Аля, вскочив со стула, произнесла срывающимся голосом:

– Я не совсем понимаю, какое это имеет значение. Я говорю вам, что заболел мой близкий человек, вы же… — Нервы ее были на пределе, слезы уже дрожали где-то в горле.

– Вот именно, вы не понимаете, — перебил ее Виталий Анатольевич. — Вы не понимаете, кажется, какой страны вы подданная. Летаете туда-сюда, как у себя дома. Раньше у вас важные покровители находились, помогали вам с бумагами, а теперь — все… Так что уж извольте подчиняться установленным законам.

На виске, у глаза, забилась голубая жилка, Аля закусила губу, рванула со стола стопку документов.

– В таком случае я обращусь напрямую к вашему начальству, — рявкнула она. — Может быть, им удастся объяснить, что мне необходимо, просто необходимо…

– Сядь, — гаркнул вдруг руководитель группы. — Какое еще начальство? — едко рассмеялся он, нависая над ней. Его серое бесцветное лицо было совсем близко, Аля могла разглядеть каждую пору на чуть приплюснутом носу. — Дура, — презрительно констатировал он. — Совсем не от мира сего.

Он сунул Але под нос красное удостоверение. Аля разглядела выбитый золотом на обложке герб СССР и три буквы — «КГБ». Ноги неожиданно стали ватными, в ушах зазвенело.

«Пропало, все пропало, — с ужасом думала Аля. — По моей вине… Я не смогу увидеть Митю, не смогу…»

– Ты что же думала, нам про тебя ничего не известно? — продолжал он, расхаживая по кабинету. — Про твою писанину в журналах, про этого педераста Фьера?

Аля съежилась, ее плечи горестно опустились, она спрятала лицо в ладонях.

– Виталий Анатольевич, я вас очень прошу… — ослабевшим голосом взмолилась она. — Вы не представляете себе, как это для меня важно…

– Почему же, отлично представляю, — хохотнул тот. — Только с Редниковым-то ведь теперь не покувыркаешься в Ливадии. Ты думаешь, если мы до сих пор гражданства тебя не лишили и не вытурили в двадцать четыре часа, так можно совсем совесть потерять?

– Почему же вы только сейчас вспомнили обо мне? — сдавленно спросила Аля.

Виталий Анатольевич подошел ближе, ухватил ее за подбородок и заставил поднять голову. Влажные пальцы прикоснулись к коже, и Аля встретилась с хищным взглядом припухших глаз.

– Да вот все надеялись, что догадаешься решить свои проблемы полюбовно, — со значением произнес он и провел скользкой ладонью по ее лицу, от щеки к виску.

К горлу подступила дурнота, липкая паника сковала тело. Аля, словно загипнотизированная его взглядом, поднялась со стула, попятившись, ударилась плечом об угол шкафа. Виталий Анатольевич придвинулся к ней, просунул руку под пиджак. Совсем близко оказалось его лицо — редкие бесцветные волоски на висках, подрагивающие от нетерпения вывернутые ноздри, красноватые пальцы с плоскими, словно раздавленными ногтями. Але хотелось размахнуться и хлестнуть его по отвратительным мышиным глазкам, по этим стиснутым губам, без конца молотить по этой лоснящейся потной роже, но она лишь судорожно сглотнула.

«Полюбовно… — стучало в голове. — Полюбовно… Значит, может быть, еще есть шанс? Может быть, если я сделаю то, что он хочет, мне дадут возможность выехать… И тогда я увижу Митю. Пусть даже в последний раз…»

– Ну вот, кажется, в нас начинает наконец просыпаться гражданская сознательность, — ощерился Виталий Анатольевич.

Он расстегнул пуговицы ее блузки, обнажил грудь и грубо стиснул корявыми пальцами. Все Алино существо противилось ему, дрожь отвращения пробегала по спине, руки сжимались в кулаки, приступы боли терзали тело.

Виталий Анатольевич неожиданно разжал руки и резко толкнул ее вперед. Аля отлетела к центру комнаты, упала грудью на письменный стол. Ее мучитель уже был сзади и неловко, торопливо дергал вверх узкую юбку. Справившись с одеждой, он с садистским удовольствием схватил Алю за волосы и намотал их на руку, заставляя откинуть голову.

– Вот молодец, — просипел он ей в ухо. — Скоро совсем умной станешь.

И Аля сдалась, усилием воли подавив вскипающую в ней волну омерзения, уткнулась лбом в ладони, стараясь скрыть пылающее лицо. Все было теперь безразлично, лишь бы только получить нужные бумаги. Лишь бы только добраться до Москвы.

Когда Виталий Анатольевич наконец отпустил ее и отошел, неторопливо застегивая брюки, Аля несколько минут не могла собраться с силами, чтобы выпрямиться и снова взглянуть ему в лицо. В груди теснилась тошнотворная помесь отвращения, стыда и страха.

Аля одернула юбку, привела в порядок блузку, опустилась на колени, поднимая с пола пиджак. Виталий Анатольевич уже вернулся на свое рабочее место, за стол, снова отряхнул плечи пиджака и теперь с гадливой усмешкой наблюдал за своей жертвой.

– Ну где там твои бумажки? Давай, что ли, подпишу. Заработала! — осклабился он.

