7

Четвертого августа объявили войну. На следующее утро Стенли вернулся от Каннингхэмов в самом приподнятом настроении. Он вошел в дом и громко крикнул:

— Агнес! Агнес!

Он так громко крикнул, что она со всех ног кинулась к нему из кабинета в холл.

— Что такое?

— Мы вступили в войну! Мы объявили войну Германии.

— Что ж, этого следовало ожидать, разве не так, после того что происходило последние недели?

— Но мы же воюем! Разве ты не понимаешь? До сих пор были сплошные догадки. Но это же свершилось. Эти немцы — настоящие дьяволы, ни капли человечности. Самое первое сообщение, которое было опубликовано, это о том, что они сотнями убивают детей.

— Не будут они этого делать, все это военные слухи.

— Не будут? — Он почти заорал, подался к ней, потом повернулся и через холл быстро прошел в гостиную.

Она последовала за ним и увидела, как он заходил по комнате, разгоряченно размахивая руками, с раскрасневшимся лицом. Он говорил и никак не мог остановиться:

— В Оксфорде были два студента немца. Совершенно невыносимые типы, надменные, надутые, как павлины. Они не только думали, они прямо говорили, что их страна самая великая в мире.

— Но ведь, насколько я понимаю, это мы веками утверждали, что Англия самая великая нация на свете.

— Но так оно и есть! Мы и есть самая великая нация. Погляди на наши колонии. Мы…

— Хорошо-хорошо. Будем считать это аксиомой. Лучше скажи мне, что ты собираешься делать?

— Ну, есть только одна вещь, которую я могу и хочу сделать. Я вступаю в армию. Найджел Каннингхэм уже вступил. Записался в пехоту, а я запишусь в артиллерию. Димк Уейр тоже идет в артиллерию. Он говорит, что мы будем на той стороне Ла-Манша уже недели через две.

Она остановила его хождение по комнате, внезапно задав вопрос:

— А как с Арнольдом и Роландом, они вернутся домой?

— Не знаю.

— Но ведь ты знаешь о них больше меня, — у нее зазвенел голос, — ты должен знать, какие у них намерения.

— Не говори чепухи. Откуда мне знать, какие у них планы относительно войны? Мы и сами-то не ожидали ее. У Найджела дядя в палате лордов, так Найджел говорит, что до последней минуты парламент был разделен, они не знали, что будут делать. Но то, что случилось с Бельгией, все сразу переменило, потому что они наступают на Париж, а там один шаг через Ла-Манш, и они в Англии. Это невероятно. Так что, думаю, они вернутся домой… И все же… — Он отвернулся, подошел к окну и, заложив руки за спину, стал смотреть на небо. Эту позу часто принимал их отец, и это вызвало у Агнес раздражение, и еще больше ее рассердили его слова: — У них там так хорошо пошли дела. У Арнольда два автомобиля, один гоночный. Они говорили, что хотят завести собственный дом, похоже, они там прочно обосновались. Но вообще-то это их страна и…

— Я ничего не знаю о том, что они обосновались. В последнем письме, которое я получила от Роланда, он жаловался, что не находит общего языка с местными, особенно на заводе.

— Ну и что тут особенного, там же не люди, а толпа, одни сорвиголовы. И воли им дали гораздо больше, чем рабочим у нас. И, — он рассмеялся, — не нужно забывать, с чего там началось, это же бывшее поселение заключенных, и было бы глупо ожидать от них хороших манер. — Он повернулся и, потирая руки, сказал: — Пойду переоденусь, потом поеду в Ньюкасл. Когда вернусь, не знаю. Может случиться, что придется отправляться сразу, я не знаю, какая там процедура… Во всяком случае, если… если меня отпустят, — он хохотнул, — по дороге домой я заскочу к Каннингхэмам, так что, вероятнее всего, вернусь поздно.

— Стенли.

Он уже выходил в дверь, когда она окликнула его.

— Да? — оглянулся он через плечо.

— А как же я?

Теперь он повернулся всем телом, посмотрел на нее и повторил:

— А как же ты?

— Просто я сказала, а как со мной, с этим местом? — Она развела руки в стороны и обвела ими как бы весь дом. — Во время войны рабочую силу мобилизуют, я так понимаю.

— Э, я не стал бы ломать над этим голову, тут могут призвать только одного, и тот Брэдли. Да он, наверное, и сам пойдет в армию… Да, я думаю, он наверняка пойдет.

У нее перехватило горло, глаза широко открылись, но она постаралась говорить спокойно:

— Хаббард и Магги на следующей неделе женятся. Я думаю, Хаббард за то, чтобы уволиться и перебраться в город. Он ничего мне не говорил, но Магги сказала тете, что его брат, который работает на металлическом заводе в Беркли, может устроить его и… — она сделала паузу, — на очень приличную зарплату, два фунта в неделю…

— Ну и что, если он так хочет, пусть уходит.

— Стенли! — Она так громко завопила, что он поморщился и быстро вернулся к ней:

— Что с тобой? Чего ты от меня хочешь? Что я могу сделать, приковать их здесь, что ли, цепями? Если они хотят уходить, они уйдут.

