— Вот как? — сказала Хейзел и погладила его по голове. — Это не негритянское имя. Я его запомню.

Она ушла из приюта, унося в глазах слезы, а в сердце — боль. Каждый шаг, отдалявший ее от этого ребенка, давался ей с трудом.

Хейзел понимала: она упустила тот драгоценный момент, когда могла бы направить свою жизнь по другой колее. Забрать Конни и Розмари, уехать, куда вздумается; скажем, вернуться в Нью-Йорк. Она нашла бы работу и посвятила себя благодарному и благородному делу: воспитанию осиротевших детей.

Но ее душу продолжали отравлять мысли об Алане. Так она окончательно потеряет надежду удержать его возле себя. Ему не нужны приемыши — они будут только мешать; ведь он не раз говорил, что не желает иметь детей.

Хотя Алан много раз повторял, что после войны вернется к своей белой возлюбленной, он мог изменить решение, а его Айрин — передумать, не дождаться, уехать. В конце концов умереть.


Тихая худенькая сестра привела Конни в большое помещение с высокими потолками, каменными стенами и рядами кроватей, где бесилась толпа чернокожих мальчишек.

Конни выглядел подавленным. Когда он заупрямился, не желая разлучаться с названной сестрой, сестра Меганн сказала, что Розмари отведут в отделение для девочек и что он сможет встречаться с ней на прогулках. Потом мальчика проводили в какую-то комнату, где усадили на стул и велели сидеть смирно. Защелкали ножницы, и через несколько минут великолепные черные локоны Конни жалким холмиком лежали на полу.

Он боязливо коснулся голой головы и заплакал, однако стоило сестре обратиться к нему, как ребенок поспешно умолк. Она была белой, а Конни давно усвоил, что белых господ нельзя раздражать плачем.

Мальчик покорно снял бархатную курточку и штанишки и натянул грубоватое хлопковое одеяние, какое могли носить лишь полевые работники.

Когда сестра привела Конни туда, где ему предстояло жить, его подозрения усилились. Домашних рабов никогда не размещали в больших помещениях, то был удел грубой рабочей силы. Он понимал, что произошла чудовищная ошибка, но не осмеливался об этом сказать.

При появлении новенького мальчишки притихли. Взгляд тридцати пар одинаковых черных глаз устремился на Конни. Он не слышал, что говорила сестра: его парализовал страх. Он никогда не водился с мальчишками с плантации, невежественными, грубыми, знающими бранные слова и умевшими пускать в ход кулаки.

Когда сестра подвела Конни к его койке и ушла, один из черномазых мальчишек подошел к нему и бесцеремонно ткнул его пальцем.

— В этот кофе явно перелили молока, — заявил он и поинтересовался: — Почему ты такой белый? Тебя поселили с нами, чтобы ты докладывал о нас сестрам? Попробуй пожаловаться хоть раз, и мы сдерем с тебя твою белую шкуру!

Конни не выдержал и заплакал. Его никогда не били. Миссис Робинс было достаточно сдвинуть брови, и он становился шелковым, а Тамми — притвориться огорченной, чтобы он бросился к ней на шею с самыми искренними извинениями.

Он стоял, размазывая слезы по «слишком белому» лицу, а мальчишки издевательски хохотали. Кто-то плюнул в него, другой поддал ногой. Конни был не в силах видеть их обезьяньи рожи, смеющиеся толстогубые рты, черные пальцы, похожие на пиявки, готовые впиться в нежную кожу.

Вдруг разом наступила тишина: вошла сестра Меганн, и мальчишки замерли.

— Что происходит? — строго спросила она, обведя глазами воспитанников, и обратилась к Конни: — Почему ты плачешь?

Помня об угрозах, мальчик не посмел сказать правду и в отчаянии прошептал:

— Я хочу домой!

И тут же задумался: а где его дом?

Сестра Меганн подтвердила его подозрения:

— Твой дом теперь здесь. Мальчики постройтесь и идите за мной, — сказала она воспитанникам, и ни один не осмелился заупрямиться или возразить, ибо сестра Меганн обладала как внешним могуществом, так и внутренней силой. Ее твердый взгляд означал, что дети должны смирить свой нрав и вести себя послушно, как бы им ни хотелось кричать и шалить.

Мальчики встали парами. Конни не нашлось пары, и он пристроился в хвосте, уверенный в том, что сейчас их поведут на работу.

К его удивлению, детей привели в уютную светлую комнату с высокими окнами и велели сесть за столы.

Когда сестра Меганн раскрыла Библию, в голове у Конни прояснилось, а на душе полегчало. Он любил ежевечерние молитвы в доме Робинсов, на которых присутствовали как господа, так и рабы. Мисс Аделина читала Библию вслух, и мальчику удалось запомнить целые отрывки.

Темнокожие сироты также изучали грамматику, арифметику, географию и историю. В последней равное внимание уделялось древности и биографии президента Линкольна.

Хотя все это, похоже, было интересно только Конни: остальные мальчишки откровенно скучали, грызли перья, запускали пальцы в чернила, тайком показывали товарищам языки или пинали друг друга под столом.

