Вид стонущих, бормочущих, кричащих, лишенных разума людей произвел неизгладимое впечатление даже на повидавших ужасы войны, закаленных в боях солдат. Не менее тяжким оказался вид приспособлений, которые применялись для их лечения, равно как и условий, в которых содержались больные. Все эти прикованные цепями кружки и миски, смирительные кровати и стулья… В одном из помещений солдаты обнаружили молодую женщину, на голову и тело которой был надет мешок.

У нее было тонкое, бледное, точно фарфоровое лицо, на котором, казалось, жили только глаза; пронзительно-зеленые, окруженные глубокими тенями, они смотрели через тонкую ткань, будто сквозь туманную пелену. Встретившись с ними взглядом, молодой офицер-янки по фамилии Парнелл невольно содрогнулся и пробормотал:

— По-моему, эта больная вот-вот испустит дух. — И приказал солдатам: — Развяжите-ка ее!

Когда доктор Брин попытался протестовать, офицер спросил, зачем женщину поместили в мешок, и получил ответ:

— Для того чтобы она поняла, что разрушительные действия бесцельны и начала считаться с действительностью.

— Сдается, ей станет лучше, если мы несколько изменим ее нынешние представления о том, какова эта действительность, — заметил Парнелл.

Когда женщину освободили, она тут же задала вопрос:

— Какой сейчас год?

— Тысяча девятьсот шестьдесят четвертый, мэм, — ответил изумленный офицер.

— Кто вы? — спросила она, без малейшего страха обведя глазами людей в синих мундирах и нарочито игнорируя доктора Брина.

Парнелл щелкнул каблуками.

— Офицер армии генерала Шермана, мэм. Мы защищаем и освобождаем территорию Союза.

— Я рада вам. Я знала, что вы придете, — с глубокой уверенностью промолвила она и попросила: — Выведите меня отсюда!

— Хоть кто-то нам рад, — усмехнулся Парнелл, а доктор Брин торопливо произнес:

— Эта женщина тяжело больна, ее нельзя выпускать!

— Не слушайте его. Я должна уйти. Я потеряла слишком много времени. — Она старалась держаться спокойно, но в ее голосе против воли нарастало волнение. — Вы должны меня спасти!

Офицер колебался, и, видя это, доктор Брин не замедлил вставить:

— Очутившись за воротами лечебницы, эта женщина неминуемо погибнет!

— Не уверен. Зато я убедился в том, что она умерла бы, если б мы не освободили ее из этого мешка, — заметил Парнелл и повернулся к больной: — Мы тоже джентльмены, мэм! Вы правы: мы не только разрушаем, но и спасаем. Куда вы собираетесь пойти?

— В имение Темра. Это владение мистера Уильяма О’Келли, оно находится неподалеку от Чарльстона, в штате Южная Каролина, — четко произнесла она.

— Чарльстон в осаде, но он все еще принадлежит мятежникам. Вам будет нелегко туда попасть; разве что вы последуете за нашей армией.

— У меня получится, — заверила женщина. — Четыре года назад мне удалось пересечь океан на судне, которое называли «плавучим гробом».

— Так вы ирландка, мэм?! — догадался Парнелл.

— Да.

— Я сражался бок о бок с ирландцами, это храбрые парни, особенно после глотка доброго виски! — сказал офицер и заметил: — Что-что, а с головой у нее совершенно в порядке! Как вы сюда попали, мэм?

— В этом повинны люди с белой кожей, но черными сердцами. Этот человек, — она кивнула на доктора Брина, который невольно отступил, — сделал все, чтобы меня погубить, но я все-таки выжила.

— Вы кому-то мешали?

— Моему дяде, богатому южному плантатору, и его сыну.

— Плантатор-южанин?! Знаем мы этих душегубов! — воскликнул Парнелл и заявил доктору: — Мне неведомо, каким образом командование поступит с вашей лечебницей, но судьбу этой женщины я решу сам. — Потом повернулся к больной и с достоинством произнес: — Идите за нами, мэм.

— У меня небольшая просьба, — подумав, сказала Айрин, — вы можете показать мне, как обращаться с оружием? Мне придется отправиться в путь совершенно одной, и я должна уметь защищаться.

Офицер ухмыльнулся ее просьбе, как ухмыльнулся бы неудачной шутке, однако кивнул.

Так после четырех лет неведения и мучений, пройдя все круги ада, Айрин О’Келли очутилась на свободе благодаря тем самым янки, которые внушали смертельный ужас всем, кто вырос на земле Юга.

В тот же день она покинула чужой, враждебный, наводненный солдатами город. Она ушла без крошки еды, босиком, в рваном пеньюаре, не зная маршрута, уверенная в том, что судьба, чутье и сердце приведут ее к цели.

Айрин брела по дороге, по сторонам которой высился лес, не чувствуя ни усталости, ни жажды, ни голода, ни холода. Зато она ощущала прикосновение ветра к лицу, вдыхала запахи, слышала звуки. Ткань того мира, в котором она провела четыре года, была сшита гнилыми нитками; теперь они порвались, и в образовавшийся просвет хлынули новые чувства.

