Он вытирал полотенцем лицо, когда она заметила:

— Да, совсем забыла. Тебе письмо. Я положила его на камине в гостиной. Сейчас принесу.

— Знаете что, женщина, лучше нарежьте телятину, я умираю с голода.

— Ладно.

Она негромко рассмеялась. Она стала совсем другой женщиной за последнее время, все время улыбается. Хорошо сознавать, что хотя бы одного человека сделал счастливым. Он перешел в гостиную и взял с камина письмо. Написанный от руки адрес ничего ему не говорил. Начав открывать письмо, Роберт напрягся — из конверта, как из раковины, выползал тонкий кончик белого перышка. Он медленно вытянул его из конверта, а вместе с ним и кусочек бумаги, на котором он лежал. Он покрутил клочок бумаги перед глазами. На нем ничего не было написано.

Он почувствовал, как приходит в ярость. Будь он на дворе, то швырнул что-нибудь в кирпичную стену, со всего маху лягнул бы первый попавшийся на глаза предмет, забарабанил бы по стене кулаками. Он остановился как вкопанный, но внутри него все опустилось. Было такое чувство, будто сработали выпитые недавно полпинты пива. Начало поташнивать.

— Роберт, ты что, не слышишь меня?

Он вздрогнул и повернулся к Алисе. Увидев его лицо, она поспешно подбежала к нему. Он ничего не сказал, только протянул ей перышко с конвертом. Она взяла их и выдохнула:

— О, нет! Кто мог это сделать?

— Вот именно, кто мог это сделать?

— Нэнси?

— Возможно. Но сегодня вечером я узнал кое-что такое, что говорит мне: это могли быть другие.

— Эти, из пивной? — Она быстро глянула на него.

— Да.

— Мне казалось, ты говорил, что они хорошие люди.

Он секунду молчал, обдумывая ответ.

— Да, говорил, наверное, и сейчас могу сказать, что они хорошие люди, но понимаете, когда твой единственный сын на фронте, ты на все смотришь иначе.

— Ах, это ужасно. — Она закачала головой.

Он взял перышко с конвертом и сказал:

— Они сделали это специально, потому что считают меня трусом.

— Какой же ты трус, ты совсем не трус.

Нотка оправдания в ее голосе заставила его улыбнуться:

— Это сразу подтвердится, если я завтра спозаранку побегу записываться в армию.

— Ты этого не сделаешь, правда?

— А вы как думаете?

— Пойдем ужинать. — Выходя из гостиной, она добавила: — Можешь утешиться, не один ты получаешь их. В субботу получил Филип Тайлер.

— Тот, из деревни? Так он же работает на ферме.

— Да, но он поступил туда на работу уже после начала войны. Ему написали, чтобы вылезал из своей норы и перебирался в окопы.

— Что же, в компании легче.

Они еще не закончили ужинать, когда Алиса положила нож и вилку по краям тарелки и, глядя в окно, из которого были видна ограда, отделявшая их сад от дома Паркинов, проговорила:

— С полчаса назад она заходила, прямо с работы, я имею в виду Нэнси. Сказала, что кто-то у них был по поводу дома, хотели посмотреть, и она стала спрашивать про тебя. Почему ты не уходишь из Форшо-Парка. Ну ладно, это так, но что ты думаешь делать с этим домом? Заплати ему, что он запрашивает, вряд ли будет правильным упустить его.

— Нет-нет, я совсем не уверен, что мы должны платить три сотни за такую дыру, стоит только заглянуть внутрь и увидеть, сколько еще нужно вкладывать в него.

— Ты так думаешь?

— Я уверен. И вот что, тетушка, в следующий раз, когда она придет, скажите ей, чтобы разговаривала со мной, ладно? — Он ухмыльнулся уголком рта. — Объясните, что этим занимаюсь я, ну, пусть ее отец знает это. Но мне бы хотелось поговорить с ней лицом к лицу, я сразу увижу. Имеет она или не имеет отношения к этой бумажонке с перышком леггорна — ведь это куриное перышко, так ведь?

— Не знаю, но сделаю, как ты просишь. Ладно. — Она улыбнулась ему. — Я скажу ей, так тихо и спокойно: Роберт занимается этим делом. От одного только твоего имени она приходит в ярость. Ты не думаешь, что я делаюсь злыдней?

— Еще бы. Давно пора. — Они обменялись улыбками, но потом замолчали, потому что, когда получаешь белое перо, тебе не до смеха.

11

— Брэдли, у нас будет праздник на Рождество?

— Не думаю, мисс Милли, в этом году вряд ли. Идет война.

— Война очень смешная вещь, правда? Зачем люди воюют друг с другом? Немцы придут сюда? Стенли говорит, у них есть большущие птицы, которые летают в небе. Он хотел напугать меня. Но я не боюсь, потому что сама хочу летать. Я когда-нибудь полечу. Вчера вечером я высунулась из окна, ухватилась за ветку глицинии, и она закачалась, как птица, туда-сюда…

Он выбрался из-под обеденного стола, где выправлял колесико на ножке стола, потом, сидя на корточках, посмотрел на прозрачную, как видение, фигурку.

