— Полагаю, она разглядела в нем кое-что другое, — пробормотала Касси и задумалась.

Мысль, которую она случайно высказала, была откровенно неприличной, скандальной: многие рабыни сожительствовали с господами, но чтобы белая женщина заинтересовалась цветным, а цветной осмелился посягнуть на честь белой?! Вместе с тем от этой бесстыжей ирландской рвани и высокомерного мулата можно было ожидать чего угодно! Касси решила при первой же возможности проследить за ними.

Узнав о том, что Алан будет работать в конторе управляющего, Айрин и обрадовалась, и огорчилась. Возможно, со временем дядя поймет, что такого умного и талантливого молодого человека надо отпустить на свободу; в то же время теперь им с Аланом придется куда меньше видеться.

Когда управляющий узнал, что ему в помощники определили мало что раба, так еще и раба, который посмел его оскорбить, он впал в холодное бешенство, и когда молодой человек явился в контору, демонстративно не желал его замечать.

Алан взялся просматривать хозяйственные книги, многие из коих были начаты давно, еще при прежнем управляющем и когда Юджин еще не вернулся с учебы.

Он обратил внимание, что документы, касавшиеся продажи хлопка или покупки рабов, были составлены безукоризненно (эти записи и поныне проверял мистер Уильям). А вот в тех, где речь шла об обеспечении негров продуктами и одеждой, цифры не сходились.

Мистер Уильям установил, что полевым работникам должно выдаваться на лето по две рубашки, пара брюк из холста и башмаки. Ежемесячно — минимум двенадцать фунтов соленой свинины, два бушеля кукурузы и пинта соли. Однако когда Алан подсчитал количество рабов, а также израсходованных продуктов и вещей, уравнение не сошлось. Судя по всему, эти отчеты проверял Юджин или, скорее, не проверял, хотя везде стояла его подпись.

Алану была известна манера управляющих наживаться на бесправных неграх (получит ли черный работник двенадцать или десять фунтов солонины, он все равно не помрет от голода), и он счел необходимым сообщить Фоеру:

— Сэр, я нашел ошибку в счетах.

— Где?! — управляющий не скрывал свой злобы.

— Вот здесь, — ответил Алан и показал столбики цифр.

— Мистер Уильям отправил тебя сюда, чтобы ты проверял мою работу?!

— Нет, но я должен войти в курс дела.

— Ты обязан выполнять мои приказания. Скажем, если я велю тебе вымыть полы в конторе, ты это сделаешь.

Алан молчал. Фоер раздраженно перевернул станицу гроссбуха и, холодно усмехнувшись, сказал:

— Счета подписаны мистером Юджином. Не значит ли это, что ты соображаешь лучше него?

Алан поднялся из-за стола.

— Это означает, сэр, что рабам выдавали продуктов и одежды меньше нормы, установленной хозяином. Мистер Юджин поставил свою подпись, не проверив отчетность.

Они обменялись долгими взглядами. Фоеру страшно хотелось отвесить наглецу пощечину, но он был неглуп и потому ограничился тем, что заметил:

— Когда мистер Юджин придет в контору, я изложу ему твои соображения.

Молодой хозяин появился около полудня. На нем был летний сюртук, бриджи и сапоги для верховой езды. Едва ли Юджин собирался задерживаться в конторе, потому что, окинув помещение рассеянным взглядом, нетерпеливо спросил:

— Все в порядке?

— Мистер Юджин, — вкрадчиво произнес Фоер, делая шаг вперед и от волнения хромая больше обычного, — не лучше ли мне взять расчет, поскольку у меня появился очень ретивый помощник? Он сказал, что вы ленитесь просматривать счета и что ваши рабы голодают.

— Да они откормленные, как боровы! — сказал Юджин.

Он повернулся к Алану и посмотрел на него так, словно у того не было лица. Алан вздрогнул и ответил молодому хозяину взглядом, в котором сквозило не непонимание или презрение, а глубокое сожаление по поводу его испорченной породы, породы людей, чей мир некогда казался ему манящим раем, а потом превратился в собрание демонов и масок.

Юджин побагровел так, что под краской исчезли веснушки, и резко спросил Фоера:

— Почему он здесь?

— Приказ мистера Уильяма, сэр.

— Я тоже могу отдавать приказы, — сказал Юджин. Он взял перо и что-то написал на клочке бумаги. Потом вручил записку Алану со словами: — Я даю тебе поручение. Мистер Фоер доложит, как оно будет выполнено.

Алан прочитал записку. На его лице не дрогнул ни один мускул. Он молча поклонился и вышел за дверь.


Когда домочадцы улеглись спать, Айрин проскользнула в пристройку, где жили слуги, направилась к комнате Алана и, легко постучав, вошла. Она не думала о приличиях. Ей не терпелось узнать, чем занимался Алан в конторе управляющего и остался ли Фоер доволен его работой.

Вопреки ожиданиям, Алан не шагнул ей навстречу, он всего лишь сел на постели, кутаясь в простыню. В каморке было мало места, но царил порядок. В отличие от жилищ полевых работников в комнатах домашней прислуги можно было увидеть хорошие, даже красивые вещи.

