— Это очень печально, мисс, очень. Я могу представить себе, как вы должны себя чувствовать, потому что и я чувствую себя очень гадко и переживаю, что мисс Милли могут отправить в лечебницу. Я знаю женщин, которые в десять раз хуже нее, а выходили замуж и даже рожали детей. — Он замолк.

Она тоже помолчала, затем проговорила:

— Я рада, что вы тоже так думаете, Брэдли. Я никогда не считала Милли безумной или умственно неполноценной и что ее нужно изолировать. — Она приложила руку к горлу, на глазах снова блеснули слезы, она прошептала: — Я не должна. Не должна.

— Неужели ничего нельзя сделать, мисс? Вам не к кому обратиться?

— Нет. — Она на миг крепко сомкнула веки, потом открыла и, несколько раз поморгав, сказала: — Мои братья тоже так считают, и мистер Крокфорд. — Она смотрела мимо Роберта в ту сторону, где стояла лошадь с телегой. — Мистер Крокфорд и отец думают одинаково. — Она еще раз взглянула на него, прежде чем проговорить: — Знаете, Брэдли, я должна была выйти замуж. Но этого не будет… Все кончено… Я могу вам это сказать, потому что, вернувшись домой, вы сами скоро все услышите.

Он не сказал ни слова, просто посмотрел на нее, Агнес тоже взглянула на него и, как бы завершая рассказ, произнесла:

— Я была обручена четыре года. Это немалый срок. — Сказала она и направилась к телеге.

Он последовал за ней, помог усесться рядом с собой и крикнул лошади:

— Но!

Так начался их путь домой.

Лошадь неторопливо бежала по дороге, и его мысли были заняты сидевшей рядом с ним молодой леди, которую он про себя называл «бедная девочка», и Милли, которую собираются упрятать в сумасшедший дом, так как то, что они называют лечебницей, это и есть сумасшедший дом.

«Это же позор, настоящий позор», — в сердцах мысленно повторял он. Что касается мистера Крокфорда, его интуиция подсказывала, что ей в известном смысле просто повезло отделаться от него. Роберту доводилось видеть очень похожих людей среди представителей своего сословия, у себя дома они разыгрывают из себя повелителя, командуют домочадцами, а на самом деле это самовлюбленные, эгоистичные, узколобые людишки, видящие в женщинах дешевую прислугу или рабынь, а не партнеров по жизни. Из разговоров среди его товарищей еще по работе у Палмера девяносто процентов жен никогда не знают, сколько получает их муж, им выдают более чем скромную сумму, и они должны этим довольствоваться. Даже когда в семье ежегодно добавляется ребенок, эта сумма нередко остается неизменной, так как мужу нужно его пиво и другие маленькие удовольствия, включая, конечно же, несколько шиллингов на тотализатор. Мистер Крокфорд казался ему человеком подобного типа.

Таггерты знали кое-что о семье Крокфордов и о том, как они разбогатели и стали хозяевами целой сети магазинов. Дед был мелким лавочником в Джерроу, а теперь вряд ли найти город на Тайне, где не имелось бы одного-двух магазинов Крокфордов. Что касается матери, то она, как считали, вышла из более благородных кругов и всем напоминала об этом, а потому прислуга у нее не удерживалась.

Между тем Роберт поинтересовался:

— А нет у вас, мисс, родственников, которые могли бы взять вас с Милли к себе?

— Нет, никаких. Если мисс Милли отправят, мне тоже придется уйти… — она повернулась к нему и, прежде чем закончить фразу, глянула на него, — потому что мне тоже придется найти себе работу. Жизнь очень странная вещь. Вы так не считаете, Брэдли?

— Да, мисс, считаю. И эта мысль появилась у меня не сегодня и не вчера. Я часто задаю себе вопрос, почему один рождается белым, черным или желтым. Или почему один рождается богатым, а другой бедным. Или еще, как так получается, что есть люди, которым дано господство над другими людьми, когда они, так сказать, не обладают качествами, которые необходимы для того, чтобы распоряжаться такой властью.

Он встал на зыбкую почву, не нужно было заговаривать об этом.

Глядя прямо перед собой, она проговорила:

— Я слышала, вы много читаете?

— Да, мисс, я люблю читать. Но чем больше читаю, тем больше понимаю, насколько я невежествен. Особенно эта мысль стала не давать мне покоя последнее время, потому что я стал задумываться не только о себе, но и обо всех, кто лишен настоящего образования. Дайте им шанс, и многие люди смогли бы добиться многого.

