– Ваня! Ваня, ты как?

Теперь Дмитрию казалось, что он видит все происходящее словно в замедленной съемке. Перед глазами замелькали серые «помехи», в ушах снова зашумело.

– А идите вы все на х…й! — не утерпел Редников и, резко развернувшись, вышел из кабинета.

Удивляясь странной слабости в ногах, он дошел по широкому отделанному мрамором коридору до окна, отер рукой выступившую на висках испарину. Что-то теснило грудную клетку, нарастало слева, давило, мешая дышать. Левая рука онемела. Пол зашатался под ногами. Редников попытался ухватиться за подоконник, но уже не смог — осел на пол, со свистом втягивая посиневшими губами воздух.

Жаркое удушливое марево висит над сонным садом. Сухая трава колет босые ступни. Аля мчится, продираясь сквозь сплетающиеся ветки. Ей непременно нужно туда, к неведомой, но очень важной цели. Предчувствие беды предостерегающе колотится в груди.

Ей удается выбраться из зарослей, выбежать на широкое, растянувшееся до горизонта поле. В тяжелом безветренном воздухе застыли колосья. Ноги наливаются тяжестью, и Аля, делая над собой неимоверное усилие, движется вперед, страшась того, что может увидеть. Перед ней блестит лента реки, и девушка видит там, прямо над водой, смутный силуэт. Она пытается окликнуть видение, но голос не слушается ее, из груди вырывается лишь сдавленный стон.

Но человек, кажется, все же расслышал, обернулся. И Аля узнает это лицо — знакомое, родное. Высокие, резко очерченные скулы, черные насмешливые глаза, словно посеребренные волосы. Но почему оно такое бледное, восковое? Откуда эта испарина на впавших висках?

— Митя! — хрипло кричит она. — Митя!

Человек глядит поверх ее головы, не замечая, отворачивается, шагает вперед. И видение тает, растворяется в плотной, окутывающей воду дымке.

Аля распахнула глаза, перевела дыхание, вглядываясь в черноту комнаты. Она поднялась на постели, с удивлением обнаружила, что спит одетая. Рядом на подушке сладко посапывала дочь. С Алиных колен сползла на кровать детская книжка, и она поняла, что, должно быть, уснула, читая девочке сказку. Аля склонилась над ребенком, поцеловала горячую, раскрасневшуюся во сне щеку. Дочка легко улыбнулась, не открывая глаз.

В передней тренькнул дверной звонок, и Аля сообразила, что, наверное, он звонит уже не в первый раз, этот звук и разбудил ее. Она поспешно спрыгнула с постели, пригладив волосы, прошла в прихожую, распахнула дверь. На пороге стоял улыбающийся Фьера. Он церемонно раскланялся с ней, потряс пухлой папкой.

– Наш сценарий близится к концу, Александра. Я принес вам кое-какие новые замечания.

Аля рассеянно приподняла бровь, все еще не в силах выбраться из жаркого мутного кошмара.

– Конечно, Патрик, проходите. Сейчас приступим, я только кофе сварю.

Работа над сценарием длилась уже несколько месяцев. Але доставляло удовольствие выдумывать вместе с Фьера новые сюжетные повороты, наполнять персонажей своими собственными переживаниями, в которых страшно признаться даже самой себе. Фьера убеждал ее, что фильм о трудной судьбе Лени Пожарского выйдет отменным.

Аля приготовила кофе, разлила по крохотным чашкам. Странно, но тревога все еще не отпускала ее. Сердце замирало и вздрагивало, плохо слушались ледяные пальцы.

Она вошла в комнату с подносом, расставила чашки на низком журнальном столике. Патрик уже разложил листки на диване.

– Александра, давайте посмотрим… Вот тут, в пятнадцатой сцене, мне кажется, нужно дожать конфликт.

Аля взяла из его унизанных перстнями пальцев страничку, проглядела напечатанные на машинке строчки, почти не понимая, что в них написано.

– Вам сегодня нехорошо? — участливо осведомился Патрик. — Вы какая-то рассеянная…

Аля неожиданно резко встала, произнесла вмиг осевшим голосом:

– Патрик, вы меня извините, мне нужно позвонить. Я вернусь через минуту.

Фьера замахал руками — мол, конечно-конечно, какие могут быть вопросы. Аля заперлась в другой комнате, сняла телефонную трубку, вздрогнула от прикосновения прохладного пластика к разгоряченному лицу. Пальцы сами набрали знакомый номер.

«Только спрошу, только узнаю, что все хорошо, — клятвенно обещала сама себе Аля, слушая дребезжавшие в трубке гудки. — Узнаю и дам отбой. С этим покончено навсегда, я давно решила. У меня другая жизнь, и я… счастлива. И никому не позволю в этом усомниться».

– Да! — ответила трубка голосом Никиты. Необычным голосом, каким-то притихшим, подавленным.

– Никита, — начала она. — Это Аля. Извини, что так поздно…

В трубке помолчали, затем Никита произнес неожиданно ядовито:

– А-а-а… Значит, ты уже знаешь…

Пальцы свело судорогой. Аля отчаянно прошептала:

– Что знаю?

– Ну про отца… — протянул Никита где-то далеко-далеко. — Что у него был инфаркт…

Аля медленно опустилась на стул, крепче прижала трубку к уху. Там, в дальней комнате, Фьера включил радио, из приемника потекла какая-то раздражающая тревожная мелодия. Аля поняла, что знает мотив, только слова были незнакомые, французские.

