И вот теперь она сидит за партой прямо перед ним. На ней светлое летнее платье с круглым вырезом и короткими рукавами, волосы собраны на затылке, лишь один пшеничный завиток спускается по шее. Сквозь тонкую материю видны напряженная, вытянутая в струнку спина, хрупкие плечи. И весь ее облик кажется таким беззащитным, трогательным. И пахнет от нее полевыми цветами. Редников непроизвольно потянулся к ней так, как будто собрался дотронуться до манящей шеи девушки, и лишь огромным усилием воли заставил себя убрать руку…

За окном вспыхнула молния, громыхнуло, и на тихий сонный сквер обрушился дождь. Студенты зашевелились за партами, словно просыпаясь, долговязый оратор за кафедрой зашелестел бумагами, заканчивая речь:

– Мне кажется, у Лавровой очень живой и яркий слог. Кроме того, она хорошо умеет видеть и чувствовать детали. Благодаря этому герои ее очерков сразу предстают живыми людьми, а не бумажными фигурами. Очерк мне понравился, Александра, безусловно, молодец.

Докладчик сошел с кафедры. Ковалев снял с носа очки, повертел их в пальцах и торжественно провозгласил:

– Ну что ж, друзья, сегодня вы были на редкость единодушны. Я тоже не стану исключением. Мне кажется, эта работа — большой шаг вперед для Александры. Мы можем ее поздравить. И еще хочу поблагодарить моего товарища Дмитрия Владимировича Редникова за то, что он, несмотря на свою занятость, согласился помочь Але в работе над очерком и даже пришел к нам сегодня на семинар. А вы что скажете, Дмитрий Владимирович? Как по-вашему, справилась ли Лаврова с заданием? Ведь вам как никому другому известны будни советского кинематографа.

Редников поднялся, увидел, как быстро оглянулась на него Аля — лицо напряженное, щеки чуть порозовели. Студенты посматривали на него с любопытством — еще бы, не каждый день в институт приходит знаменитость.

– Очерк показался мне интересным и… необычным, что ли, таким «нелакированным». У Александры хороший слог, язык ее текстов легкий, образный. Я думаю, ее ждет большое будущее.

Ну вот и все. Теперь студенты разойдутся, а Дмитрий останется еще поболтать с Ковалевым. И ему совсем необязательно говорить какие-то слова лично Але, вполне достаточно этого небольшого выступления.

Ковалев объявил об окончании семинара, студенты двинулись к выходу. Аля задержалась в дверях, снова быстро взглянула на Редникова и вышла.

Поговорив с Ковалевым минут двадцать, Редников посмотрел на часы. Время еще было. Он с досадой вспомнил о вечернем заседании на «Мосфильме». Снова эти рожи… Будут брызгать слюной, картинно закатывать глаза, тряся жирными животами, вещать о роли киноискусства в период активного построения социализма. Начнется жонглирование высокими словами — художественная правда, ответственность мастера, народ… Скулы сводит от этих бесконечных разговоров. Потом станут заискивать, давить на тщеславие: «Дмитрий Владимирович, вы же наш народный режиссер, властитель дум, так сказать. Именно от вас зритель ждет жизнеутверждающего, оптимистичного полотна. Вы, с вашим талантом, как никто способны…» Нет уж, дудки! На этот раз он не вырежет ни одного кадра. Хватит!

О жестяной подоконник молотил дождь. Студенты во дворе смешно прыгали через лужи, бежали, натянув на головы куртки, толкали друг друга, хохотали. Али среди них, кажется, не было.

Редников распрощался с Ковалевым и пошел к выходу.

Впрочем, может быть, кое-что все-таки придется подсократить… Чем черт не шутит, ведь закроют картину, не посмотрят на регалии. И тогда вообще никто и ничего не увидит. Да и потом снимать не дадут. И останетесь вы, Дмитрий Владимирович, со своей исторической правдой наедине. Может быть, кое-где он действительно пережал… Одно дело — реальность, а другое — художественное произведение. Нужно, наверное, смягчить краски…

Редников шел по пустому коридору, насвистывая мотив довоенного танго, и впереди, у лестницы, увидел Алю. Девушка на коленках стояла на широком старинном подоконнике и, высунувшись на улицу, ловила в ладони струи дождя. Набрав полные горсти воды, она плеснула на лицо, провела руками по щекам, умываясь, и вдруг, услышав его шаги, обернулась.

– Вы сейчас в общежитие? — спросил Редников. — Пойдемте, я вас подвезу.

И только потом вспомнил, что собирался в дальнейшем избегать встреч с Алей. Впрочем, что ж, не идти же ей под дождем, в самом деле.

Митя подал Але руку, они спустились вниз по лестнице, прошли рядом по коридору и очутились на крыльце.

– Вам правда понравилось? — спросила Аля.

– Ну конечно. Я же сразу говорил, что у вас все получится… — кивнул Митя.

Дождь лил все сильнее. Время от времени небо рассекали надвое вспышки молний. Дворники трудились не переставая, разгоняя потоки воды с лобового стекла. Пахло озоном.