— Вот что, мисс Милли, вы обещали мне — ведь обещали? — что не будете высовываться из окна и трогать глицинию? Обещали, потому что я сказал, что, если вы опять это сделаете, то придется сказать об этом мисс Агнес, и она тогда велит запереть окно.

— Я только чуть-чуть. Понимаете, я забыла. Я иногда все забываю. — Она отошла к камину, в котором чуть тлели большие мокрые поленья, и проговорила: — Брэдли, мне больше нравится, когда я забываю всякие вещи, бывает так хорошо, когда их забываешь. Я хочу забыть про Стенли, потому что он кричит на Агги, когда приходит. Он такой нарядный в своей форме, но он нехороший, и он огорчает Агги. Почему все раздражены и все кричат? Я не люблю, когда люди кричат. Дейв теперь только и делает, что кричит. Сегодня накричал на Леди, и она испугалась и убежала. Пришлось побежать за ней, поймать и сказать ей, что Дейв совсем не хотел ее обидеть и что он вовсе не собирается запереть ее в конюшне. Дейв рассердился на меня и сказал, что больше не будет приносить мне леденцов. Но я считаю, что я уже большая для леденцов, а ты как думаешь, Брэдли?

— Конечно, вы уже выросли, чтобы вам приносили леденцы. Молодым леди приносят шоколад.

— Вот это правильно, — засмеялась она и наклонила голову набок. — Брэдли, а тебе нравится, когда у меня высокая прическа?

— Очень-очень нравится. Я думаю, она очень идет вам, и вы выглядите совсем как молодая леди, очень красивая молодая леди.

— Брэдли, ты думаешь, я красивая?

— Да, я так думаю, мисс. А сейчас мне нужно расправиться еще с одним колесиком, а то будет рождественский ужин, стол — бах! — и перевернется, а индейка — фью! — и улетит. — Он замахал руками, показывая, как индейка вспорхнет со стола, и Милли весело расхохоталась, и в этот момент дверь распахнулась и там, как ангел мщения, стоял Дейв Уотерз. Он чуть ссутулился и наклонился вперед, словно готовясь прыгнуть, потом сделал шаг в комнату и закричал:

— Мисс Милли! Уйдите. Идите наверх. Вас искала Пегги. Здесь вам не место. И я уже говорил, что будет с этой собакой, если будете разрешать ей лежать на креслах. — Прокричав эти слова, он кинулся к пуделю, лежавшему на кожаном кресле у камина.

Милли успела подхватить собачку раньше него и, прижимая ее к себе, громко заговорила:

— Ты не должен запирать ее в конюшне. Она пугается, ей не нравится темнота. Она… она мне говорила, что не любит темноты. Он не должен этого делать, ведь не должен? — Она умоляюще обратилась к Брэдли, но тот промолчал и только в упор смотрел на Дейва Уотерза.

И теперь Дейв Уотерз зашипел на него:

— Это все ты, это твоих рук дело. Но погоди, погоди… Вот придет мистер Стенли, я все расскажу! Вот увидишь, расскажу.

Роберт в два шага подошел к нему и, отвернув лицо, чтобы его не видела Милли, сквозь зубы процедил:

— Смотрите, чтобы мне не пришлось заткнуть вам глотку прежде, чем откроете свою пасть.

Дейв Уотерз отпрянул от него и завопил:

— Ну, все, ты сделал это! Все, это предел. Я больше тебя терпеть не буду. Я буду говорить с мастером Стенли. Он поставит точку раз и навсегда. Он здесь хозяин, а не она!

Когда за ними захлопнулась дверь, Роберт стоял, уставившись на стоявший у стола мешок с инструментами, потом глубоко вздохнул.

— Он прав, это предел. Я больше не могу этого терпеть. Я должен сказать ей, как только она вернется.

Агнес уезжала в Бертли за покупками и по его расчетам должна была вот-вот вернуться. Так вот, как только он увидит ее, со всем будет покончено, и теперь уж раз и навсегда. Он больше не вынесет.

Подняв с полу мешок с инструментами, Роберт вышел из столовой и пошел к себе в комнату над конюшней. Из его вещей там оставались теперь только пальто и пара ботинок, которые он переодел, чтобы ехать домой. Снятые башмаки он бросил поверх инструментов, потом встал у окошка, из которого было виден двор, и стал ждать появления двуколки.

Она приехала через полчаса и, вылезая из двуколки, увидела перед собой Роберта, переодевшегося для возвращения домой. Времени было только два часа дня, и у нее широко открылись глаза, она шагнула к нему, но он взял лошадь под уздцы и повел в конюшню. Пока он распрягал лошадь и ставил ее в стойло, Агнес стояла посреди конюшни и спрашивала:

— В чем дело? Пожалуйста, скажите мне.

Он продолжал молча собирать упряжь и так же молча прошел мимо нее, направляясь в кладовку. Она двинулась за ним, и, когда он повесил хомут на крюк в стене и повернулся выходить из кладовки, они оказались стоящими лицом к лицу, и она тихо проговорила:

— Вы уходите? Что случилось?

— Я не могу больше терпеть. Если я не уйду, будут неприятности с Дейвом Уотерзом, и очень серьезные. Он совершенно спятил.

Она покачала головой:

— Я поговорю с ним.

— Не будьте дурочкой…

Она не обиделась на это. Вцепившись руками в лацканы своего пальто, она произнесла: