И все-таки все это казалось для нее в эти минуты менее важным, чем война, разворачивавшаяся в их доме. Чудовищно, что личные неурядицы могут если не отбросить вовсе, то оттеснить на второй план трагедии страны и всего мира. Ей следует оплакивать распятие молодости, а она, о чем думает она? Сидит здесь и ведет свою личную войну, маленькую жалкую войну. Но можно ли считать любую личную войну жалкой? Она может быть ничтожно маленькой в сравнении с великой войной наций, но неизмеримо большой для человеческого сердца, для ее сердца. Она твердо знала одно: Роберт Брэдли — выдающаяся личность, человек, который может сделать честь любому классу. К несчастью, он рожден в рабочей семье, а к еще большему несчастью, пришел в этот дом, и она повстречалась с ним и оказалась околдованной его чарами, ибо это было настоящее колдовство, она думала о нем день и ночь.

Что в нем такого, что так ее влекло к нему? Она не могла ответить на этот вопрос. Она знала определенно только то, что ее чувство к нему было совсем другого рода, чем чувства, которые она испытывала к Джеймсу. Теперь они ей виделись глупенькой школьной влюбленностью, настолько надуманной и эфемерной, что о ней не стоило даже вспоминать. Чувство же к Брэдли пробуждало в ней что-то первобытное, глубинное — эмоции, о которых она в себе и не подозревала и которые вынудят ее пойти на что угодно, только бы он был рядом.

Пока он у нее на глазах, она знает, что в силах держаться… по крайней мере, внешне. И вот теперь, когда у него есть и деньги, и бизнес, и собственный дом, ради того, чтобы быть рядом с ней, он отказывается от возможности чувствовать себя полностью самостоятельным. Это кое-что говорит о его чувствах.

Но что ей делать с Дейвом и Пегги? В одном она была уверена: у Дейва помутился рассудок. После того несчастного случая с ее отцом он так и не стал прежним. Но и до этого его стремление оградить Милли от всего чего угодно, как она видела теперь, тоже не было нормальным. Оно было таким же отклонением от нормы, как и сама Милли.

Куда все это приведет? Она должна что-то предпринять, но что? Как жаль, что ей не с кем поговорить.

10

Роберт не был в «Булле» больше трех недель. После работы он направлялся прямо к тете, где его ждал вкусный ужин на крахмальной скатерти. Они неторопливо ужинали, обсуждали события дня, время было уже после семи, и желания переодеваться и ехать на велосипеде в «Булл» не появлялось.

Но сегодня вечером он решил заскочить туда по дороге домой. Помимо прочего, он умирал от жажды. Последние несколько недель он не брал в рот ни капли, но сегодня большую часть дня он провел в амбаре, чинил упряжь, готовил пойло для свиней и надышался дымом от угля, на котором работает бойлер. В горле совершенно пересохло, чаю больше не хотелось, а вот от хорошего глотка эля он бы не отказался.

Народу в баре было немного. Завсегдатаи сидели на своих местах, у бара стояли два незнакомых ему человека, оба в военной форме, один рядовой, другой капрал. Когда он вошел, они посмотрели на него, он в ответ глянул на них. Он постоял у стойки несколько минут, пока Билл Таггерт подошел к нему принять заказ:

— Привет. Я думал, ты ушел в армию и не сообщил нам.

— Нет, еще нет. Были дела.

— Ах, да, слышал-слышал, как всегда?

— Да, пожалуйста.

Ставя на стойку перед Робертом кружку с пивом, Билл многозначительно улыбнулся.

— А я думал, ты возьмешь чего-нибудь покрепче, знаешь, ну, вина или еще чего-нибудь в том же духе, скажем, бренди.

— Отчего ты так подумал, Билли?

— А как же, я слышал, ты получил кучу денег, не говоря уже о доме и бизнесе. Это правда?

— Не знаю, как в отношении кучи денег. А дом с бизнесом получил.

— Ну, вот ты и встал на ноги. Да, везет некоторым.

«Странное дело, не правда ли?» — с иронией подумал Роберт. Как любят некоторые люди узнавать о несчастье, приключившемся с другими, и как редко радуются вместе с тобой счастью, которое выпало не на их долю. До чего же верная поговорка: ничего нет чуднее людей. Он готов поклясться, что Билл и Мери Таггерт были бы рады, если бы ему улыбнулось счастье. Отплатил ли он им за дни, проведенные в их доме? Только недавно он подарил им еще один предмет мебели, низенький столик с ножками, которые он обрабатывал вручную. На эти ножки он ухлопал несколько недель.

— Нашего Джорджи отправили во Францию.

— Ну? Жаль.

— Должен же кто-то отправляться туда, разве не так?

Билли отвлекся обслужить нового клиента, но к нему тут же подошла Мери. Улыбнувшись ему, она проговорила:

— Ну, вот ты и стал редким гостем. Я думала, перебрался куда-то в другое место, как только пошел вверх.

— Да ладно тебе, Мери. О чем речь? Мне оставили дом, небольшой бизнес и несколько фунтов. Разве я стал от этого другим?

