года назад. Хорошо, что сейчас меньше жертв, да и тюрьма устояла.

Вчера Элайджа выглядел усталым, даже изможденным, но все равно оставался невыразимо прекрасным. Густые черные брови и темные глаза подчеркивали мужественность и силу характера — настоящий гражданин Древнего Рима: отважный и непреклонный. Или секрет кроется в выражении искренности и страсти в борьбе за справедливость?

Если бы муж сейчас оказался рядом, она бы отругала его: кричала бы, как торговка. Неужели нельзя подумать о себе? Элайджа должен, просто обязан бросить эту ужасную палату лордов. Корбин говорил правду, хотя исходил из ошибочных предпосылок. Элайдже необходимо наслаждаться жизнью, а не вскакивать чуть свет и не мчаться куда-то, чтобы с пеной у рта обсуждать восстания и плавучие тюрьмы.

Джемма смотрела на газетную страницу, бессмысленно читая одно и то же предложение.

Как же они теперь смогут иметь детей?

Судя по миниатюрному портрету, Элайджа был очаровательным ребенком: самым настоящим кудрявым ангелом. И у их малышей могли бы быть пышные светлые локоны. Джемма представила чудесного мальчика — такого же красивого и серьезного, как отец. В горле застрял ком, и, чтобы отвлечься, она поспешила взять с тарелки тост и кусочек масла.

Ничего нельзя изменить. Ровным счетом ничего. Сознание собственной беспомощности разъедало душу. Даже игра в шахматы казалась кощунством, подобно игре на скрипке во время Великого римского пожара. Надо что-то придумать, выработать какой-нибудь хитрый план спасения.

Единственная мысль, которая пришла в голову, показалась мелкой и суетной. Если жить мужу осталось недолго, значит, надо устроить так, чтобы он наслаждался каждой минутой, каждым мгновением земного существования. То есть план Корбина приобрел новое значение. Ухаживать за Элайджей, отвоевать его у соперницы.

Или будет лучше, если герцог сам одержит победу над дерзким претендентом на сердце супруги?

Но нельзя же кокетничать с другим джентльменом лишь ради того, чтобы Элайдже пришлось ревновать и добиваться ее внимания? Что за фальшивый ход! Остается одно: организовать соблазнение самого герцога — или попытку соблазнения. Важно не ошибиться с выбором достойной соперницы. Элайджа прекрасно знал всех дам ее круга, и ни одна из них не…

Джемма замерла.

За восемь бурных лет парижской жизни удалось встретить лишь одну-единственную настоящую, серьезную конкурентку — маркизу де Пертюи. Поединки красавиц прославились на всю французскую столицу. Они без устали соревновались и в экстравагантности нарядов, и в блеске остроумия, достигнув высот в искусстве оскорбления, тонко замаскированного под комплимент.

Луиза совсем недавно приехала в Англию, и Элайджа еще не успел с ней встретиться. В высшей степени утонченная дама не отличалась безусловной красотой, а потому в глубине души Джемма не сомневалась в собственном превосходстве. Оставалось лишь найти дипломатичный способ знакомства маркизы с герцогом.

Задача оказалась не из легких. Дело в том, что мадам де Пертюи чрезвычайно дорожила своей безупречной репутацией, хотя суть вопроса заключалась не в исключительной добродетели: Луиза до такой степени погрузилась в процесс выслеживания собственного блудливого мужа, что просто не успевала смотреть по сторонам.

Единственное чувство, которое могло заставить ее пойти на поводу у соперницы — это злость. Вывод напрашивался сам собой: необходимо подтолкнуть Луизу в сторону герцога таким образом, чтобы сама она ничего не поняла. Сценарий дьявольски сложный, можно сказать, почти в духе, интриг Макиавелли.

Джемма наконец расправилась с тостом и заставила себя дочитать статью о вчерашнем бунте. Прежде чем снова оказаться за решеткой, восставшие заключенные успели сжечь несколько домов. К счастью, предусмотрительность горожан, построивших надежные баррикады, не позволила бандитам проникнуть во многие укрепленные районы.

«Морнинг пост» выдвинула прямые обвинения в адрес мэра Лондона и кабинета премьер-министра: как случилось, что гражданам пришлось самим защищать себя и своих детей с помощью метел и пустых бочек? Почему королевский полк остался в стороне от событий и не выполнил своего прямого долга по охране жизни и благополучия подданных?

