— Эта лошадь, maman, — произнес он, томно растягивая слова, — самое великолепное животное из всех, что я видел, можешь мне поверить… И просят за нее не так много.

Микаэла сердито фыркнула.

— Свои деньги, как я понимаю, ты уже растратил. Опять проиграл? — спросила она подчеркнуто спокойно.

— Это тебя не касается, — надменно парировал Франсуа. — Какая тебе в самом деле разница, Элла, — тут же смягчил он тон, перейдя на более примирительный. — Я уже взрослый мужчина и могу распоряжаться собственными деньгами так, как сочту нужным.

— Распоряжайся ты ими более разумно, возможно, не пришлось бы такому взрослому мужчине упрашивать добрую мамочку купить ему новую лошадь! — выпалила девушка.

Сердитая гримаса исказила красивое лицо Франсуа. Было видно, что с губ его вот-вот сорвется отнюдь не галантная фраза.

— Достаточно, дети! — поспешила вмешаться Лизетт. — Прекратите! День сегодня и так не слишком приятный. Не хватало еще вашей ссоры.

Скорчив Франсуа рожицу, Микаэла вновь отвернулась к окну. Пытаться убедить брата в том, что Дюпре уже не так богаты, как прежде, бессмысленно. Конечно, они не бедняки. Слава Богу, до этого не дошло! Но их состояние уже не столь велико. Это раньше казалось, что его просто невозможно растратить. Сейчас видно — всему может наступить конец. Пристрастие Кристофа к игре доказало это, со всей очевидностью.

Именно из-за проигрышей деда Джаспер де Марко и Ален Хассон увеличили долю в бизнесе за счет их семьи, правда, всего до трех и двух процентов соответственно. К сожалению, Франсуа, похоже, унаследовал от дедушки не лучшие черты. Не говор. — уж о том, что он буквально ловит каждое слово Хассона, подражает его поступкам, изо всех сил стараясь перещеголять своего обожаемого друга. Хассон, конечно, давний приятель их семьи, хотя общеизвестно, что он не пропускает ни одной юбки и самый заядлый игрок, имеющий, правда, достаточно денег, чтобы потакать своим порокам. А Франсуа, как ни печально, не в состоянии понять, что в отличие от друга у него нет таких денег, чтобы проигрывать их каждую ночь и вести роскошную жизнь грандов, естественную для Дюпре в прошлом. A maman, с досадой и любовью подумала девушка, никак не может осознать, что обычай, заведенный с раннего детства Франсуа, покупать ему все, о чем бы ни попросил, только портит его. Еще одна лошадь! Это при том, что в данный момент с полдюжины их или около того уже жуют свой овес в конюшнях Дюпре. И это только в городе!

Стараясь не слышать льстивый голос брата, Микаэла принялась разглядывать унылый утренний пейзаж за окном. Чем закончится этот недолгий разговор сына и матери наедине, она знала заранее: Франсуа получит свою лошадь. Девушка печально улыбнулась: стоит ли так переживать из-за очередной просьбы брата? Maman, без сомнения, и ей купит все, что она попросит, будь то новое платье или та же лошадь, во сколько бы это ни обошлось. А с привычкой Франсуа тратить деньги, не считая, видимо, ничего уж не поделаешь. Микаэла успокоилась, и мысли ее вновь вернулись к злополучному письму и угрозе скорого прибытия в город его автора.

В отличие от Лизетт, встречавшейся с Хью Ланкастером несколько раз, Микаэла видела его лишь однажды. Случилось это в прошлом сентябре, когда какие-то обстоятельства вынудили Жана пригласить американского партнера отобедать и отдохнуть в Ривербенде — семейной плантации, расположенной в нескольких милях от Нового Орлеана. Даже сейчас, спустя несколько месяцев, она помнила ту внутреннюю дрожь, которую ощутила, когда этот излучавший уверенность крупный тридцатилетний мужчина быстро окинул ее взглядом холодных серых глаз и, согнувшись в вежливом поклоне, едва прикоснулся к протянутой руке.

Хотя Микаэла достигла возраста, когда большинство креолок нянчат своих детей, а то и остаются вдовами, она была ослепительно молода и необыкновенно хороша собой. Еще не было случая, чтобы мужчина посмотрел на нее с безразличием. Обычно в мужских взглядах угадывалось восхищение, в крайнем случае откровенный интерес. Естественно, девушка подсознательно ожидала увидеть нечто подобное и в глазах американского гостя. Но Хью Ланкастер не обратил на нее внимания. Это произвело на девушку странное впечатление, тем более что при виде Лизетт он превратился вдруг в само очарование. Maman он приветствовал с искренней радостью, а разговор с ней явно доставлял ему удовольствие. Впрочем, следует признать, что и Лиэетт, единственная из всего семейства, приняла гостя с неподдельной любезностью. Все остальные, включая Микаэлу, были напряжены и держались во время обеда с ледяной вежливостью. Девушка усилием воли отогнала воспоминания и в очередной раз напомнила себе, что ей нет никакого дела до того, как смотрел на нее Хью Ланкастер. Какая разница, что думает о ней какой-то американец!

