Резким движением Митя сорвал с аппарата трубку, приложил к уху, ощутив прохладное прикосновение гладкого пластика. Приготовился услышать профессионально разыгранное сочувствие.

– Алло?

Но неожиданно услышал срывающийся голос:

– Дмитрий Владимирович, это Аля. Извините, что поздно… Дело в том, что Никиту забрали…

Это слово — «забрали» — отозвалось в затуманенной сном памяти давно знакомым, с детства запрятавшимся где-то в глубине, сковывающим все тело ужасом. Забрали… Забрали отца, сильного, надежного, всегда веселого, скрутили руки и вывели за дверь, не дав даже снять бутафорскую синюю шубу. Забрали мать, маленькую женщину в светлом платье, там, на жарком пыльном летнем вокзале. Забрали Никиту?

Редников спросил отрывисто:

– Погоди? Куда забрали? Кто?

– Мне позвонил Коля, его приятель, — объяснила Аля. — Я сразу в милицию, но мне там сказали, что он был не в себе, бредил… Вызвали «Скорую», и его… В общем, забрали в тринадцатую больницу, в буйное отделение…

В первую секунду Дмитрий Владимирович ощутил лишь, что отлегло от сердца. Он опустился на стул, устало прикрыл глаза.

«Нет, не они забрали… Милиция, врачи, все это ерунда… — Затем в груди заворочался глухой гнев. — Допрыгался все-таки, щенок!»

– Понял. Выезжаю, — коротко сказал он в трубку и неожиданно для самого себя мягко добавил: — Ты не волнуйся. Я все решу.

Уже через полчаса он шел рядом с Алей по узкой, выложенной серыми квадратными плитками дорожке, обсаженной по обеим сторонам разросшимися лохматыми кустами. Впереди темнели одинаковые коробки больничных корпусов. Изредка попадались тускло освещенные окна, забранные толстыми чугунными решетками.

– Почему ты сразу не позвонила мне? Не рассказала, что происходит с Никитой? Я думал, он давно бросил эту дрянь… — сердито спрашивал Редников.

Аля быстро взглянула на него, и он осекся, хмыкнул, прибавил шагу.

Девушка на ходу достала из сумки сигарету, зажала ее в зубах, чиркнула спичкой. Спичка переломилась пополам. Аля чиркнула снова, красноватый огонек метнулся в темноте и тут же погас. Дмитрий Владимирович остановился, взял коробок из ее ледяных дрожащих пальцев, зажег спичку и дал Але прикурить. Она нервно затянулась, и Редников ободряюще погладил ее по плечу:

– Ничего… ты… успокойся…

Аля дернулась от его прикосновения, сжала губы и решительно направилась к главному корпусу.

Дмитрий сдвинул брови: «Да, конечно, чего это я… Нужно быстрее переговорить с главврачом. Дать взятку, если нужно. Только бы не заводили историю болезни. Иначе сразу пометка в личном деле. И все! Не выберешься. Никакой тебе заграницы, никакого кино. Рад будешь, если сторожем на „Мосфильм“ возьмут».

Дежурная в приемном покое, немолодая строгая женщина с седыми прядями, выбивавшимися из-под белого врачебного колпака, конечно, никуда не пустила их ночью:

– Приемные часы с девяти до шестнадцати. Сейчас все закрыто. Вы что же, товарищи, не поняли меня? Шумите тут, больных беспокоите… Покиньте территорию больницы, давайте, давайте…

«Утром будет поздно, — соображал Редников. — Главное, успеть до обхода. Перехватить завотделением на подъезде к больнице? Придется оставаться здесь, ждать… Только где? Сидеть на крыльце эта старая грымза, конечно, не позволит…»

– Знаешь что… — обратился он к Але, стараясь говорить спокойно, даже весело. — Давай-ка я тебя на такси посажу, а сам вернусь сюда, подожду врача.

Аля непонимающе посмотрела на него:

– Я тоже подожду. Лучше уж здесь…

Она оглянулась по сторонам и указала на примостившийся у забора кособокий сарай:

– Может, туда попробуем?

– Давай рискнем, — кивнул Дмитрий.

Они почти уже дошли до темневшего в глубине двора строения, когда слева, за деревьями, лязгнули, открываясь, больничные ворота и дорога осветилась фарами приближавшейся кареты «Скорой помощи». Редников дернул Алю за руку, затащил за деревья, пригнулся.

Из машины вылезли двое дюжих санитаров, распахнули задние двери, вывели под руки упирающегося, нетвердо стоявшего на ногах молодого парня.

– Никита! — охнула Аля.

Дмитрий напряженно вглядывался в темноту. Санитары потащили парня к входу, мелькнуло в свете фар незнакомое одутловатое лицо, и Редников с облегчением выдохнул:

– Да нет, это не он. Тебе показалось.

Дождавшись, когда машину отгонят на задний двор, они снова направились к сараю. На двери болтался тяжелый проржавевший замок. Редников навалился плечом на дверь, с силой повернул дужку замка, и железо поддалось в его руках. Дверь, скрипнув, приоткрылась, повиснув на одной петле.

Из помещения пахнуло плесенью, затхлостью. Дмитрий Владимирович вошел первым, споткнулся о строительный мусор, валявшийся на полу, чертыхнувшись, отбросил его ногой в сторону. Он прошел вперед, зажег спичку. Высветилось низкое прямоугольное помещение, загроможденное старой больничной мебелью, метнулась по полу крыса.