В машину дождь не проникал, но обстановка — Митя чувствовал это каждым нервом — была не менее грозовой. Словно напряжение, висевшее в воздухе, стреляло электрическим разрядом при любом неосторожном слове или движении. Вот оно щелкнуло по пальцам, когда Митя, потянувшись за сигаретами, случайно задел рукой Алины колени, выстрелило, когда Аля быстро произнесла: «Здесь налево, пожалуйста!», обожгло взглядом серых глаз.

Прикурив одну папиросу от другой, Митя взглянул на часы.

– Вы опаздываете? — спросила Аля.

– Нет. — Он покачал головой. — Время еще есть.

– А вы куда потом?

– На ковер. — Он мрачно усмехнулся.

– Из-за тех сцен? Но ведь вы говорили, это все правда… И вы это знаете, и они знают, и даже зрители… Не понимаю. Зачем же тогда скрывать? Игра в прятки какая-то…

– У всех своя работа, — пожал плечами Митя. — Моя работа — пытаться протащить правду, их работа — стараться ее прикрыть. Приходится находить какое-то равновесие, разумный компромисс, понимаете?

Аля неожиданно вскинулась, выпрямилась на сиденье, повернулась к Мите:

– Значит, вы согласитесь? Вырежете те сцены, да?

– Кое-что подсократить придется, — хмуро ответил он, глядя на дорогу.

– То есть людям достаточно и полуправды, так, что ли? — продолжала допытываться Аля.

Редников вывел машину на мост. Дорога была отвратительная — скользкая, неровная. И не видно ничего из-за дождя. А тут еще разговор этот.

– Лучше полуправда, чем правда, которую никто не увидит, — ответил он.

– Никто никогда ничего не увидит, если не бороться! — резко бросила Аля.

Редников только на секунду отвлекся от дороги, и машину тут же занесло, закружило. Дмитрий вцепился в руль так, что заболели пальцы, до отказа выжал тормоз. Откуда ни возьмись, вырос перед лобовым стеклом каменный парапет. Митя изо всех сил навалился на руль, что-то засвистело, заскрежетало под дном кузова, бешено загудел встречный автомобиль, «Волга» ткнулась носом в заграждение и остановилась.

Дмитрий перевел дыхание и, откинувшись на спинку сиденья, вытер пот со лба. Взглянул на Алю. Девушка сидела рядом очень бледная, тяжело дышала и, не поднимая глаз, судорожно разглаживала платье на коленях.

– Видите, Аля, это опасный разговор. Тем более на скользкой дороге, — с усилием улыбнулся Митя.

Аля бросила на него быстрый взгляд, не отвечая, взяла с приборной панели монетку в двадцать копеек, быстро подкинула ее, разжала кулак. Монетка лежала на ладони цифрой кверху.

– Решка! — куда-то в пустоту произнесла Аля.

– Что?

Митя повернулся к ней и осекся, пораженный выражением отчаянной решимости на Алином лице. Девушка стремительно подалась к нему, скользнули по шее ее ледяные пальцы, щеку обожгло легкое дыхание, и совсем близко вдруг оказались губы, нежные, полураскрытые, манящие. Коснуться их — и вся опостылевшая жизнь полетит под откос.

Их лица были совсем рядом, и Митя почувствовал, каким прерывистым стало ее дыхание. Аля вцепилась обеими руками ему в волосы, он, судорожно вздохнув, еще плотнее прижал свою разгоряченную ладонь к ее шее, полной грудью вдохнул ее запах — чудный запах лесных цветов. За окном вспыхнуло, грохнуло где-то совсем близко, почти над машиной, завертелся в голове бешеный вихрь, и Митя, почти не соображая, что делает, обхватил плечи девушки, сжал, стиснул почти до хруста, и прижался к ее губам.

«Я люблю его, — пронеслось лихорадочно в Алиной голове. — Так вот как это бывает по-настоящему. Никогда никого прежде… Только он…»

Где-то там, на улице, резко затормозила машина, водитель, едва не наткнувшись на невидимую в завесе дождя «Волгу», раздраженно ударил по клаксону. Редников вспомнил, что автомобиль так и стоит, ткнувшись носом в парапет, что за окном будний день, что через час его ждут на «Мосфильме».

«Что это происходит со мной, в самом деле? Что за бред, нелепость?»

– Аля, не надо, — выдохнул он, пытаясь отодвинуться. — Давай не будем делать того, о чем потом пожалеем.

Девушка на секунду отстранилась от него, поглядела прямо в глаза:

– Я не пожалею.

«Ты не пожалеешь… — промелькнуло у него в голове. — Ты — нет. А я?..»

Он резко оттолкнул Алю. Девушка ударилась головой о потолок автомобиля, откинулась на своем сиденье, судорожно потирая висок, посмотрела на Митю непонимающими, расширенными от мгновенного испуга глазами.

В затылке еще стучало как молотком, не давая сосредоточиться. Митя, распахнув дверь «Волги», высунул голову по дождь. Холодные струи побежали по волосам, по шее, стекли за воротник рубашки. Редников глубоко вдыхал прохладный, пахнущий дождем воздух. И постепенно дрожь в руках унялась, лоб посвежел. Митя провел рукой по лицу, убедился, что снова спокоен, и вернулся в машину.

Смотреть на Алю было трудно. Девушка вся сжалась под его взглядом, глядела на него не отрываясь, словно ожидая приговора.

«Надо покончить со всем этим сейчас же. Лучше сразу», — решил Митя.