На небольшом столике стоял стакан с водой и лежала книга, заложенная стеблем тысячелистника. Айрин растерянно переступила с ноги на ногу. Ей показалось, что Алан не рад ее видеть, и она нерешительно спросила:

— Как прошел день?

— Неплохо.

— Чем ты занимался в конторе управляющего?

— Просматривал хозяйственные книги.

Айрин почудилось, будто он отвечает неохотно и держится настороженно. Что в нем идет некая внутренняя борьба: глаза лихорадочно поблескивали, а кожа приобрела оттенок меди.

Айрин заметила, что, разговаривая с ней, он слегка морщится, словно от боли, и слегка поводит плечами, словно пытается расправить несуществующие крылья.

— Ты заболел?

— У меня небольшой жар.

— Ты обращался к доктору Джейку?

— Нет.

— Почему?

— Не стоит тревожить его по таким пустякам.

Айрин глубоко вздохнула.

— Ты хочешь, чтобы я ушла?

Он посмотрел на нее долгим взглядом и кивнул.

Она не поверила.

— Ты что-то скрываешь от меня!

— Ничего.

Айрин присмотрелась внимательнее. На светлой ткани простыни, прикрывавшей тело Алана, проступало несколько кровавых пятен.

Она отшатнулась.

— Что это?!

Он молча отбросил ткань в сторону. Гладкую кожу плеч и спины Алана пересекали багровые ленты длинных ссадин, похожих на следы огромных когтей.

— Кто это сделал?!

— Старший надсмотрщик. По приказу мистера Юджина.

— За что?!

Алан коротко рассказал.

— Тебе надо было пойти к моему дяде!

— Нет. Если я б встал между отцом и сыном, было бы только хуже.

— Почему ты ничего не сказал мне?!

— Потому что в этом нет ничего необычного или страшного. Такое случалось со мной много раз. Это пройдет.

Он вновь посмотрел на нее, и Айрин прочитала в его глазах правду. Он обуздал себя и покорно подставил спину под плеть, потому что боялся потерять ее. Он принес гордость в жертву любви.

Айрин содрогнулась от гнева и жалости. Она вспомнила день, когда впервые увидела его связанным и избитым. Тогда она еще не знала, что не сможет без него жить.

Точно так же Айрин не подозревала, что когда-нибудь решится первой обнять мужчину, осмелится опуститься на его постель. Наверное, это произошло потому, что лежать так близко, соприкасаться телами сейчас казалось единственной возможностью проявить истинную заботу, любовь и нежность.

В глазах Алана появилось какое-то новое выражение. Похоже, несмотря на все признания, он не мог представить, что между ними возможно что-то большее, чем поцелуи.

Айрин боялась причинить ему боль: физическую — неосторожным прикосновением, душевную — неправильным словом. Она совершенно не знала, как себя вести, и не осмеливалась пошевелиться.

— Иди, ты должна идти. Со мной все в порядке. Все будет хорошо.

— Ты меня прогоняешь?

— Я не могу позволить тебе оставаться здесь.

— Сюда никто не войдет.

— Тебя могут хватиться там, в доме.

— Разве ты не хочешь, чтобы я была с тобой?

— В данном случае мое желание не имеет значения.

Айрин смежила веки, задержала дыхание, а потом прошептала:

— Я не уйду. Обними меня и сделай то, что желаешь сделать.

Они лежали и целовались, а тем временем Алан постепенно освобождал ее от одежды, незаметно и легко, словно обрывая лепестки цветка. Что-то трепетало у нее внутри, но это был не страх и не стыд. Сейчас между ними существовало что-то бывшее единственно значимым, по-настоящему сближающим, соединяющим навсегда. Все происходило так же естественно, как день переходит в ночь. Айрин хотелось хотя бы отчасти вернуть Алану то, что было отнято другими людьми, а также отдать нечто такое, что могла отдать только она.

Он не набросился на нее, как можно было ожидать, она даже не заметила, как он оказался внутри. Он двигался осторожно, неспешно, будто боясь причинить ей боль или потревожить ее сокровенные чувства.

Их слияние получилось на удивление нежным, а наслаждение тихим, будто все происходило во сне. То была не бурная, сжигающая страсть, а глубокое неспешное познание друг друга.

После Айрин боялась открыть глаза. Почему-то ей чудилось, что она увидит Алана другим и весь мир — совершенно новым. Ей нравилось лежать неподвижно в ожидании нового рождения, слушая стук сердца Алана и вбирая в себя жар его тела.

Когда он шевельнулся, она заставила себя посмотреть на него. Алан был таким же; нет, еще более любящим, изумленным, благодарным. Рядом с его телом кожа Айрин казалась молочно-белой, а его — более темной, чем была на самом деле.

— С тобой уже было… такое?

— Такого не было. Твоя любовь, как бриллиант на раскрытой ладони. Я думал, что буду просто смотреть на него, но никогда не осмелюсь взять.