— Рад видеть тебя, Айрин. Надеюсь, у тебя все хорошо?

— Да.

Уильям улыбнулся.

— Уверен, ты уже забыла о голоде.

Айрин постаралась ответить на улыбку. Она изо всех сил пыталась разорвать внутренние путы, прийти в себя, забыть прошлое, но у нее не всегда получалось. Иногда она просыпалась в холодном поту: ей чудилось, будто она заперта в «плавучем гробу», а порой казалось, что сейчас в дверь войдет тот мужчина, имени которого она не знала и лица которого не запомнила, и, словно дьявол, предъявит свои права на ее душу и тело. Это было похоже на загнанную внутрь болезнь или неоплаченный долг.

И Касси, и Бесс были правы: Айрин не могла оставлять еду на тарелке и любила смотреть, как в кухню вносят продукты, словно ей было важно убедиться, что в этот дом никогда не постучится голод.

— Три фунта кофе, шесть бушелей сладкого картофеля, четыре — кукурузных початков. Восемь цыплят, одна свиная туша; три корзины с кабачками, две — с тыквой, три — с бобами. Пятифунтовый мешок соли, двухгаллоновая банка сорго! — громко перечисляла Бесс, и эти слова звучали для Айрин небесной музыкой.

— Да, — ответила она дяде, — почти забыла.

— Только платьев у тебя маловато. Надо купить несколько новых; я поговорю об этом с Сарой. Надеюсь, она сможет дать тебе совет и помочь с выбором на правах старшей сестры.

Айрин подумала о том, что хотя Уильям и был младше ее отца, его дети родились раньше, чем дети Брайана. Браки в среде ирландских крестьян заключались поздно: обычно молодые люди женились только после смерти родителей, потому что крохотные земельные участки не могли дать средства на содержание новой семьи.

— Я тоже хочу с вами поговорить, — сказала она.

— О чем?

Собравшись с духом, Айрин рассказала про Алана; разумеется, не всю правду, а то, что было необходимо. Не выдержав, выразила недоумение по поводу существования рабства, отношений белых и негров и почувствовала, что в тоне мистера Уильяма появился холодок:

— Если освободить негров, станут неизбежны смешанные браки, и белая раса будет обречена, ибо через несколько поколений Америку заполонят мулаты! А мулат много хуже, чем негр, потому как обычно наследует худшие черты темнокожих и белых. Для черных рабство — это благо. Под присмотром белых хозяев они стали более нравственными, разумными. Что они делали в своей дикой Африке? Ели друг друга?

— Однако вы приехали из страны, где рабства не было и нет, — рискнула напомнить Айрин.

— Я не помню родины, ибо был слишком мал, — терпеливо произнес Уильям. — Что касается негров, я немало их повидал. Для большинства из них ничего не стоит притвориться, солгать, украсть. Им нельзя верить. Разумеется, среди них встречаются преданные и верные, но это опять-таки результат неустанного труда их хозяев.

— Так вы не отдадите мне Алана?

— Мне докладывали, что этот мулат ненадежен, он постоянно сбегает.

— Он дал мне слово.

— Я уже говорил, что рабам нельзя верить.

— Значит, вы мне отказываете?

Мистер Уильям вздохнул.

— Нет. Я не могу тебе отказать, потому что это твоя первая просьба. Хотя иметь грума несколько странно для девушки. Кстати, ты не задумывалась о своем будущем? Мы может присмотреть для тебя в округе хорошего жениха.

Айрин вздрогнула.

— Я не хочу выходить замуж.

Мистер Уильям улыбнулся.

— Напрасно! Я не собираюсь тебя прогонять, просто здесь всем заправляет Сара, а так у тебя появился бы собственный дом, где бы ты чувствовала себя хозяйкой. Хотя если ты еще не готова, никто не станет тебя неволить.

Он взял перо, бумагу и набросал записку.

— Вот, отдашь управляющему. Если мулат посмеет дерзить или попытается убежать, пожалуешься мне или мистеру Фоеру.


Когда Нэнси впервые появилась на кухне, домашние слуги сразу поняли, что эта женщина не позволит обидеть ни себя, ни свою дочь. Когда же порог переступил Алан, наступила такая тишина, что было слышно лишь гудение пламени в печи.

Касси исподволь бросала на юношу короткие, стремительные взгляды. Ее глаза, губы, все движения вдруг сделались соблазнительными, зовущими; она немедленно уступила новенькому место рядом с собой, потеснив Арчи и поломойку Трейси.

— Так ты и есть тот самый знаменитый Беглец? — кокетливо поинтересовалась Касси, предварительно представив ему всех присутствующих.

— Да, только я больше не бегаю, — ответил Алан и приветливо улыбнулся сидящей напротив Лиле, которая смущенно опустила ресницы.

— Какой красавец! — улучив момент, шепнула Трейси соседке.

Никто не знал, хорошо или плохо, если раб умеет пользоваться столовыми приборами не хуже своих хозяев и вообще ведет себя так, будто обедает в столовой с белыми господами, а не на кухне, с черными слугами. Поскольку Касси, с успехом подражавшая своей госпоже, решила, что это хорошо, остальные были вынуждены согласиться, и Алана приняли в общество домашних слуг.