— Да. — Она говорила так же громко, как и он. — Они уйдут, и что у нас останется? Два старика в доме и одна женщина средних лет, потому… да потому что Бетти Троллоп подхватит волна военного ажиотажа, и только мы ее и видели, уж я-то знаю. А рабочие на усадьбе — остается один и, естественно, я. Так где же мое место в этой войне? Скажи мне.

— Там, где было всегда, здесь. Кто-то же должен оставаться и присматривать за домом. И послушай, Агнес, ты сама задавала себе вопрос, где бы ты была, если бы не здесь?

— Я была бы свободной и зарабатывала себе на жизнь, я могу зарабатывать музыкой. Здесь вы трое обращаетесь со мной не лучше, чем с последней служанкой, вы ни минуты не думали обо мне, только использовали меня и продолжаете использовать. Что, если я уеду и возьму с собой Милли?

Они стояли и смотрели друг на друга, и на какой-то миг в их глазах мелькнула ненависть, наконец Стенли сказал:

— В этом случае я бы сложил мебель в сарай и сдал дом военным. У Каннингхэмов только вчера говорили, что уже был запрос на Глен-Мэнор, он пустует последние шесть месяцев. Их особенно заинтересовало то, что там много стойл для лошадей и он подойдет для кавалерии. У нас тоже есть несколько стойл, правильно? Так что вот и ответ на твой вопрос, моя дорогая сестрица. Я бы завтра же сдал дом военным, если бы они проявили интерес.

Достойный ответ застрял в горле, она не могла произнести ни слова и знала только одно: он сделает то, что сказал. Увидев выражение ее лица, он поспешил смягчить удар, сказав:

— Ты сама напрашиваешься на неприятности, Агнес. Что бы там ни было, ни я, ни ребята не хотим оставить тебя бездомной, ты должна это знать. Есть сторожка, ты всегда можешь жить в ней.

Сторожка, всего три маленьких комнатенки и кухонька. Она не раз удивлялась, как это можно жить в них. А ведь в дни ее юности там жил конюх Прэтт с женой и пятью детьми. Здесь родились все его дети, и они разъехались, когда им было не меньше двадцати.

Она вдруг почувствовала внезапную слабость и полную опустошенность. Она отвернулась от брата и тут же услышала, как он вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.

Война. Все молодые люди уйдут на войну… Роберт, он уйдет. Конечно, уйдет, он такой человек. И он такой человек, который если делает что-то, то отдается этому делу весь, до конца. Возможно, он станет офицером. Да, вот если бы он стал офицером…

Она так быстро повернулась, что длинная юбка раздулась колоколом, и, быстрым шагом выходя из комнаты, она спросила себя, что за нелепость предаваться подобным мечтаниям, ведь всем известно, что рабочие офицерами не становятся.

Часом позже она заговорила с Робертом о войне и была поражена, если не сказать несколько разочарована. Они были в кладовой для упряжи. С ними была Милли. Она сказала:

— Разве это не ужасно, мы воюем?

— Да, я знаю, — ответил он.

В его голосе не прозвучало и тени энтузиазма, и она заметила:

— Все кинутся записываться в армию. Наверное, и вы не составите исключения?

Он выпрямился, положил на скамейку седло, в котором что-то поправлял, и безразличным голосом ответил:

— Я не стремлюсь участвовать в какой-нибудь войне. Я много читал о войне и знаю, что там много славы, которой, насколько я понимаю, увенчивают тех, кого убили, а им она ни к чему. Из того, что я понял, следует, что в войне не бывает победителей, потому что выигравший войну становится тюремщиком, а тюремщиков в конечном итоге всегда начинают ненавидеть, заключенные поднимают мятеж — и что мы имеем? Еще одну войну.

— Вы любите говорить метафорами, да?

— Люблю, так проще объяснять сложные вещи. Вспомните, Христос пользовался притчами и иносказаниями, чтобы его понимали и те, кто просто не понимал, и те, кто не мог понять.

— Спасибо.

— О! — У него немедленно изменился тон. Он слегка повернул к ней голову и, глядя в лицо, произнес: — Не нужно так реагировать, вы же знаете, что я имел в виду.

— Я знаю, что вы имели в виду, Брэдли.

Создавшаяся неловкость заставила их одновременно взглянуть на Милли, и он спросил ее:

— А вы знаете, мисс Милли? И что, по-вашему, я имел в виду?

— Ну, я думаю, вы имели в виду, что не хотите вместе со Стенли стать солдатом.

— Ха-ха ха! — Он раскатисто рассмеялся, но, ласково улыбнувшись, сказал: — Ну, вот, мисс Милли всегда попадает в точку. Вы правы, я не собираюсь отправляться с мистером Стенли на войну, если только меня не заставят.

— Вы пацифист, так их теперь, кажется, называют?

— Да нет. — Он снова посмотрел на Агнес и покачал головой. — Нет, если меня вынудят драться, я буду драться. На войне или на задах, все равно, но только в том случае, если это необходимо, так что я подожду, пока пришлют повестку. Будет так много патриотов, которые бросятся записываться, что они затопчут друг друга до смерти.