Они снова слились в едином порыве и отпустили друг друга, только когда в коридоре послышалось покашливание. Они оба обернулись и посмотрели на Алису. Роберт встал и потянул за собой Агнес, обняв ее одной рукой, посмотрел на тетю и сказал:

— Вы, конечно не удивитесь. Только, знаете, что? — Лицо у него было радостным, в глазах загорелись искорки. — Она просила меня взять ее замуж. Дерзкая мартышка, правда? — Он притянул Агнес к себе, ее голова легла ему на плечо.

Алиса подошла к ним и сказала:

— Я благословляю вас, но при одном условии, что вы поселитесь здесь, и на всю жизнь.

— Мы принимаем это условие, миссис Брэдли. — Он кивнул тете, потом посмотрел на Агнес, внимательно слушавшую его. — Нужно купить этот соседний дом, правильно? Когда мы приведем его в порядок, он сможет посоперничать с любым барским домом. Может быть, меньше по размеру, но обождите, сами увидите, что будет внутри. Всю мебель сделаю своими руками. Все стены обдеру и покрою панелями. И это будет для тебя, только для тебя одной. — Роберт взглянул на нее и без тени улыбки добавил: — Да-да, именно для тебя, чтобы у тебя было собственное место, где можно быть самой собой, и даже я буду стучаться, прежде чем войти.

— О, Роберт! О, миссис Брэдли! — По лицу Агнес струились слезы, она повернулась к Алисе. — Вы даже не знаете, что это значит для меня, вы не представляете, какую радость, какое облегчение для меня сознавать, что у меня есть место, куда я могу прийти, и есть кто-то, с кем можно поговорить, и кто, — она бросила взгляд на Роберта, — может принять нас с Милли. Я надеюсь, миссис Брэдли, Милли вам понравится. Она милый, очень милый ребенок. Она просто ребенок. Ей почти девятнадцать лет, но она все еще ребенок.

— Тетушка, вы сами увидите, когда они приедут. Но, что бы там ни было, давай поедем и покончим со всем этим. Сегодня они могут переночевать в моей комнате, хорошо? А я вернусь к своим опилкам. Мне вообще очень нравится мой верх.

— Ни в коем случае. К вашему возвращению я приготовлю еще одну комнату. А теперь ступайте, и побыстрее. Укройся хорошенько, дорогая. — Она подала Агнес шарф, но Роберт взял его сам и надел на Агнес, потом подтолкнул ее к диванчику:

— Посиди минутку, пока я выведу двуколку, зачем стоять на холоде.

Оставшись одни, женщины посмотрели друг на друга, Алиса подсела к Агнес и сказала:

— Вы делаете серьезный шаг в жизни, я знаю, что вам будет не по себе, но, что касается меня, я сделаю все, чтобы облегчить вам такой переход.

— О, миссис Брэдли, если бы вы только знали, как я благодарна вам. Пожалуйста, не думайте, что я расстаюсь с чем-то необыкновенным, как раз наоборот. У меня была одинокая и очень неспокойная жизнь. Я не помню ни одной минуты счастья до последнего получаса. Что бы ни произошло в будущем, а я достаточно разумна, чтобы понимать, что трудности неизбежны, но уверяю вас, они не возникнут из-за того, что я, как меня столько раз пугали за последнее время, порываю со своим классом. Для меня, как я вижу это сейчас, это не падение, а шаг вверх, и я, со своей стороны, постараюсь не быть вам обузой, — она на мгновение замолкла, — постараюсь не вмешиваться в ваш образ жизни, в заведенный в вашем доме порядок.

— О, моя дорогая, не тревожьтесь об этом. Если бы вы только знали, как я рада, что снова в доме будет еще одна душа. После того как я потеряла дочь, а затем и мужа, моя жизнь стала такой пустой. Я не знаю, что бы я делала, если бы у меня не было Роберта. Но он так мало был со мной. — Она улыбнулась и на этот раз сдержанно, без тени эмоций, добавила: — Ах, если бы не эта ужасная война, если бы ему не нужно было уходить, жизнь могла бы быть… прекрасной.

— Ты готова, дорогая?

Агнес поднялась с диванчика, он взял ее за руку, и они вышли во двор и сели в двуколку.

Алиса с улыбкой смотрела на них, и, когда они трогались, сказала:

— Возвращайтесь побыстрее. Я приготовлю к вашему возвращению хороший ужин. Только скажите себе, — она по очереди кивнула каждому из них, — что для вас это последняя поездка туда.

12

Пегги Уотерз уже довольно давно стала понимать, что муж на грани безумия, но теперь увидела, что он перешел эту грань. Он ворвался на кухню с криком:

— Она ушла! Она ушла к нему! Она приведет его обратно. Я этого не перенесу. Женщина, говорю тебе, я этого не потерплю. Никогда, нет, никогда, чтобы он — и в спальне хозяина! А до этого она была спальней его отца. И я служил и тому и другому. Джентльмены. Джентльмены. А теперь в дом приходит этот хам. Ну, ладно, это мы еще посмотрим, я этого не допущу.

Он ринулся к двери во двор, жена вцепилась в него, пытаясь удержать и умоляя:

— Дейв! Дейв! Будь разумным, это имение ему не купить на все его деньги. Сколько бы ему ни оставил столяр, этого не хватит.

