Они оба повернулись к Милли, которая, закинув голову назад и широко открыв рот, весело хохотала. Агнес спокойно остановила ее:

— Перестань, перестань, дорогая, ну, перестань же.

Милли перестала смеяться и, посмотрев на Агнес, сказала:

— Я смеялась над Робертом, потому что он смешной. Он говорит, что все бросятся на войну и до смерти перетопчут друг друга и не сумеют туда попасть, чтобы их убили там.

Они быстро переглянулись: если это не разумная мысль, то что тогда можно назвать разумной мыслью?

Агнес проговорила:

— Ладно, пойдем, дорогая, — и молча вышла из кладовки.

Агнес уговаривала себя, что должна чувствовать облегчение, успокоиться, ведь он не собирается вместе с другими со всех ног бежать защищать страну, но почувствовала она нечто другое, хотя и боялась назвать себе, она почувствовала что-то вроде разочарования. Дело в его характере. Она думала, что очень хорошо изучила его и может высчитать его реакцию на такие вещи, как война. Но, по всей вероятности, она совсем не знала его и вовсе не нужно обманывать себя, будто он так поступает единственно потому, что хочет остаться у нее на службе. Нет, какие бы чувства он ни испытывал к ней, если бы он был патриотом, он бы даже в этот момент все равно должен был думать о защите своей страны и вступить в армию.

Возмутительный человек. Ее вновь стала захлестывать волна раздражения в отношении его. Жаль, что его каким-то образом не заставили вступить армию, — по тому, что она чувствовала, его отсутствие нисколько не огорчило бы ее.

На третью неделю войны Стенли явился домой в полной форме офицера Шестнадцатого батальона Даремской легкой пехоты. Он выглядел этаким бравым воякой и пребывал в самом бодром настроении. Они стоят совсем рядом с Ньюкаслом, но, по его мнению, там долго не пробудут. Он был уверен, что их отправят на континент со следующим эшелоном Британских экспедиционных сил. Проходимцев остановят, они поплатятся за свои злодеяния. Их уже остановили, они не дошли до Парижа. Теперь только и говорят о генерале Жоффре, французском главнокомандующем. Некоторые думают, что это неправильно, разумнее было бы поставить во главе союзных сил английского генерала. Эти французы так эмоциональны. Но Китченер возьмет все в свои руки, и в конце концов дело будет в шляпе.

И так далее, и тому подобное. Прекратить свой поток слов он не мог.

Когда Агнес удалось вставить слово, она сказала:

— Сегодня утром я получила письмо от мальчиков. Конечно, они не догадывались, когда отсылали его мне, что мы вступили в войну. Роланд все-таки думает, что ситуация здесь развивается настолько стремительно, что, может быть, ему лучше вернуться домой. Но Арнольд остается там.

— Ох, уж этот старина Арни, я так и знал… — Они сидели за ланчем, и Стенли прервался на полуслове, чтобы отрецензировать качество цыпленка: — Эта птичка, наверное, была бегуном на длинные дистанции, не иначе. Жесткая, как солдатский ремень. — Агнес промолчала, и он продолжал: — Мой старший брат знает, что делать, он всегда там, где шелестят денежки. Последнее, что он сказал мне, было: «В один прекрасный день я стану миллионером, вот увидишь». И бьюсь об заклад, что будет, конечно, если сумеет не попасть на войну. Там не осталось бренди?

— Полбутылки. Я берегу в лечебных целях.

— О боже! — Он вытер губы салфеткой. — Как я уже говорил, самое лучшее было бы сдать поместье, армия хорошо платит. Я предложу это Арнольду.

— Ты этого не сделаешь. Во всяком случае, уйдут недели и недели, пока ты получишь его согласие.

— Но послушай, Агнес, я…

— Нет, это ты послушай. — Она перегнулась к нему через стол, потом изменившимся тоном, упрашивая его, произнесла: — Пусть на какое-то время все останется как есть.

— А что, если ты вдруг окажешься здесь совершенно без помощи? Не сомневаюсь, в самое ближайшее время будет призыв в армию, и этому Брэдли придется идти. Я вообще удивляюсь, что он еще здесь. Я заговорил с ним об этом, но у него на все приготовлен ответ. Уж очень языкастый, мне он никогда не нравился. Ах, да, совсем забыл. Когда я был на прошлой неделе у Каннингхэмов, я встретил леди Эмили, и мы разговаривали, я никак не мог понять, к чему она клонит, но тут подошла Джейн, и разговор прекратился. Леди Эмили спрашивала, все ли этот… Брэдли здесь. А потом заговорила о тебе. Сказала, что за тобой нужно присматривать, что ты такая одинокая. Она уже принялась корить меня, но тут подоспела Джейн. Что она имела в виду? Ты знаешь?

Ах, леди Эмили, леди Эмили с ее обещанием никому не говорить. Каннингхэмы великие любители сплетен, их хлебом не корми дай сунуть нос в чужие дела, и, помнится, Роланд однажды обронил, что Стенли зачастил к Каннингхэмам не только из любви к лошадям. А Диана Каннингхэм обручена с Дэвидом Лекомбом. Лекомбы — стальные магнаты, там большие деньги, особенно сейчас, во время войны.

