— Чего подождать?

   — Пока само пройдёт.

   — Твоя болезнь излечима?

   — Я беременна Роуз, и это намного ужаснее, чем я представляла.

   — Берем..., беременна!

   — Ах, Роуз, не кричи так, разве не видишь, как мне плохо?

   — Ты ждёшь ребёнка? Просто ждёшь ребёнка, а я летела сюда сломя голову, сходя с ума от волнения, думала, что если опоздаю хоть на минуту, то не застану тебя в живых! Как можно было написать мне, что умираешь?!

   — Разве ты не видишь моего состояния?

   — Но ты не одинока, рядом муж, доктор и слуги, зачем было обманывать меня?

   — Ты мне нужна, только ты можешь помочь, Роуз. Вспомни, стоило мне заболеть в пансионе, и ты всегда была рядом и не оставляла, пока я не чувствовала себя лучше, — в её голосе послышались слезы, а бледное личико искривилось мучительной гримасой, — а мне так невероятно плохо сейчас.

   Я сбавила тон и постаралась говорить спокойнее, как с маленьким ребёнком.

   — Люси, это пройдёт. Моя мама тоже мучилась в первые месяцы беременности, так отец рассказывал. А я бы приехала немного позже, чтобы поддержать тебя. Но сейчас очень неподходящее время, я должна быть дома.

   — С каких пор замок стал тебе домом? Это не твоё поместье. Кто там тебя окружает, старая компаньонка и кошмарный отчим? Ты мне нужна, я попросту схожу с ума, поскольку никто не может понять моего состояния. Я обо всём договорилась с мужем, и он уже отдал распоряжение слугам приготовить для тебя комнату.

   Я медленно поднялась с кровати, потянулась за сброшенной на пол шляпкой, натянула на руки перчатки.

   — Я приеду снова, но позже, Люси, а пока мне пора возвращаться.

   Подруга даже привстала на кровати, несмотря на то, что это движение стоило ей многих сил.

   — Если бросишь меня сейчас, то ты не настоящая подруга и никогда не любила меня.

   С трудом подавив взметнувшееся в душе разочарование и обиду, я спокойно ответила:

   — Я мчалась сюда, не делая остановок, чтобы отдохнуть, спала в карете, почти ничего не ела. Покинула графа, не дождавшись его возвращения, и предупредила об отъезде через служанку. Мне, вообще, не следовало уезжать, но ты нарочно ввела в заблуждение относительно смертельной болезни. На деле, тебе просто не хватает ещё и моего внимания. Попроси супруга развлечь тебя, Люси. Может, я и плохая подруга, но пока ехала сюда, о себе и своих проблемах думала в последнюю очередь. Всего хорошего, желаю скорее поправиться.

   Отвернулась к двери, а Люси бросила вдогонку.

   — Тогда и не приезжай больше. Никогда!

   — Приеду, когда ребёнку придёт время появиться на свет.

   Взглянув напоследок в побледневшее личико и полные слёз глаза Люсинды, я решительно покинула спальню.

   Я не поехала в гостиницу, не стала отдыхать после долгой дороги, а велела кучеру гнать лошадей обратно в замок. Неспокойно было на душе, слишком тревожно.

   Путь назад оказался ещё более изматывающим, ведь уже вторые сутки я практически не спала. Один раз служанка все же уговорила меня остановиться и поесть в гостинице. Осознав, что из-за моей спешки страдают и остальные, я согласилась, но сократила отдых до минимума. Отчего-то казалось, что вернуться важно как можно скорее.

   До замка мы добрались к полудню следующего дня. Я дико устала, вся одежда пропиталась дорожной пылью, тело болело.

   Выйдя из экипажа, замерла в удивлении. Во дворе стояли повозки, нагруженные вещами. Слуги складывали на них тюки, перевязывали их верёвками. Увидев неподалёку управляющего, я подозвала его и поинтересовалась, что происходит.

   Мужчина заметно растерялся и, поколебавшись секунду, ответил:

   — Его светлость приказал отправить эти вещи в шотландский замок.

   — В Шотландию?

   Значит, Джаральд решил, что лучше все же уехать. Я вбежала в дом и сперва направилась в кабинет, но мужа там не оказалось. На столе лежали перевязанные стопками книги и бумаги, а возле кресла несколько сундуков. Пока стояла и смотрела на весь этот беспорядок, внутрь вошли слуги и стали выносить вещи. Позабыв о собственной усталости, я поспешила в спальню супруга, но вновь замерла на пороге, увидев в гостиной графа тюки и коробки. Джаральда в комнате не было.

   Не зная, где его искать, решила подняться в свою спальню, предполагая и там обнаружить подобный хаос, но комната оказалась аккуратно прибрана, нигде ни одной лишней коробки или вещи. Я схватила колокольчик и вызвала горничную. Девушка прибежала так быстро, словно только и ждала звонка.

   — Вы вернулись? Как хорошо, леди Розалинда!

   — Что здесь происходит, Джейн?

   — Его светлость уезжает.

   — Когда?

   — Совсем скоро.

   — А мои вещи, они уже уложены?

   Девушка всплеснула руками и точно так же, как и управляющий, беспомощно посмотрела на меня.

   — Господин граф приказал не собирать.

   — Как не собирать?