— Оставь меня, женщина! Я знаю, что он замыслил. Я это знаю с первой минуты, как только он вошел в этот дом. У него это было написано на лице. Он повсюду ходил за ней, он ее гипнотизировал, и ребенка тоже. Он дьявол. Его дядя хотел убить его, его дядя знал, кто он такой.

— Перестань, перестань же. Вспомни, его дядя приходил сюда и все объяснил. Вспомни… ну, ты же помнишь Новый год!

— Я все прекрасно помню, я помню каждый его шаг, как он старался захватить ее. И глянь, что он сделал с ней! Она настоящая леди, а куда он затянул ее? Она уронила себя. Но сделать это здесь у него не получится. Ну, нет, не получится. — Дейв оттолкнул жену рукой и ринулся во двор.

Пегги бросилась из кухни наверх, пробежала по галерее и распахнула дверь в комнату Милли.

— Быстро, быстро, — крикнула она дочери, — бежим за отцом. Он совсем спятил…

Не успела Пегги договорить, как пудель устремился мимо нее в открытую дверь, она едва успела отпрянуть в сторону. Милли испугалась и закричала:

— Ой, поглядите! Поглядите! Леди убежала! Дайте мне поймать ее. Дайте, дайте…

Вдвоем они сумели удержать Милли и ласково затянуть обратно в комнату. Руфи сказала:

— Ничего, мисс Милли, ничего. Я ее поймаю. Оставайтесь здесь, я ее сейчас поймаю. Только не двигайтесь. Будьте хорошей девочкой. Через минуту буду назад.

Она усадила Милли на кровать, и они с Пегги выбежали из комнаты. Руфи успела запереть за собой дверь и поспешила за матерью вниз по лестнице.

Оставшись одна, Милли сидела и выщипывала пух из одеяла, повторяя:

— Она потерялась. Она потерялась. Она не найдет без меня дороги, она потеряется. Она никогда еще не была на улице в темноте. Хотя сейчас не так темно. Выходит луна. Но она еще не такая яркая. Ты такая шалунья, Леди. Знаешь, ты такая озорница. — Она не переставала выщипывать пух. — Они не сумеют найти тебя, и ты потеряешься, обязательно потеряешься.

Внезапно она соскочила с кровати, бросилась к двери, обнаружив, что она заперта, стала дергать за ручку. Потом вышла на середину комнаты и забормотала:

— Они не должны были этого делать, ведь они знают, что я этого не люблю. Агги! Агги! Леди убежала! Открой дверь. Я должна найти Леди. Я должна ее найти. Она пугается.

Она повернулась и подошла к окну. Оно было закрыто и заперто на задвижку. Она подтащила кресло, встала на него и дернула задвижку. Задвижка плохо поддавалась, и пальцам было больно. Задвижка сдвинулась, и Милли, подцепив нижнюю раму за металлические скобы, медленно подняла ее. В этот вечер рама показалась ей намного тяжелее, чем раньше, когда она в последний раз открывала ее, чтобы потрясти ветки глицинии.

В лицо ей пахнул холодный ветер, и она задрожала от холода. Она вернулась к кровати, взяла свой шерстяной халат, надела, снова подошла к окну и глянула вниз. По террасе под ней быстро двигался белый комочек. Высунувшись в окно, она позвала Леди.

— Леди! Леди! Вернись! Вернись!

Но Леди исчезла за углом дома. Ой, что же это будет! Если она попадет в лес, она ведь может добежать и до дороги, а им не велят выходить на дорогу. Она же говорила ей, что нельзя бегать к дороге. Ах, Леди, Леди…

Милли еще больше высунулась из окна и схватилась за толстую сучковатую ветку глицинии. Она еще ни разу не спускалась по ней на землю, но много раз думала, как это сделать, а теперь, когда дверь заперта, она не видит другого пути выбраться из комнаты, как только через окно.

Она встала коленками на широкий подоконник, потянулась к крепкому старому ростку, крепко въевшемуся множеством щупалец в камень сбоку от окна, и, вцепившись в него обеими руками, встала ногой на большую ветку. И засмеялась. Так легко, как на лестнице! Теперь она висела, держась обеими руками, на главном стволе глицинии, а правой ногой искала опору. Найдя ее, она начала спускаться, и, пока она висела в воздухе, все мысли о собачке улетучились из ее головы. Как ей было хорошо. Она как будто летела. Она знала, что в один прекрасный день полетит. Она никому не скажет, что умеет летать, даже Агги, потому что Агги забеспокоится и насовсем закроет окно. Когда Милли спустилась уже до середины, пола халата зацепилась за ветку, и ей пришлось отпустить глицинию одной рукой, чтобы высвободить халат. Ей стало весело. Какое увлекательное приключение! Ночной воздух шевелил волосы, и она чувствовала себя такой легкой, такой свежей. Как ей хотелось вечно висеть здесь. Но как же Леди? Ах, да, вот зачем она слезает, за Леди.

Когда ее ноги коснулись земли, Милли постояла, глядя на небо, где-то ярко светила луна, но за облаками ее не видно. А вот облака такие легкие… Все такое легкое, ее ноги такие легкие. Она побежала в направлении, где приметила собаку, и скоро, завернув за угол, увидела ее. Собачка обнюхивала дождевую бочку, и Милли ласково позвала:

— Леди! Леди! Какая ты озорница. Да, да, ты озорница.

Собачка не двинулась, и Милли подхватила ее на руки, а та стала лизать ее лицо и ластиться к ней, и Милли сказала: