Его сестры, восемнадцатилетняя Колетт и семнадцатилетняя Генриетта, очаровательные миниатюрные девушки с шапками черных кудрей, своим веселым смехом сразу завоевали симпатии всех присутствующих. Приезд такого количества молодых, не обремененных семейными узами гостей обещал сделать компанию шумной и веселой.

Приготовленные Дюпре развлечения должны были начаться со следующего дня. В этот вечер у них ужинали только те, кто приехал издалека, и Хассоны, на приглашении которых настоял Франсуа. Застолье удалось, молодые шутили и смеялись, старшие поглядывали на них с одобрительными улыбками. В такой обстановке Франсуа и Беллами было нетрудно уговорить Лизетт поиграть на фортепьяно. Жан взял свою скрипку. Все переместились в музыкальную гостиную. Стулья и столы мгновенно переставили таким образом, чтобы освободить пространство для танцев, и уже скоро можно было подумать, что в доме Дюпре в разгаре грандиозный бал.

Неприятный осадок, сохранившийся у Франсуа после разговора с Жаном, практически исчез. Он с интересом наблюдал за девушками и вдруг заметил сестру и Хью, стоявших рядом в небольшой компании у французского окна. Когда молодой человек подошел поближе, Джаспер, видимо, только что отпустил какую-то шутку в адрес своего друга. Хью, улыбаясь, покачал головой.

— Но, mon ami, если я последую твоему совету, то превращусь в такое же легкомысленное существо, как ты сам, и вряд ли сумею достичь чего-либо в бизнесе, — сказал он.

— О? — подняв брови, воскликнула Микаэла. — Вы находите нас легкомысленными, мсье?

— Да. Но при этом очень милыми, — понизив голос, произнес Хью и галантно поклонился.

Микаэле вдруг стало жарко, и она прикрыла лицо ярким веером.

— А вы никогда не совершаете легкомысленные поступки, мсье?

— Полагаю, что нет, мадемуазель. — Хью казался совершенно серьезным, и лишь в глазах мелькали веселые искорки. — Американцы известны своей серьезностью.

Микаэла картинно вздохнула.

— Merci! Как, должно быть, скучно живется вам, американцам!

Громкий смех Хью заставил некоторых гостей обернуться, но Микаэла уже предусмотрительно отошла, от собеседника, и никто ничего не понял. Впрочем, если кто-то посмотрел в ее сторону, то наверняка заметил, что щеки ее порозовели, а глаза сделались еще более блестящими. Девушка не спеша подошла к столику с прохладительными напитками и взяла предложенный слугой бокал с лимонадом. Но не успела она и глоток сделать, как рядом оказался Ален.

— Ты прямо светишься от удовольствия. Что он такого сказал тебе? — мягко спросил Хассон, беря ее под руку и отводя в сторону.

Микаэла автоматически сделала несколько шагов, но, быстро поняв, что он пытается увести ее из комнаты, резко остановилась.

— Отпусти мою руку, Ален. Я не собираюсь уединяться с тобой. И на твой вопрос отвечать тоже. Это тебя не касается. Лучше подыщи себе другую собеседницу, которой твоя компания будет более приятна, чем мне.

— О! — Ален доверительно улыбнулся. — Ты все еще сердишься на меня, та belle [9]?

Микаэла спокойно посмотрела на него и холодно сказала:

— Нет, я не сержусь на тебя. Ты мне просто безразличен. И лучше всего будет, если ты сделаешь, как я сказала, и оставишь меня в покое.

— Знала бы ты, как меня возбуждает твой гнев! — прошептал он, все так же улыбаясь.

— О, уйди же наконец! Я уже устала от тебя, — буквально прошипела Микаэла, резко ударив Алена веером по руке.

Ален даже не шевельнулся, а улыбка на его лице стала еще шире.

— Это ранит меня в самое сердце, моя сладкая. Но твое слово для меня закон, — произнес он и поцеловал ее пальцы.

Красивое лицо Микаэлы исказилось от злости и досады. Она отдернула руку и быстро отошла прочь.

Внимательно наблюдавший за этой сценой Франсуа не мог не заметить, что общение с Аденом явно раздражает сестру, чего никак не скажешь о ее разговоре с Хью. Подозрения дяди выглядели уже не так нелепо. Между Микаэлой и этим американцем действительно что-то было, и это что-то могло серьезно осложнить задуманное. Впрочем, до пятницы вряд ли что может случиться, а там ни Микаэла, ни Хью уже ничего не смогут изменить. И все-таки сделанное открытие встревожило Франсуа. Он никак не мог улучить момент, чтобы поговорить наедине с Жаном и Аленом. Ален уже держал поводья, собираясь скакать вслед за отбывшими в карете родственниками, когда Франсуа с Жаном подошли к нему. Вышедшие провожать Хассонов гости скрылись в доме, и трое мужчин наконец получили возможность обменяться впечатлениями.

— Мне кажется, что необходимо повнимательнее понаблюдать за Ланкастером и моей сестрой, — вполголоса заговорил Франсуа. — После того, что ты сказал мне утром, — посмотрел он на Жана, — я пригляделся к ним. Похоже, что-то действительно между ними намечается.

Лицо Алена вытянулось.

— Mon Dieu! — воскликнул он. — Ваши слова о каких-то особых отношениях между Микаэлой и американцем выглядят в данный момент весьма странно. Уж не хотите ли вы таким образом расторгнуть нашу договоренность?