«Нет, тут должно быть что-то другое… Я сейчас вспомню…» — рассеянно думала она.

Никита, кажется, испугался затянувшегося молчания и тут же бросился утешать ее:

– Алька, ты только не дергайся. Правда, врачи говорят, что состояние довольно тяжелое, но я думаю…

– Никита, я… Ты извини, я перезвоню.

Аля вошла в кабинет, посмотрела на закопавшегося в ворохе бумаг Фьера и произнесла решительно:

– Патрик, вы меня извините, но работу над сценарием придется отложить. Мне срочно нужно возвращаться в Советский Союз.

– Отложить? — Брови Патрика взлетели над дугами очков. — Ну что ж… Я думаю, можно… Дней на пять-десять… Вы когда сможете вернуться?

– Нет, Патрик, вы не поняли… — невозмутимо сказала Аля. — Я, возможно, уеду надолго. На несколько месяцев.

– Да вы что? — вскинулся Фьера. — Вы сумасшедшая? А как же наша договоренность? Как же картина? Ведь у меня установлены сроки съемки, подписаны контракты с исполнителями главных ролей…

Он вскочил на ноги, вытянулся перед Алей во весь свой небольшой рост. Лицо его сморщилось, как у обиженного ребенка.

– Мне очень жаль, Патрик, — уткнулась глазами в пол Аля. — Но ничего не поделаешь.

– Ах, мне говорили, что нельзя связываться с русскими, — взбеленился Патрик. — Ведь я поверил вам на слово. Мы же не могли заключить официальный договор. И теперь что же…

Но Аля уже не обращала на бесновавшегося режиссера никакого внимания.

«Сейчас проверить документы, чтобы все было в порядке. Завтра к главному редактору, получить отпуск, потом в посольство».

Она промчалась по комнате, достала из ящика стола паспорт, проверила, на месте ли свидетельство о рождении дочери. Фьера обескураженно наблюдал за ней, затем истерично взвизгнул:

– Так знайте, что я всем расскажу о вашем предательстве. И путь во французское кино будет для вас закрыт. Навсегда! — Он потряс перед ее носом острым наманикюренным пальцем. — Мои слова имеют кое-какой вес, вы в этом убедитесь.

Патрик метнулся в прихожую и гневно хлопнул дверью. Аля прошла за ним, повернула дверной замок. Все его слова казались ей смешными и бессмысленными. Важно сейчас может быть только одно — успеть. Увидеться с ним, пусть и в последний раз, прижаться губами к его усталым глазам. Успеть, успеть обязательно.

6

Виталий Анатольевич поднял голову и оглядел Алю своими маленькими мышиными глазками. Он не спешил с приветствием, рассматривая ее со спокойной неторопливостью, и Але в который раз стало неуютно под его неприятным липким каким-то взглядом.

– Добрый день! — чуть громче повторила она.

Он еще немного помедлил и протянул высоким бесцветным голосом:

– А-а-а… Александра Юрьевна?

«Черт его знает, может, и правда не узнал сразу, — подумала Аля. — А может, у него тактика такая — уставится своими тусклыми глазенками и молчит, чтобы пикнуть боялись».

– Да, Виталий Анатольевич. — Она шагнула к столу. — У меня к вам дело.

– Разумеется, дело. — Тонкие губы растянулись в ехидной улыбке. — Просто так, для удовольствия, вы ведь ко мне не заходите.

Аля смутилась, опустила глаза и, откашлявшись, продолжила:

– Виталий Анатольевич, мне нужно вернуться в Советский Союз. Возможно, надолго, на несколько месяцев. В редакции я уже договорилась, они согласны предоставить мне отпуск за свой счет. Осталось только оформить документы на выезд…

Мужчина молчал, как будто внимательно изучая разложенные на столе бумаги. Аля тихо окликнула:

– Виталий Анатольевич?

Тот вздернул острый подбородок, и Аля поразилась, каким цепким, раздевающим, оказывается, может быть этот вечно сонный взгляд.

– Зачем вам в СССР? — задушевно поинтересовался он.

– Мой… родственник тяжело болен, — потупив глаза, объяснила Аля.

– Родственник? Это какой же родственник? Что-то я не припомню в вашей анкете информации о близких родственниках… — выразительно пожал плечами ее собеседник.

– Мой… свекор. Дмитрий Владимирович Редников, — с трудом выговорила Аля.

Виталий Анатольевич привычным жестом стряхнул с плеча пылинки:

– Вы ведь утверждали, что фактически состоите в разводе, Александра Юрьевна. Мужа вашего мы уже три года тут не видели, у дочери в свидетельстве о рождении вообще прочерк значится…

Аля чувствовала, как в груди у нее закипает гнев. Весь вчерашний день ей пришлось обивать пороги редакции, договариваясь о бессрочном отпуске, потом звонила в аэропорт, бронировала билеты на ближайший рейс для себя и для дочки. И все это время держала себя железной хваткой, не разрешала страху за Митю проникнуть внутрь, парализовать тело. И вот теперь, когда цель совсем близка, возникает на пути этот пыльный сморчок и не хочет подписать необходимые бумаги. Еще и издевается, тянет время. Да кто он такой, в конце концов. Всего лишь руководитель группы, в составе которой ее когда-то отправили во Францию.