Только себе Микаэла могла признаться, что вопреки всем стараниям мысли ее периодически возвращаются к этому высокому широкоплечему янки. Уж очень сильно отличался он от всех мужчин, с которыми она привыкла общаться, хотя со своими черными волосами и почти оливкового цвета кожей Хью вполне мог сойти за креола. Возможно, дело было в росте Хью, добрые шесть футов делали его на голову выше всех знакомых ей мужчин, а может, в пронизывающем взгляде серых глаз под густыми ресницами, казавшихся слишком светлыми на смуглом лице? Или в манере разговаривать неторопливо, с холодным спокойствием, подбирая точные выражения, что резко отличало его от импульсивных, многословных родственников? Ответа Микаэла найти не могла. Осознавала пока только одно: Хью Ланкастер сумел возбудить в ней странное чувство, подобного которому еще не удавалось вызвать ни одному из ее поклонников-креолов, и это ее пугало.

Девушка внезапно рассердилась на себя. Хватит! Она не желает и не будет больше думать об этом Хью Ланкастере!

Отвлекшись от собственных мыслей, Микаэла невольно услышала восклицание брата, продолжавшего беседовать с матерью.

— Mon Dieu! [1] Ты, наверное, шутишь!

Не было никаких сомнений, что Лизетт сообщила сыну о намерении Хью перебраться в Новый Орлеан. Микаэла резко повернулась и увидела брата, заканчивающего читать письмо. От недавней лучезарной улыбки Франсуа не осталось и следа. Его побледневшее лицо выражало негодование. Оторвав глаза от послания, он вопросительно посмотрел на Лизетт.

— Почему он написал тебе? Эта свинья вообще не знакома с правилами хорошего тона? Он должен знать, что о подобных решениях ему следует информировать дядю!

Поняв, что матери нелегко подобрать слова для ответа, Микаэла поспешила ей на помощь.

— Дело не в том, кому он написал, — быстро сказала она, — мсье Ланкастер собирается в течение ближайших месяцев переехать в Новый Орлеан. Вот что главное!

Франсуа будто ужаленный вскочил с дивана.

— Не хватало еще, чтобы этот несносный америкашка постоянно вмешивался в наши дела! С самого основания компании бизнес в Луизиане находился под контролем Дюпре и нашего деда Галланда. Ланкастеры в дела нашего сектора никогда не влезали. Клянусь честью, я не потерплю их вмешательства, Sacrebleu! [2] Они будут совать во все нос, задавать дурацкие вопросы и обсуждать наши действия… Это же невыносимо!

Микаэла молча глядела на брата, мечущегося по комнате с искаженным от гнева лицом. Да и что она могла возразить? Все это справедливо. В начале 1780-х годов Кристоф Галланд, Джон Ланкастер, Рено и Жан Дюпре основали фирму по экспорту и импорту различных товаров “Галланд, Ланкастер и Дюпре”. Франсуа правильно сказал, сразу было оговорено, что всеми ее делами в Новом Орлеане занимаются Галланд и Дюпре. Собственно, против этого и возражать было бы глупо. Местные жители с гораздо большим успехом, чем Джон Ланкастер, могли найти общий язык с чиновничеством, почти поголовно состоявшим тогда из потомков испанских конкистадоров, подозрительно относившихся к янки. Хотя с самого начала Джону Ланкастеру принадлежали пятьдесят пять процентов капитала компании, без Галланда и братьев Дюпре у него было мало шансов развернуться в Новом Орлеане, и будучи человеком мудрым, он согласился на то, что всеми делами здесь будут заниматься его партнеры-креолы. Однако именно из резиденции Ланкастеров в Натчезе осуществлялось управление закупками нужного Европе сырья, его доставкой баржами в Новый Орлеан, а затем в Старый Свет. Ланкастеры контролировали и сбыт импортируемых европейских товаров американцам, охотно их покупающим. На протяжении двадцати лет компания приносила приличные прибыли и успехи ее во многом объяснялись разделением труда между креолами в Новом Орлеане и Ланкастерами в Натчезе. Но с недавних пор все изменилось.

Три года назад Джон Ланкастер передал сорок пять процентов акций компании своему приемному сыну Хью. Себе, решив уйти от дел, он оставил десятипроцентную долю. До этого Хью в течение многих лет действовал как торговый представитель отчима и, естественно, многое знал о делах компании, в основном той части бизнеса, которая осуществлялась в Натчезе. Став совладельцем фирмы, он заинтересовался вторым сектором и начал задавать, с точки зрения компаньонов, слишком много вопросов о том, чем же они занимаются] Поскольку Хью стал крупнейшим акционером “Галланд, Ланкастер и Дюпре”, этот интерес к действиям коллег в Новом Орлеане был вполне объясним, но дед и дядя Микаэлы встретили его в штыки. Микаэла не раз слышала от них, что Хью пытается совать нос в те дела, которые его вовсе не касаются. Впрочем, у нее было на этот счет собственное мнение. Девушка считала, что у американского компаньона имелись серьезные поводы для визитов в Новый Орлеан. Возможно, его расспросы ничего, кроме раздражения, вызвать у компаньонов не могли, но называть действия Хью беспочвенными и несправедливыми она бы не стала.

После смерти дедушки заговорили о том, что Хью начал выражать беспокойство относительно будущего компании. Микаэла, откровенно говоря, его разделяла. Она подозревала, что Кристоф Галланд играл роль своеобразного буфера, смягчающего противоречия между Хью и Жаном. С его смертью молодые люди остались один на один со своими проблемами.