Но теперь в пять часов дня на подъездной дорожке оставался только один экипаж. Он принадлежал леди Эмили Клинтон-Смит и ее мужу Грегори. Никому и никогда не приходило в голову обращаться к этой паре «сэр Грегори и леди Эмили», первой называли леди Эмили, и она во всех отношениях была первой, что и демонстрировала сейчас в гостиной. Она сидела, смотрела на троих молодых людей и молодую женщину, которые располагались напротив нее, и говорила не останавливаясь вот уже больше получаса.

Глядя на женщину, которую она привыкла называть тетушкой, но обращаться к которой следовало с титулом, потому что это звучало с большим уважением и потому что она не принадлежала к их семье, Агнес думала о том, что братья сидят, притихшие как мыши, завороженные лицом, на которое было наложено такое количество косметики, что можно было подумать, будто мышцы к нему приклеены, двигались только глазные яблоки и губы, причем от верхней губы к носу устремлялись мириады морщинок, а от нижней столько же сбегалось к шее.

Сколько ей лет? Под восемьдесят или даже больше. Агнес припомнила слова матери, что никому не известно, когда родилась тетушка Клинтон, и никто не набирался смелости спросить. Она была устрашающая женщина, и сказать, чтобы ее любили, было нельзя, но и активно не любить ее тоже было невозможно. Она была королева сплетни, и любимым ее занятием было создавать или уничтожать репутации. Это была ее профессия. За последние полчаса она уже успела замарать несколько репутаций и сделала это таким образом, что можно было бы повеселиться, если бы только кто-нибудь осмелился на такое святотатство. Дело в том, что все свои высказывания она подкрепляла обращением к мужу, который был глух как пень: «Так ведь, Грегори? Пэдди Шемон поставил все, что было у него в доме, верно? И когда у него уже ничего не осталось, он поставил свою горничную. Ты помнишь, Грегори? Он поставил горничную, верно? По крайней мере, на время, пока не кончится ее контракт. Мы тогда только-только обручились, помнишь, и ведь девочка не возражала. Боже мой! Чего только не было».

Агнес расслышала сдавленный смешок. Это был Арнольд. Ее тоже разбирал смех: какое удовольствие получить такое легкое отвлечение после пяти дней сплошного кошмара, свою роль в котором играла и она, впрочем, свою роль играли все, кроме той, вокруг которой и бушевали страсти, — Милли, потому что с тех пор, как тогда на кухне она произнесла несколько слов, она не открывала рта. Казалось, ее мозг замкнулся на замок, и не только в отношении происшествия, но и всей жизни вообще. Она ела, она спала, она беспрекословно делала все, что ей говорили, но молчала, молчала, как в рот набрала воды.

Агнес не стала вызывать доктора Миллера, чтобы он посмотрел ее, он мог просто, как дважды два четыре, вычислить все. Потом, попозже, если ее состояние не изменится, она обратится к нему.

Леди Эмили продолжала без умолку:

— Какие нервы, канаты, а не нервы. Нахальная дальше некуда. Я познакомилась с ней в этой самой комнате, она тогда сидела тут с Кейт, вашей матушкой, ну вы знаете. Здесь-то она и встретила Джерри Бендикера и начала осаду — она всегда чувствовала, где пахнет деньгами. С самого начала была продажной сукой. Они с вашей матушкой были подруги, но такие непохожие, буквально мел с сыром. Ты тогда под стол пешком ходил. — Она указала на Роланда, потом передумала. — Нет, ты не тот. Это был ты — или не ты, Арнольд? Да, это был ты. Но она не взяла Бендикера на крючок и на пять минут, пока не начала свои игры с Регги. Правильно я говорю, Грегори? Я тебя спрашиваю, так это было? — Эти слова она буквально прокричала, и старик, потянувшись к ней всем телом, спросил:

— Да, а в чем дело, моя дорогая?

Тетушка повернулась к Агнес:

— Глухой, как фонарный столб. Как фонарный столб. Совсем одряхлел. Но нас всех это ждет. И вот что я ей сказала сегодня: нас всех это ждет. Так прямо и сказала. Ей это не понравилось, она все еще думает, что привлекательна. Боже мой, я не поверила своим глазам, когда увидела, как она у подъезда вылезает из экипажа. Подумать только, иметь такие нервы, чтобы приехать в этот дом на его похороны! Когда она бросила его, я сразу сказала, что ему поделом. Она же целый год, а может быть, и дольше, водила его за нос. Я все это знаю от Кристины Мэйберн, потому что это кузена ее мужа она подцепила не так давно. Они все помирали со смеху над Регги — мол, так ему и надо за то, как все эти годы он обходился с Кейт. И вот подумайте, она открыто заявляется сюда! Всему же есть свой предел! И она разговаривала с тобой, да?