Неожиданная свобода сотворила с ее рассудком что-то странное: до сего времени в голове Айрин царила пустота, а теперь в ней не помещались мысли. Она больше не ощущала горечи или боли; действительность, простиравшаяся вокруг, казалась бесконечной, она поглотила ее и наполнила силами. Деревья были ее руками, трава — волосами, она сливалась с синевой небес, птичьим пением, невесомостью облаков, богатством земли, она видела все, что желала видеть, в том числе — свое будущее. За четыре страшных, черных года душа Айрин выгорела, словно трава под жестоким солнцем; теперь, глотнув свободы, она начала возрождаться.

Ей не изменило чувство осторожности: заслышав стук сапог, позвякивание уздечек и поскрипывание сбруи, она сходила с дороги и укрывалась в лесу. Вскоре лес сделался не таким плотным, стали попадаться поля и фермы.

От иных строений остались только руины, посреди которых торчали печные трубы, напоминавшие огромные гранитные пики, защищавшие ее родной остров. Груды камней были похожи на разрушенные памятники былой славы.

Иногда, поднимаясь на холмы, Айрин видела вспышки огня, белые кольца дыма от взрывов гранат и гаубиц, блеск оружия и слышала яростные крики: где-то по-прежнему шли ожесточенные бои.

Она не имела понятия, сколько времени займет ее путь, между тем начались дожди, по дороге катились потоки воды и грязи. Айрин удалось отыскать в брошенном жилье кое-какую одежду и обувь, что не могло спасти ни от пронизывающего ветра, ни от непрекращающегося ливня. Однако все это казалось таким несущественным по сравнению с теми муками, какие некогда причиняло ей превратившееся в открытую рану сознание или похожая на сгусток боли душа!

И все же она свалилась: сказались недоедание, холод и невероятное напряжение последних дней. Несколько суток Айрин пролежала на заброшенной ферме, слушая, как дождь, не прекращая, барабанит по крыше, а после выползла на дорогу. Она не имела права останавливаться, а потому шла и шла, хотя ей казалось, будто с каждым шагом Темра отодвигается все дальше и дальше, а резкий ветер все сильнее пригибает ослабевшее тело к земле.

В конце января, дав армии отдых, пополнив запасы боеприпасов и продовольствия, обновив обмундирование, Шерман выступил из Саванны на север. Время года не подходило для дальних маршей, и все же войско неумолимо двигалось вперед, двигалось, несмотря на размытые дороги, вязкий грунт, болота, вышедшие из берегов реки, двигалось, волоча с собой артиллерию и груженые фургоны.

За ними следовала стайка легкомысленных пестрых «бабочек», кормившихся на ниве неутоленного телесного голода ожесточенных войной, истосковавшихся по женским прелестям мужчин.

Во время долгого перехода мадам Тайлер умирала со скуки; от нечего делать она наблюдала за дорогой сквозь серую сетку дождя. Пройдет немало времени, прежде чем будет объявлен привал и к ее девочкам наведаются желанные гости.

Всего лишь три года назад мадам Тайлер была одной из многих уличных проституток, а теперь превратилась в «мадам». Война выдала ей щедрый кредит, а предприимчивость окупилась сторицей. Отныне на свете не существовало заносчивых, помешанных на чести южан, а были только жадные, неразборчивые янки и их многотысячная армия, которая набивала ее кошелек.

Мадам Тайлер, прежде известная под кличкой Рыжая Летти, надеялась начать оседлый образ жизни после того, как армия северян достигнет своей цели, а пока она глазела на распутицу, мысленно проклиная зиму и тупое упорство вояк.

Так продолжалось до тех пор, пока ее взгляд не натолкнулся на нечто не то чтобы непривычное в условиях войны, но все же весьма неожиданное.

На обочине дороги лежала женщина. Ее волосы слились с грязью, но выглядывавшие из-под задравшейся юбки жемчужно-белые ноги были похожи на отполированную дождями безупречно ровную слоновую кость. Именно они решили судьбу несчастной: мадам Тайлер велела остановить повозку, сошла на землю и приблизилась к незнакомке.

Полчаса спустя Айрин очнулась внутри повозки благодаря не столько усилиям мадам и девочек, сколько запаху крепкого кофе, от которого дрожали ноздри и перехватывало без того затрудненное дыхание. Этот пьянящий аромат не мог перебить даже божественный запах яичницы с беконом.

Отведав того и другого, Айрин поняла, что ее тело и дух способен воскресить только щедрый идол под земным названием «еда».

Придя в себя, она огляделась. В повозке было тесно от множества ярких вещей, что казалось тем более удивительным, что окружающий мир напоминал линялую тряпку. Снаружи было холодно, как в склепе, а здесь тело обволакивало приятное тепло.

Какая-то вульгарная женщина принялась расспрашивать Айрин, кто она такая.

Айрин ответила, умолчав о цели путешествия, как и о том, где провела последние годы. Выслушав, мадам Тайлер отрезала:

— Поправляйся, но учти, долго даром кормить не буду! Придется принимать мужчин, как и всем моим девочкам!

Поняв, куда она попала, Айрин содрогнулась. Ей вовсе не хотелось оживлять кошмары прошлого, но она заставила себя промолчать. У нее появился шанс выжить. К тому же фургон двигался туда, куда она желала попасть, — в Южную Каролину, к Темре.