— Нет. Нет, что ты. Ничего подобного, — торопливо заговорил Франсуа. — Речь идет только о том.., о том… — Не найдя слов, он посмотрел на Жана.

— Он имеет в виду, — пришел тот на помощь, — что нам следует действовать в пятницу более четко и осторожно. Если Ланкастер симпатизирует Микаэле, он наверняка будет постоянно возле нее. А это серьезно усложняет нашу задачу.

— Возможно, нам следует подумать над тем, — хмыкнул Ален, — чтобы он не смог участвовать в намеченных на пятницу развлечениях?

Он вскочил на лошадь и, взмахнув рукой, понесся стрелой.

* * *

Несмотря на уверенность в том, что за приглашением Жана кроется нечто большее, чем просто креольская вежливость, Хью был доволен. Загородный дом Дюпре и его окрестности были просто восхитительны. Лизетт относилась к нему тепло и с искренним гостеприимством. Пикировка с Микаэлой доставляла ему истинное наслаждение. Он уже не сопротивлялся обаянию этой девушки и чувствовал, что и ею руководит не только желание уколоть его. Даже Жан и Франсуа, к его великому удивлению, вели себя с ним чуть ли не как лучшие друзья, старающиеся сгладить последствия случайной ссоры. Что касается остальных, то его статус гостя Дюпре, а еще в большей степени безукоризненный французский растопили лед недоверия, и они искренне веселились в компании Хью.

Не чувствовали себя здесь скованно и Саммерфилды. Хоть их французский был и не столь безупречен, как у Хью, за шесть месяцев в Новом Орлеане они значительно продвинулись в постижении тонкостей этого языка. К тому же на отношении к этой семье не могло не сказаться положение ее главы. Креолам могло не нравиться, что их, не спросясь, присоединили к Соединенным Штатам, но они были не столь глупы, чтобы без особых на то причин портить отношения с сотрудником аппарата американского губернатора.

В среду Хью с удовольствием принял участие в лодочной прогулке, с неподдельным интересом наблюдал он и за процессом изготовления сахара во время экскурсии на плантацию сахарного тростника. Целиком расслабиться мешали только мысли о Жане. Хью не сомневался, что за приглашением и любезностью дяди Микаэлы скрывается какая-то цель. Только вот какая? Неопределенность раздражала все сильнее, и настроение его с каждым часом ухудшалось. Наконец в четверг днем, когда гости отдыхали или готовились к вечеру в своих комнатах, Жан сказал, что хотел бы поговорить с ним в спокойной обстановке, Хью вежливо согласился, и они прошли в кабинет, расположенный в небольшом строении рядом с главным домом.

— Полагаю, — начал Жан сразу же, как только они сели в кресла, — вы понимаете, что я не случайно пригласил вас сюда? Хью коротко кивнул.

— Полагаю также, — натянуто улыбнулся хозяин кабинета, — что у вас было достаточно времени обдумать сделанное нами в прошлом месяце предложение. Первая реакция, как мне кажется, была вызвана.., э.., некоторой неожиданностью. — Лицо Жана приняло выражение ангельской невинности. — Ну а здесь в спокойной и приятной обстановке мы сможем обсудить все как следует.

— Мы можем поговорить обо всем, о чем вы хотите, где вам будет угодно, — лишенным каких-либо эмоций голосом ответил Хью, — но не думаю, что это может что-то изменить. Моя позиция вам известна: я продам вам все свои акции, если вы получите на то одобрение моего отчима.

— Вы упрямец. Упрямый янки! — почти закричал не справившийся с раздражением Жан. — Вы просто не хотите "внять доводам здравого смысла! Я же объяснял вам, что не в состоянии выкупить вашу долю полностью. Имеющихся у нас средств хватит только на половину.

— Позвольте и мне повторить то, что я уже говорил: дальнейшее обсуждение данного вопроса в таком случае не имеет смысла. Оно неизбежно зайдет в тупик, — спокойно произнес Хью. — Правда, если вы не захотите продать мне свои акции. Не думали об этом? — спросил он после некоторого колебания.

Жан изменился в лице, будто ему нанесли страшное оскорбление.

— Sacrebleuf — воскликнул он. — Вы предлагаете продать то, что исконно принадлежит только нам? Это звучит оскорбительно. Мсье! Ведь речь идет о нашей компании!

Хью устало вздохнул, понимая, что спорить с этим человеком бесполезно. Жан попросту не желал принимать в расчет очевидное — с самого начала деятельности компании пятьюдесятью пятью процентами, то есть контрольным пакетом акций, владел Джон Ланкастер, да и оставшаяся часть отнюдь не вся являлась собственностью Дюпре. Двадцать пять процентов принадлежали Кристофу, по десять — Рено и Жану.

Фактически у Дюпре была самая маленькая доля. Затем, правда, она увеличилась на десять процентов, которые Кристоф отдал Рено в качестве приданого за Лизетт. После смерти Рено его двадцатипроцентная доля была поровну поделена между его детьми — Франсуа и Микаэлой. Кристоф пять процентов своих акций проиграл Джасперу и Алену, а оставшиеся десять стали наследством Лизетт. Как бы это ни огорчало Жана, но большая часть акций “Галланд, Ланкастер и Дюпре” принадлежала сейчас как раз Хью, а с учетом акций Джона Ланкастера американцы владели основной долей капитала компании, большей, чем все креолы, вместе взятые.