Аля, стараясь не встречаться с ним взглядом, протянула ему папку с документами. Тот просмотрел бумаги, размашисто подписался в нескольких местах и, уже протягивая папку Але, произнес:

– Только девчонку тут придется оставить.

– Как? — ахнула Аля. — Как же я ее оставлю?

– А вот так, — развел он руками. — Чтобы поумнее была впредь. Да и нам спокойнее, будем уверены, что ничего не выкинешь до возвращения.

– Но я не могу… — растерянно сказала Аля. — Я никогда… Она же совсем маленькая…

– Нянька есть у тебя, — досадливо поморщился Виталий Анатольевич. — Вот с нянькой пусть и остается. Ничего, целей будет. А ты навестишь своего, вернешься, и мы поговорим еще. Не забудь, у меня на тебя мно-о-ого материала, — заверил он, похлопав ладонью по ящику письменного стола.

И, уже не глядя на все еще обращенное к нему исказившееся лицо Али, махнул рукой:

– Давай-давай, иди вещички собирать. Аудиенция окончена.

Аля медленно повернула ключ в замке. Все части ее тела, все кости и мышцы болели, как при высокой температуре. Надсадно стучало в висках. Аля шагнула в темную прихожую и остановилась перед зеркалом. Из черноты на нее глянула бледная испуганная женщина с остановившимися, словно остекленелыми глазами. На шее чернел кровоподтек, слева, у губ, присохла размазанная помада.

– Мама! — крикнула в детской дочь.

Аля услышала топот неловких маленьких ножек по полу, ласковое ворчание няни. Она быстро стерла с лица помаду, запахнула воротник блузки и, улыбнувшись через силу, обернулась к дочери. Няня щелкнула выключателем.

– Мадам сегодня поздно? — по-французски спросила Луиза, пожилая женщина с коротким ежиком седых волос.

– Да, — кивнула Аля. — Было много дел.

Малышка теребила ее, тянула в детскую, и мало-помалу Аля взяла себя в руки, сбросив охватившее ее оцепенение. Останавливаться было нельзя. Она нужна дочери, она там, в Москве… Может быть, нужна…

– Луиза, — обратилась Аля к няне. — Мне понадобится съездить в СССР. Возможно, надолго. Вы останетесь с девочкой? Я хорошо заплачу.

– Конечно, — улыбаясь, кивнула няня. — Неужели я не позабочусь о нашем маленьком ангеле.

Она ласково потрепала малышку по пухлой щеке. Аля взяла дочь на руки, взъерошила темные кудри, поцеловала в висок. Девочка залопотала что-то нежное и непонятное. И только сейчас Аля окончательно осознала, что ей придется расстаться с дочерью надолго, может быть, на несколько месяцев.

– Вы не волнуйтесь, — похлопала Алю по руке Луиза. — Она маленькая еще, по маме скучать не будет.

– Не будет, — вздохнула Аля, глядя на копошившуюся среди игрушек дочь, и добавила шепотом по-русски: — А папу она не знает…

7

Дмитрий Владимирович Редников сидел в кресле на террасе, лениво перелистывая свежий литературный журнал. Из дома выглянула Леночка — новая Никитина подруга, симпатичная девочка с короткой стрижкой.

– Дмитрий Владимирович, Глаша спрашивает, вам чаю налить? — вежливо спросила она.

– Лучше кофе, — буркнул Редников.

– Кофе… — растерянно протянула девочка. — Вы знаете, кофе, кажется, нет. Забыли купить.

– Ну тогда чай, — согласился Дмитрий.

Леночка скрылась в доме.

«Кофе забыли купить… — усмехнулся он. — Ясно. Продолжают кампанию по спасению утопающего. То-то я видел, что Никита с Глашей шептались по углам, а потом из дома все спиртное исчезло. Теперь, значит, за кофе взялись…»

Никита волнуется за него, ясно. Он и сам тогда, в коридоре, увидев, как на него надвигается мраморный пол, испытал сильный испуг. Может быть, самый сильный за всю жизнь.

До тех пор Редникову казалось, что нет на свете ничего тяжелее того первобытного ужаса, который ощутил он, ребенком, в тот злополучный новогодний вечер. Та ночь навсегда изменила его жизнь, отважного задиристого мальчишку превратила в вечно настороженного затаившегося волчонка. Со временем он научился скрывать этот извечный страх, маскировать его напускной бесшабашностью, демонстрировать непоколебимость своих решений. Однако в глубине души всю жизнь продолжал испуганно оглядываться по сторонам, подгонять все свои поступки под общепринятые условности, избегать острых конфликтов, сглаживать, смягчать. Иногда ему казалось, что он давно уже перестал бояться чего-то конкретного, скорее внутри остался страх перед самим страхом.

Но тогда, в коридоре, испуг был другим. Впервые он опасался не расплаты, которая последует за совершенным поступком. Впервые он боялся, что так и не успеет этот поступок совершить.

Потом были дни в больнице, длинные, прохладные, томительные. Визиты врачей, встревоженное лицо сына. После выписки его перевезли на дачу. И сразу же началось это шушуканье по углам, ласковые снисходительные улыбки, словно адресованные больному ребенку. Все это выводило Редникова из себя.

Вошла Леночка, поставила перед ним стакан с чуть желтоватым слабеньким чаем. Следом за ней появился Никита.