Читать дальше Джемма не могла: мешали дурные предчувствия. Теперь Элайдже придется произносить в парламенте бесконечные речи, выслушивать возражения и снова непримиримо отстаивать собственную точку зрения.

— Сегодня я должна выглядеть особенно элегантно, — обратилась она к Бриджит, встав из-за стола. — Предстоит визит к маркизе де Пертюи. Вчера я успела заметить ее на королевской яхте, так что мадам в Лондоне.

Глаза честолюбивой служанки загорелись, и работа закипела. Еще бы! Успех будет оценивать едва ли не лучшая парижская горничная и главная конкурентка! А спустя несколько часов герцогиня Бомон впорхнула в гостиную маркизы де Пертюи, достойную принять саму Марию Антуанетту.

Сегодня она надела парик — событие исключительно редкое. В отличие от тех безвкусных, а порой и откровенно грязных сооружений, которые доводилось видеть на балах и приемах, ее голову венчал каскад нежных белых локонов, сиявших, как только что выпавший снег в лучах утреннего солнца. Мариетта постаралась взбить кудри как можно выше, однако проявила тонкий вкус и, вместо того чтобы прилепить сверху клетку с птицей или какую-нибудь иную нелепицу, украсила прическу нежными цветами.

Розовое утреннее платье отличалось тонким изяществом; юбки деликатно раздвигались, являя вниманию восхищенного зрителя ажурные кружева более насыщенного и глубокого оттенка с неожиданно смелой янтарно-золотой каймой. Однако главной убойной силой, по мнению герцогини, несомненно, обладали туфли: очаровательнее крошечные лодочки из розового атласа с золотыми пряжками — разумеется, на высоких каблуках.

Появления маркизы пришлось дожидаться всего лишь минут двадцать, не больше. Как только хозяйка впорхнула в гостиную, гостья немедленно встала и присела в коротком реверансе. Поклон означал, что герцогиня готова забыть о превосходстве собственного титула. Маркиза в свою очередь, постаралась присесть ниже, чтобы показать, что дипломатичный комплимент не остался незамеченным, а принят с глубоким почтением и искренней благодарностью.

Наконец дамы закончили торжественный и сложный ритуал приветствия и позволили себе сесть. Стоит ли пояснять, что благодаря ширине кринолинов каждой потребовался особый диван? На одном они бы просто не поместились.

Наряд маркизы отличался еще большей изысканностью, чем наряд герцогини. Необходимо заметить, что мадам Пертюи никогда не носила иных цветов, кроме черного и белого. Несколько эксцентричный выбор, впрочем, весьма выгодно оттенял темные глаза и волосы. Вот и сегодня она спустилась в гостиную в белом утреннем платье, причудливо расшитом узорами из черного шелка.

Пока пили чай и вели дежурные разговоры о вчерашних событиях, Джемма исподволь рассматривала основанный на контрасте образ. Забавно. Не зря Элайджа однажды заметил, что маркиза похожа на шахматную доску.

— Как обстоят семейные дела? — наконец поинтересовалась гостья, для надежности спрятавшись за чашкой. — Во время нашей последней встречи вы собирались в Линкольншир… — Она многозначительно умолкла, приглашая мадам Пертюи к откровенному разговору.

Черные бархатные брови сурово сошлись на переносице.

— Я обнаружила супруга… во всяком случае, выяснила, где он был. Нашла ту самую деревню, где он проводил время с этой… с этой шлюшкой, за которой он и примчался в Англию. Слуги все разузнали. — В голосе чувствовалась боль: вынести унижение нелегко. — Они оставались там больше недели. Потом муж неожиданно уехал, а его любовница задержалась еще на день-другой…

— По крайней мере, они больше не вместе! — воскликнула Джемма. — Маркиз ее оставил!

— Да. — Лицо Луизы немного просветлело. — Местные жители в этом не сомневаются. Анри просто уехал; должно, быть, отчаянно стремился от нее избавиться. Говорят, так спешил, что не потрудился забрать из гостиницы вещи, хотя, честно говоря, верится с трудом: муж привык путешествовать с комфортом. Полагаю, он уже вернулся во Францию. — Она взяла с блюда лимонный кекс. Очень странно, что он вообще пересек Ла-Манш ради этой распутницы, даже если предположить острый приступ любовной лихорадки.