   Джейн потупилась и пожала плечами.

   Я сорвала с головы шляпку, отшвырнула на пол, стянула перчатки, а служанка подбежала, чтобы помочь расшнуровать платье.

   — Оставь, я только умою лицо и руки. Где сейчас его светлость?

   — Не знаю, мисс Розалинда, он то здесь, то там, ходит, отдаёт распоряжения. Но я совсем недавно видела Джима, он направлялся в заброшенное крыло.

   Я решила, что искать графа следует в западной башне. Если Джим шёл в направлении старого крыла, то только туда. О подземных ходах он не знает, а значит мог направиться в мастерскую.

   Открыв потайной проход, я поспешила в направлении коридора, уводящего наверх, и шла до тех пор, пока не упёрлась в стену. Ощупав её со всех сторон, наткнулась на рычаг и потянула изо всех сил. Каменная панель отъехала в сторону, а передо мной открылась та самая площадка с западнёй, где погибла Катрин. С почти благоговейным ужасом я прошла вдоль стены на носочках, стараясь наступать на самый край каменных плит на полу.

   За старостью лет древний механизм не был исправен, и даже несмотря на попытки графа блокировать старые ловушки, они могли совершенно неожиданно активироваться. Я полагала, что все конструкции связаны между собой и тем единым устройством, который приводил в движение закрывавшие выходы панели подземного прохода. Только полное уничтожение механизма в целом помогло бы окончательно ликвидировать опасные ловушки.

   По лестнице я ступала с величайшей осторожностью, практически прилипнув к стене, пока не дошла до последнего этажа. Именно здесь находилась дверь в мастерскую, по слухам, всегда запертая на ключ. Однако сейчас она была приоткрыта. Я тихонько вошла внутрь и огляделась.

   В комнате никого не оказалось, но создавалось ощущение, что люди только что вышли отсюда. Я увидела золу на полу возле камина, будто его недавно почистили, и свежие дрова, сваленные грудой рядом с чугунной решёткой. Само помещение оказалось небольшим, но очень светлым, не зря граф выбрал именно эту комнату в башне. Возле одного из окон располагался большой дубовый стол, у другого стоял мольберт. В углу обнаружилась ширма, а вдоль стен сгрудились картины, наверное, те самые, которые граф демонстрировал сыщикам.

   Я подошла ближе, отодвинула и повернула одну из картин, ожидая увидеть обнажённую натуру, но здесь был изображён замок. Туман стелился у подножия холма, на небе смешались краски заката и вся картина дышала завораживающей красотой древних каменных строений, показанных лишь штрихами, в необычном и несколько непривычном для меня стиле, но ощущения картина дарила потрясающие.

   Обнажённая натурщица обнаружилась на следующем холсте. Голая миловидная девица возлежала на леопардовой шкуре. Её лицо было прорисовано в общих чертах, тело состояло из каких-то разноцветных мазков, будто художник не столько стремился запечатлеть красоту некой неизвестной мне дамы, сколько попросту развлекался или даже смеялся над самим художественным искусством. Здесь не было присущего многим картинам любования женским телом, акцента на особо прекрасных изгибах и интимных зонах, а лишь намёки, наброски и откровенный кураж.

   Я толкнула картину обратно к стене, поскольку даже смотреть на то, что он когда-то рисовал других женщин, совершенно не хотелось. Обернувшись к столу, увидела на нём стопку листов, а рядом лежали акварельные и масляные краски, целый набор кисточек, какие-то бутыльки. Странно было осознавать графа ещё и художником, так не вязался с этим его образ циничного пресыщенного человека. Мне пришло в голову, что для Джаральда это, скорее всего, просто способ развлечься. Чем ещё объяснить столь необычный стиль исполнения?

   Я решила вернуться в кабинет и ждать графа там, но когда проходила мимо стола, заметила, что стопка листочков — это ничто иное, как акварельные рисунки. Подойдя ближе, склонилась над ними, и дыхание замерло в груди. Схватив всю пачку, стала перебирать рисунки, один за другим, и сердце билось все быстрее.

   На каждом из них была я. В самых разных позах, в разное время и разных местах, но ни малейшего сходства между этими изображениями и тем грубым портретом натурщицы. Здесь не было резких мазков и сочетаний ярких и тёмных цветов. Краски мешались в нежной цветовой гамме, немного расплывчатые контуры, но более детальная прорисовка всех черт, а что гораздо важнее, в этих рисунках жила душа, душа их художника.

   Я провела дрогнувшей ладонью по плавно изогнутым линиям, и слезинка скатилась по щеке. Они дышали жизнью, страстью и глубоким чувством. Каждый листочек — это какой-то момент, запечатлевшийся на белом листке: вот я верхом на лошади, а здесь склонилась над вышивкой или читаю книгу под развесистым дубом, а на другом лежу в траве и смеюсь, и моего лица касается тонкая травинка. Я вспомнила этот эпизод, он случился так давно, ещё в пору, когда нас с Джаральдом разделяла огромная пропасть. В тот день я искала его, чтобы узнать, чем он обидел Люсинду. Пораженно всмотрелась ещё раз, удивляясь, как Джаральд сумел невероятно точно уловить момент, а после перенести его на бумагу. Он запоминал все до мельчайших деталей вроде крошечной родинки у основания моей ладони.