Вечером Лиле удалось получить разрешение выйти из дома: мулатка отправилась в хижину, чтобы забрать оттуда оставшиеся пожитки.

День выдался на редкость душный; Нэнси, мастерица угадывать погоду, предрекала грозу.

Пока Лила шла по тропинке, наверху то и дело вспыхивала и гасла алая полоса, а затем раздавался запоздалый раскат грома. Гроза приближалась, и мулатка ускорила шаг: как и многие темнокожие, Лила испытывала суеверный страх перед грозой.

Она не успела добраться до леса, как ливень обрушился на землю с такой яростью, что сквозь его завесу ничего нельзя было разглядеть. Одежда Лилы вмиг превратилась в мокрые тряпки, а волосы облепили голову. Ветер яростно трепал верхушки деревьев, дождь шумно стекал по листве, под ногами хлюпала вода.

Лила вздрогнула, увидев фигуру человека, который стоял под огромным дубом и смотрел на нее. Внезапно она ощутила странную радостную легкость, бессмысленность и ненужность терзаний и сомнений. Он ждал ее в дождь, он знал, что она придет!

Она бросилась ему навстречу, в его объятия, и мгновенье спустя Джейк ощутил жар ее кожи, упругость груди, мягкость и сладость губ. Лила казалась частью омытой ливнем природы с ее неповторимыми ароматами, первозданной свежестью и чистотой. Она была непознанным миром, землей, которую не отыщешь на карте.

— Ты вся промокла! Куда ты идешь?!

— В хижину.

— Я с тобой!

Они взялись за руки и побежали. Лила неслась длинным стремительным шагом, будто пущенная из тетивы стрела, и он едва поспевал за ней.

Дверь в хижину оказалась незапертой, и внутри было пусто. Лила свернула волосы жгутом и выжала, потом принялась выкручивать подол. В хижине был очаг, и она решила развести огонь. Вскоре пламя начало потрескивать, помещение наполнилось приятным теплом, а воздух словно сгустился от пара.

Хижину озаряли вспышки молний, на стенах плясали причудливые тени. В расширенных зрачках мулатки дрожало пламя. Ее лицо, ее губы были очень близко. Она молчала, но Джейку чудилось, будто он читает ее мысли.

Он часто слышал о распущенности цветных женщин, однако знал, что этой девушкой движет только любовь, она хочет, чтобы именно он, а не кто-то другой стал ее первым и, возможно, единственным мужчиной.

Джейк не стал выжимать одежду, он с нетерпеливой силой стянул ее, путаясь в мокрой ткани. Его тело блестело от влаги и огня, незагорелая кожа будто светилась изнутри. Он привлек к себе Лилу и почувствовал ее горячее дыхание на своей груди и шее.

Он раздел ее; она дрожала — от волнения, а не от холода, потому что в хижине стало почти жарко.

Когда на ней не осталось ни лоскутка, у Джейка невольно вырвался вздох восхищения. Ее полные груди с большими темно-коричневыми сосками напоминали тяжелые плоды на ветках тонкого дерева. Сильные ноги казались удивительно длинными. Джейк любовался ею, как драгоценностью, она была его черной, неподдельной, а потому по-настоящему редкой жемчужиной.

На кровати лежал набитый соломой матрас. Они опустились на него и сплели объятия. Когда он проник в ее тело, она слегка напряглась, но потом покорно обвила его гибкими, как лианы, руками и крепко прижала к себе.

На матовой коже Лилы поблескивала влага. Струйки воды стекали по шее и собирались в ямках над ключицами. Джейк видел в ее глазах свое отражение. Она вобрала его в себя и не хотела отпускать, так же как он желал навсегда остаться там, где находился сейчас.

У Джейка не было мыслей причинять ей страдания, использовать ее, как вещь. Он просто хотел почувствовать себя счастливым хотя бы в эти мгновения, ибо теперь жизнь как никогда представлялась ему чересчур короткой и не слишком справедливой.

Дождь стих. Гром отдалялся, был слышен только глухой рокот. Неизменный порядок вещей, обыденность, нерушимые правила казались насмешкой судьбы. Мирозданием правила любовь, и она же рождала доселе немыслимые порывы.

— Я очень рад, что это случилось. А ты?

— Да.

Почувствовав, что она говорит искренне, Джейк улыбнулся.

— Только не надо, чтоб кто-нибудь знал.

— Я никому не скажу!

— Даже матери?

— Ей тем более.

— Почему?

— После того, что случилось с нами, когда я была совсем маленькой, мама всегда боялась, что я повторю ее ошибку. Она презирала темнокожих, которые вступали в отношения с белыми. Она не верила в то, что между ними возможна любовь.

— А ты веришь?

Ее глаза казались очень большими и очень черными, а в голосе прозвучал невольный испуг:

— Не знаю.

Он нежно погладил ее волосы.

— Мы не выбираем, кого нам любить, — это просто случается, даже если приводит к большим сложностям. И у белых, и у черных сердца одного цвета: по крайней мере, в этом мы всегда будем равны.