Он же легко и красиво выводил буквы, без малейших затруднений вел счет, увлеченно слушал рассказ об аргонавтах. Мальчик заслужил похвалы всех сестер, а одна из них даже легонько дотронулась до остриженной головы.

То были блаженные часы — еще и потому, что во время уроков ему не могли досаждать мальчишки.

Возмездие пришло после того, как был съеден сытный и вкусный обед — курица с рисом и подливкой, печенье и ежевичный сок.

Во дворе на Коннора налетели со всех сторон: он слышал злые голоса, видел плюющиеся рты, чувствовал цепкие жестокие руки.

— Откуда ты взялся, дрессированная обезьяна?

— Тебе здесь нечего делать!

— Слишком чистенький — пора искупаться в грязи!

Конни в ужасе закрыл руками голову, а потом появилась монахиня, и обидчики разбежались.

Вскоре к мальчику подошла Розмари. К его удивлению, ей понравилось в приюте. Старшие девочки сразу взялись опекать Розмари, а одна из младших даже подарила ей свою куклу. Никто не смеялся над ней и никто не дразнил.

Немного пощебетав с названным братом, Розмари убежала играть с новыми подругами, и Конни остался один.

Стоя в углу возле глухой стены, где пахло мочой, он размышлял над случившимся. Возможно, думал он, девочки не так злы и жестоки, как мальчики? А после понял, что дело не в этом. Розмари была такой же черной, как большинство этих детей. А он — нет.

Обрывки разговоров, которые он слышал вокруг, убивали в нем надежду подружиться с кем-либо из воспитанников. Они были на редкость косноязычны: манера речи полностью соответствовала их облику.

Вечером, когда пришла пора ложиться спать, Конни обнаружил, что кто-то помочился в его кровать. Он стоял, не зная, что делать, когда в помещение вошла монахиня.

Какой-то тощий и юркий, как червячок, мальчишка подскочил к сестре и пропищал:

— Сестра Сильвия, новенький намочил постель!

Конни был готов сказать, что он невиновен, как вновь вспомнил об угрозе содрать с него шкуру. А если эти звереныши в самом деле снимут с него светлую кожу, которой он так гордился, а взамен напялят такую же черную, какую носят сами! Он был готов пойти на что угодно, лишь бы остаться самим собой, потому покорно кивнул монахине.

— Этого нельзя делать, — строго произнесла она, — ты уже большой мальчик. Придется тебе постирать белье.

Сестра Сильвия велела ему снять простынь, проводила на задний двор, где стояла большая лохань, показала, где можно набрать воды, и дала кусок щелочного мыла.

Стирая белье тонкими, не привыкшими к тяжелой работе ручонками, Конни мечтал, как разделается с обидчиками. Он мысленно просил неведомые силы укрепить его ноги, руки, волю, голос, а еще лучше — послать защитника.

К тому времени, как мальчик закончил стирку, его ладони покрылись волдырями, плечи нестерпимо ныли, а накал чувств достиг возможного предела. Вернувшись в спальню, Конни собрался с духом и, запинаясь, произнес:

— Скоро за мной приедет мой отец и… расшвыряет вас по углам!

— Если б у тебя был отец, тебя не привели бы сюда!

Мысли мальчика предательски заметались. Неожиданно вспомнив того человека, которого видел рядом с Хейзел, он уверенно заявил:

— Мой отец офицер, на нем синий мундир.

Негритята покатились со смеху.

— Вранье!

— Нет! — закричал Конни и бросился в драку, однако его немедленно сбили с ног и осыпали ударами.

Ночью мальчик лежал с открытыми глазами, пристально вглядываясь во тьму до тех пор, пока в оконном проеме не повисла большая, яркая, словно игрушечная, луна. В глубине его сердца свернулся холодный комок. Что делать? Надолго ли его хватит? Сможет ли он дождаться Хейзел или… таинственного спасителя?

Потянулись унылые дни. Единственной отрадой для Конни были уроки, а также недолгие часы сна — остальное время причиняло только муки. На прогулках виделся с Розмари, но она не могла его понять. Единственным утешением служило то, что по крайней мере у нее все было в порядке.

Мальчик похудел, его лицо вытянулось, во взгляде затаилась тревога. Несколько раз у него зарождалось желание сбежать, но Конни не знал, куда идти. К тому же он был чересчур послушен и слишком сильно страшился наказания.

Сестры ничего не замечали. Им было нелегко управляться со сворой негритят, многие из которых совсем недавно были оторваны от полей и никогда не держали в руках даже ложку. Таких воспитанников, как Конни, тихих, чистых, домашних, можно было пересчитать по пальцам.

Разумеется, сестры выделяли его из остальных детей. Так, однажды сестра Меганн дала ему ключ от своего кабинета прямо во время урока и попросила принести забытый ею молитвенник, который лежал на столе. Никто другой не мог удостоиться такой чести, ибо большинство негритят имело склонность к воровству, а уж по части притворства им не было равных.