Аля вошла следом, ойкнула, ударившись об угол продавленной металлической койки. Редников прошел к заколоченному окну, уцепился за одну из досок, с силой потянул вниз, повиснув на ней всем телом, и выдрал с мясом. В сарай проник со двора тусклый свет фонаря.

– Ну вот, так посветлее будет, — с удовлетворением произнес Дмитрий. — Там дорога видна, тут — крыльцо. Замечательный наблюдательный пункт ты выбрала. Здесь мы точно ничего не пропустим.

Он повернулся к Але. Девушка, сгорбившись, сидела в углу на деревянном ящике. Ее почти не было видно, лишь блестела в неясном свете склоненная золотистая голова. Редников приблизился, разглядел тонкие прижатые к лицу ладони. На безымянном пальце левой руки желтело узкое, чуть великоватое обручальное кольцо.

Теперь, когда они оказались наедине в этом грязном, пропахшем мышами и сыростью сарае, не обращать на нее внимания, делать вид, что ее нет рядом, было невозможно.

– Ты что? — выговорил он внезапно охрипшим голосом.

– Устала… Господи, как я устала, — простонала Аля, медленно раскачиваясь из стороны в сторону.

– Что, нелегко дается красивая жизнь?

Аля дернулась как от пощечины, а затем выпрямилась, вытянулась перед ним в полный рост, судорожно сцепив руки, глядя прямо ему в лицо сумасшедшими яростными глазами. И Редников, больше не владея собой, продолжал:

– Ты же сама этого хотела, так? Квартира в центре, машина, шмотье заграничное, карьера опять же. А что за все приходится платить, в детстве не научили? Да, просчиталась маленько… Ну и как тебе с ним живется… радостно? Весело, беспроблемно, скажи, мне очень интересно, как?.. Неужели все это стоит твоей свободы, твоей молодой жизни? Он мой сын, мой единственный сын, и мне никуда от этого не деться. А ты… неужели не понимаешь, что продала себя за тридцать сребреников? Ведь ты не любишь его, это видно… Тогда зачем?

– Да, не люблю… — перебила вдруг Аля. — Но даже зверям свойственна жалость к своим собратьям!.. А ты, ты знаешь, что это такое — жалость? Нет… ты не знаешь и не знал никогда, наверное…

Она осеклась, глянула куда-то в сторону. Митя понял, что сейчас произойдет что-то такое, чего никогда нельзя уже перечеркнуть, забыть, сделать вид, что ничего не было. Словно игрой каких-то темных сил они с Алей заброшены в этот склеп, словно эти же темные силы, забавляясь, вызвали их на этот разговор и, шутя, нашептывали реплики.

– Так ты хочешь знать, зачем? — медленно проговорила Аля.

«Не хочу! Стой! Не говори ничего!» — хотел остановить ее Редников и уже не мог.

– Из-за тебя! — сказала, как выстрелила, Аля и рассмеялась коротким злым смехом. — Пусть тебе будет больно, хотя я сомневаюсь… Послушай меня хоть раз в жизни, тебе наверняка должно это доставить удовольствие! Так вот… Маленькая наивная девочка не могла смириться с тем, что «рыцаря» больше не будет в ее жизни, все плакала, горевала, надеялась… никак не могла взять в толк, что тот просто потешил свои амбиции, но вовремя понял, что заигрался! Да что там, смешно вспоминать! А тут появляется другой, отлитый, так сказать, по образу и подобию. Вот он, шанс оказаться рядом с самим сиятельным господином, причем на долгие годы… Тридцать сребреников…

– Что ты несешь! Что за чушь ты себе напридумывала! — прорычал Редников.

Он схватил Алю за плечи, поднял на уровень своих глаз и встряхнул, словно она была не живым человеком, а гуттаперчевой куклой. Аля забилась в его руках, продолжая выкрикивать:

– Это ты мне скажи, как тебе живется с урезанной совестью? Как? Мне тоже очень интересно… Я ходила за тобой как привязанная, и Никита только поэтому меня захотел, только поэтому! Чтобы досадить тебе! Ну с него-то что взять, он привык получать все, что пожелает. Но вот ты… ты мне жизнь сломал, ты злой, злой самовлюбленный болван!

Аля неожиданно толкнула его в грудь маленькими крепко сжатыми кулаками и выдохнула:

– Ненавижу тебя! Ненавижу! Будь ты проклят!

Каждое слово набатом отдавалось во всем его теле. Не в силах больше слушать, не отдавая себе отчета в том, что делает, Митя снова встряхнул ее за плечи, рванул к себе так, что мотнулась вперед ее голова, коснулись его лица рассыпавшиеся бледно-золотые волосы и прямо перед ним оказалось Алино лицо с запавшими от бессонной ночи глазами, с блестевшими на ресницах слезинками. И этот запах — что-то нежное и горькое, заставляющее сердце выпрыгивать из груди и бешено колотиться в висках. Сломать ее, уничтожить, сделать что угодно, только чтобы прекратилась эта пытка, это невыносимое осознание, что где-то есть женщина, рядом с которой ты не властен над самим собой. И тогда все снова встанет на свои места, и он вырежет, вычеркнет это время из своей жизни, как лишний эпизод при монтаже. Он снова станет сильным, практически неуязвимым, свободным.