— Нет. — Она посерьезнела и стала протирать стойку, — это не сделало тебя другим, Роберт. Но я скажу тебе, что сделало, — одежда, которую ты носишь. — Она кивнула. — Ты один не в военной форме, один из всех, годный к военной службе и не в форме.

— Чушь собачья. Из наших мест в армии не больше десятка парней.

— Нет, это потому, что работают на шахтах или на ферме. А чем занят ты? Тебя не освобождали по причине освобождения по профессии, ты свободен, у тебя ни жены, ни ребенка, ни девушки… — она на миг замолкла, — пока нет. И все спрашивают, что тебя здесь держит? — Она перешла на шепот: — И, пожалуйста, брось свою фанаберию, у всех ушки на макушке. Я просто даю тебе совет. Болтают всякое, слухи растут как на дрожжах, и людям языки не завяжешь. У Блума постоянно раскрыты уши и глаза, он все видит и все слышит и, естественно, пересказывает жене, а у той язык что помело. Я просто говорю тебе.

— Знаешь, Мери, — так же вполголоса, как она, проговорил Роберт, — я даже не хочу благодарить тебя за то, что ты меня предупреждаешь, потому что во всех этих сплетнях ни на грош правды. Старый Уотерз помешался не только на всем, что касается мисс Милли и мисс Агнес. Я разговариваю и с той и с другой, у меня с ними прекрасные отношения, и это старику не нравится. Но во всем остальном, поверь мне, нет ничего, о чем стоило бы говорить. Господи, достаточно, чтобы в сплетню вставили на грош правды. И что тогда скажут? Я же говорил, это уже давно продолжается. Неужели нельзя посмотреть на женщину, чтобы из этого что-нибудь не раздули, а? Ну что ж, придется взяться за дело и пустить в ход все свое обаяние. Пора бы оправдать свою репутацию.

Мери снова взялась тереть стойку и насмешливо улыбнулась:

— Думаю, у тебя есть подход к женскому полу, ты это знаешь и пользуешься им.

Он отстранился от стойки и несколько секунд, прищурив глаза, смотрел на нее и потом бросил:

— Я пошел, Мери. Да, между прочим… — Он повернулся уходить, но задержался и добавил: — Как-нибудь на следующей неделе я пришлю за своими вещичкам, если это тебя устраивает.

После небольшого замешательства она сказала:

— Как хочешь, но не забудь, они пролежали здесь довольно долго.

Он опешил и не сразу, но сказал:

— Можешь прислать счет, — и, провожаемый взглядами исподтишка, быстро вышел на улицу.

Он был зол не на шутку. Говорят о друзьях. Он думал, что может отдать голову на отсеченье в том, что касается Билла и Мери Таггерт. Они так встретили потому, что их сын был в форме, а он нет. Будь он в форме, они бы и не подумали перемалывать сплетни, просто посмеялись бы и поддразнили его. Ладно, он в «Булл» больше не ходок. Что происходит со всеми? Война не только перевернула вверх тормашками весь мир, она перевернула всю его жизнь…

Он приткнул велосипед под навес рядом с мастерской, но в дом вошел не сразу, сначала зашел в мастерскую и постоял, оглядывая ее. Все это место дышало покоем и ароматом, который дает только дерево. Чего он не сделал, так это не сказал ей, что возвращается сюда навсегда, а нужно бы. Впрочем, еще не поздно. Он еще может это сделать… Но может ли? Может он взглянуть ей в лицо и сказать: «Больше вы меня не увидите, а я не увижу вас, разве что случайно»? Сейчас он этого сделать не в состоянии, но он чувствовал, что скоро наступит момент, когда придется это сделать, он вынужден будет это сделать, когда тело перестанет слушаться головы. Уже теперь трудно себе даже представить, какую борьбу с самим собой ему приходится вести. Как ему удавалось до сих удерживаться от того, чтобы не притянуть ее к своей груди, он сам не знает. Нет, конечно же знает… Барьер. Он словно из стекла, они оба видят друг друга сквозь него, и она твердо остается по ту сторону.

— Вот и ты, — произнесла Алиса. — Задержался на работе?

— Да нет, тетушка. — Он заставил себя улыбнуться. — Я снова взялся за пиво.

— А! — Алиса отвернулась, чтобы спрятать улыбку. — Ну и шалун же ты. Ну да ладно, у нас сегодня жареная телятина, как раз после пива, пойди поешь. Ужин готов.

— Сначала помоюсь. Что новенького за день?

— Все почти как всегда, но есть два новых заказа. За эту неделю пять. Тим делает, но не успевает. Как ты думаешь, может, нам взять еще одного мальчика? В прошлом месяце окончил школу сын Уэнтуортов, из крайнего по улице дома. Его пристроили на кирпичный завод, но мать говорит, ему там не нравится. Думаю, она намекала. Что скажешь?

— Как вы скажете, тетушка, дела ведете вы. — О том, что уже подумывал об этом, Роберт промолчал.

— Хорошо, только я не очень разбираюсь в мальчиках. И Тим — такой чудак! Если они за словом в карман не полезут, он говорит, что они нахально ведут себя, а если они помалкивают, называет их тупицами.

Они оба улыбнулись, и он сказал:

— Ладно, скажите пареньку, пусть заглянет завтра вечером. Посмотрим, что он из себя представляет.