Агнес смотрела не отрываясь на намалеванную маску с высящейся над ней бархатной шляпой со свисающей с обеих сторон вуалью и хотела ответить, но слова не шли в голову, она только сейчас поняла, кто была та Женщина в темно-фиолетовой тафте с черной траурной лентой на руке и в черном головном уборе. Так это была та самая женщина, любовница ее отца! Что она сделала бы, если бы знала? Показала бы на дверь? Агнес вспомнила, что сама заговорила с той женщиной, а не наоборот. Ей показалось, что та здесь чужая, никого не знает, а потому стоит в сторонке одна. Должно быть, люди сторонились ее, все знали, кто она такая. Но какое это имеет значение? Она больше никогда не появится здесь. И отца больше нет, и она в безопасности. По крайней мере, у нее есть дом. И Милли тоже в безопасности. О, да… Мысленно Агнес хотела еще раз произнести эти слова: «О, Милли в безопасности», но, взглянув на братьев, осеклась. Ни один из них не позаботится о Милли, и они запрячут ее в лечебницу с таким же удовольствием и так же быстро, как сделал бы отец, если бы перед ними не было препятствия — этим препятствием была она, Агнес. До тех пор пока они нуждаются в ней, чтобы вести дом, они будут мириться с Милли. Но как долго это может продолжаться?

Ей пришлось прервать свои грустные размышления, так как леди Эмили кряхтя поднялась и, глядя в сторону мужа, который мирно дремал в своем кресле, провозгласила:

— Встать! Грегори, мы уходим.

Арнольд Торман подскочил к старику, чтобы помочь ему встать, Роланд поспешил распахнуть дверь, а Стенли предложил леди Эмили руку. Прежде чем опереться на нее, она повернулась к Агнес и проговорила:

— У тебя, девочка, теперь забот полные руки. Понадобится совет — в любое время добро пожаловать ко мне. В этом доме, думаю, мне больше не бывать. — Она чопорно повертела тощей шеей и оглядела комнату. Затем на почти грустной ноте закончила: — Сколько счастливых минут прошло в этой комнате! Ваш дед прекрасно танцевал. Да, в этом доме я провела столько счастливых часов. Но это было давным-давно, да, давным-давно. «Все уже умирает, если уже не мертво». — На последних словах ее голос сел, она повернулась к Агнес и, положив руку на руку Роланда, негнущаяся как палка, прошествовала по комнате и через холл.

Стоя на верхней площадке лестницы, Агнес наблюдала, как братья усаживают супругов в экипаж, как укутывают им колени пледами, как подали кучеру знак, что можно трогать. Итак, уехал последний на сегодня гость.

Когда все снова собрались в гостиной, несколько минут царило молчание. Его нарушил Стенли:

— Какая же страшная ведьма! Живой труп. Нельзя допускать, чтобы люди жили так долго. Животных в таком состоянии отстреливают.

— А, заткнись, — махнул на брата рукой Арнольд. — Обожди, пока тебе стукнет пятьдесят.

— Но ей никак не меньше двух раз по пятьдесят.

— Язык у нее по-прежнему молодой.

Стенли повернулся к Арнольду и согласно кивнул, проговорив:

— Ты прав, языку нее острый как бритва, стоит лишь запахнуть скандалом.

— Ты в этом не одинок. — Арнольд подошел к маленькому столику, на котором стояли поднос и графин со стаканами. Прежде чем разлить виски, он взглядом спросил Агнес, не выпьет ли она.

Она кивком показала, что выпьет, и проговорила:

— Вы знаете, кто эта женщина, про которую рассказывала леди Эмили?

— Ты имеешь в виду любовницу отца?

От такого откровенного признания у Агнес свело скулы:

— Да, я именно ее имела в виду, — сдержавшись, сказала она.

Вместо ответа Арнольд взял графин, плеснул в стакан виски, принес ей и только потом сказал:

— Да, я знал, и не нужно прикидываться шокированными.

— Я не шокирована.

— Рад это слышать, потому что он был не лучше и не хуже любого другого мужчины.

— Что верно, то верно.

На нее тут же устремились изумленные взгляды трех братьев, которые никак не ожидали от нее такой реакции.

— Вы ничего о нем не знали. Вы ничего не знали о том, как мы тут живем в этом доме. Вы получали все, что вам было нужно, все трое, а вам было нужно все, только бы не быть здесь, а мы, дом и вообще все в нем, должны были влачить жалкое существование. В других условиях вам бы пришлось работать, и если бы вы работали, то мы не оказались бы в такой дыре. Даже если бы только ты, Арнольд, не уехал и занялся бы нашими предприятиями, разобрался хотя бы с одним из них, мы бы сумели выбраться из нищеты. Но нет, вы все сыновья своего отца, для вас всех своя рубашка ближе к телу. Я уже здесь говорила Стенли, теперь повторю вам: как вы думаете, что я пережила, когда на моих глазах за наш уголь уплатил слуга? Деньги на бочку, и будет уголь. То же самое теперь со всеми торговцами. Завтра возвращается этот человек насчет картин. Вас не было, когда он приезжал в первый раз, и сколько бы вы ни получили… Я полагаю теперь ты, Арнольд, ведешь наши дела, так вот, я говорю, сколько бы вы ни получили, прежде чем ваши потребности проглотят эти деньги, нужно разобраться с торговцами.

— С торговцами разберемся, — уверенно заявил Арнольд. — Надеюсь, когда завтра приедет Роли и мы с ним подведем итог, у нас хватит денег, чтобы разобраться со всеми долгами.

Агнес рассмеялась, и братья в удивлении переводили взгляд друг на друга, так звонко и так иронично она расхохоталась. Запрокинув голову назад, она смеялась, вспомнив присказку, которую любила повторять не только Пегги, но и, по-своему, Магги: «Вашими бы устами да мед пить». Совершенно бессознательно она вдруг повторила ее с хорошим ирландским акцентом Магги, бросила на братьев взгляд, от которого им стало совсем не смешно, и вышла из комнаты.