Она посмотрела на брата. Если только он копнет глубже, то высчитает все как дважды два четыре, тогда она пригрозит ему Дианой Каннингхэм. Она тоже может писать анонимные письма. Она напишет Дэвиду Лекомбу. Да-да, она напишет, напишет…

Боже мой, что это с ней, почему ее мозг не отбросит такой мысли с самого начала? Но, главное, зачем Брэдли вошел в ее жизнь? Зачем она позволила своим эмоциям перейти все границы, когда это коснулось его? Разве сможет она с этим жить дальше?

— В чем дело? Тебе нехорошо?

— Нет, все в порядке. — Она выпрямилась на стуле. — Передай мне воды.

Он налил ей воды, она отхлебнула, и он сказал:

— Знаешь, Агнес, в конечном итоге тебе будет легче без этого дома. Ты можешь считать, что нам все равно, что с тобой, но… но нам, честное слово, не все равно. Мы все говорили, что на тебе слишком много навалено. Уже задолго до того, как умерла наша мать, весь дом лежал на тебе. Потом, я знаю, тебе нелегко пришлось с отцом. Мы все чувствовали себя несколько виноватыми. А после его смерти и после твоего разрыва с Джеймсом мы обсуждали, не будет ли справедливее, чтобы ты поместила Милли… Ну, куда-нибудь.

— В сумасшедший дом?

Он кивнул с удивительным спокойствием.

— Что еще? Что еще мы могли сделать?

Да, конечно, что еще могли они сделать? Но то, что они обсуждали ее будущее, что они не совсем пренебрегли ее существованием, немного успокоило ее.

Она посмотрела на него очень спокойно и подобрала нужные слова:

— Со мной все будет хорошо, если только вы оставите все идти своим чередом. Во всяком случае, когда ты вернешься из Франции, тебе понадобится место, куда можно было бы приехать, правильно? Там у вас будет не очень-то комфортабельно.

— Ладно, оставим все до тех пор, пока сюда сумеет добраться Роланд, тогда мы соберемся и вместе все обсудим. Так, а теперь мне пора возвращаться. — Он встал и рассмеялся: — Я больше не хозяин самому себе. Если бы ты видела нашего полковника! Боже! Все время играет в войну. Думает, что противник уже на заднем дворе. Нас вчера такой смех разобрал. Представляешь, один из наших ребят вбегает в столовую и кричит: «Они там! Они там! Они уже на теннисных кортах!» — Другой остряк спрашивает: «А полковник в курсе?» — И тот ему в ответ: «Он ведет бой в одиночку!» — Представляешь, какой был хохот? Мы расквартированы в чудном местечке, это на окраине Ньюкасла. Раньше там жил судовладелец, но передал все это место для военных нужд.

Господи, враг на теннисных кортах, полковник играет в войну. Они думают, что это смешно. Ее братья живут в мире, о котором ей ничего не известно, да и обо всем остальном мире она знает очень мало, и несмотря на то, что она всем сказала, что может зарабатывать на жизнь, какая-то частичка ее сомневалась, так ли это.

Совсем недавно она так желала, чтобы что-нибудь произошло, чтобы какой-нибудь взрыв в голове заставил ее решительно шагнуть в какую-то одну, определенную сторону. Тогда она знала бы наверняка, где находится, кто она такая, да, вот именно, кто она такая. Обречена ли она всю жизнь оставаться незамужней леди и жить в этом большом постепенно разваливающемся доме на щедрость своих братьев? Или она все-таки человек самостоятельный, который может сказать: это я, и вот что я хочу делать. К черту общественное мнение. К черту этот класс… Ах, это-то и есть камень преткновения, непреодолимый барьер, не то, что таится внутри тебя, а то, что невидимо высится вне тебя, такой же прочный и неподвижный, как окружающие ее стены, только стены можно снести до основания, а классовый барьер не снесешь.

8

Роберт зашел в «Булл» и снова вызвал всеобщее удивление, что все еще не в военной форме. И не приметил ли он доли осуждения в отношении к нему его друзей? Джорджи Таггерт вступил в армию, так же поступило еще несколько завсегдатаев, а работавшие на шахтах или на фермах получили освобождение или отсрочку и теперь шумно выражали негодование по поводу несправедливости, лишившей их права защищать свою страну. В большинстве случаев возмущение было настолько громким, что вызывало сомнения в искренности жалобщиков. Тем не менее им верили.

Немного постояв у стойки, Роберт сел на велосипед и медленно поехал в сторону дядиного дома. Был чудный сентябрьский вечер. Он остановился у ворот какой-то фермы, прислонил к ним велосипед и положив локти на верхнюю перекладину ворот, любовался наступлением сумерек. Простиравшийся перед ним пейзаж радовал глаз, такой мягкий, пастельный, умиротворяющий. А в какой-то сотне миль отсюда грохотали пушки, умирали люди — и не по одному, не по, двое, а тысячами.

Он уже видел другой пейзаж, горы трупов, искалеченные тела, безногие, безрукие, с вывернутыми наружу внутренностями. Говорят, немцы перебили массу бельгийцев, а теперь они убивают англичан. Тем не менее газетные заголовки надрываются: «Наши храбрые солдаты остановили немецкое нашествие на Париж». Но какой ценой? Сколько их, утраченных навсегда юных жизней, сколько безутешных матерей и жен! Что является причиной войн? Алчность, жажда экспансии, приобретения земель, ненасытная жажда властвовать. Он не любит господства над собой, он против господства любого рода, так что по образу мысли ему следовало бы быть во Франции.