Она ничего не сказала, и дальше они ехали молча, пока уже на подъезде к их дому она не повернула к нему голову и не проговорила:

— Могу я вас кое о чем попросить, Брэдли?

— О чем угодно, мисс. — Он тоже повернул голову к ней, и теперь они смотрели друг на друга, и он повторил еще раз: — О чем угодно, мисс.

Она перевела взгляд на сложенные на коленях руки и сказала:

— Пожалуйста, никому не рассказывайте, какой вы меня нашли сегодня.

— Вам не нужно об этом просить, мисс.

Она подняла глаза на него и произнесла:

— Вы очень добры и все понимаете.

Он натянул вожжи и направил лошадь в ворота. Когда он остановил лошадь перед парадной дверью, она сказала просто:

— Я сойду во дворе.

Въехав во двор, он соскочил с телеги и помог ей сойти. Агнес поблагодарила его взглядом. Он взял лошадь под уздцы и повел к конюшне.

Выведя лошадь из оглобель, он снял хомут, потом вытер коня и только после этого задал корм. Ни Хаббарда, ни Артура Блума в конюшне не было.

Обычно в таких ситуациях он шел через двор на кухню пить чай, но время чая давно прошло. Он, конечно, знал, что для него что-нибудь оставили, но есть не хотелось. Он вышел во двор, прошел мимо дверей седельной — комнаты, где хранили конскую упряжь, и по лестнице взобрался к себе в комнату над конюшней.

Он сел на стул у голого стола и, опершись на него рукой, наклонился к маленькому помутневшему от пыли окошку, из которого виден был двор и верхняя часть северного крыла дома. Мысленно он заглянул сквозь стену в комнату, где стояла Агнес и Милли рядом с ней. В голове роились странные мысли. Впрочем, реального содержания в них не было — они клубились бесформенной массой и были совершенно абстрактными, как это обычно случается с мыслями. Не за что было ухватиться, не на чем задержаться, не над чем поломать голову, однако водоворот мыслей заставил его подняться со стула, и, неподвижно глядя в пол, он пробормотал себе под нос:

— Боже всемогущий.

2

В доме все чего-то ждали. Что-то должно было произойти, долго так продолжаться не могло, и Стенли так прямо и выразился. Они сидели за завтраком, он посмотрел через стол на Агнес с недовольным видом.

— Так продолжаться не может. Я не знаю, в каком положении я нахожусь. Я не знаю, что мне делать… чего от меня ждут. Я никак не могу его понять. Единственное, что мне ясно, это то, что у него нет никаких денег.

— Ну, это для тебя не новость, и уже давным-давно. — Агнес откусила кусочек тоста.

— Да. — В его голосе сквозило раздражение. — Но есть большая разница между отсутствием денег в этом смысле и нищетой, когда сидишь у разбитого корыта. У нас же всегда был доход от шипчандлерского предприятия или еще там от канатной фабрики.

— Как и во всех делах теперь, в канатной фабрике у него теперь только доля. Насколько мне известно, шипчандлерское дело все еще принадлежит ему, если только он еще не спустил и его или не преподнес в качестве подарка своей, — она сглотнула застрявший в горле комок, — женщине.

— Не говори глупостей, Агнес. Кто же дарит любовницам такие бизнесы, как шипчандлерское дело?!

— Хорошо, — сказала она, на этот раз чуть громче, и наклонилась к нему через стол, — тогда скажи мне, куда подевались все остальные бизнесы? Самая большая доля у него была в металлическом заводе, потом были акции в шахтах Бюла-Майн и кирпичном заводе.

Стенли закрыл глаза, подумал и ответил:

— Это было так давно, и, насколько я понимаю, все его доходы съел кризис, потом забастовки и тому подобное.

— Да, и так далее, и так далее. Тебе, как и тем двоим, годами было ни до чего, вас ничто не интересовало, а когда были дома, вы что-нибудь делали? Ничего. Думали о собственных удовольствиях, развлекались и беспокоились только о том, сможете вернуться в Оксфорд или нет. Ты знаешь, что в последнее время дошло уже до того, что торговцы не хотят давать ничего в кредит, а на днях даже отказались оставить партию угля, хорошо, Дейв заплатил. Ты это знаешь? Дейв заплатил за наш уголь!

Он наклонил голову и, чтобы как-то отбиться от ее вопросов, промямлил:

— Ладно, а что я могу сделать? Я пытался говорить с ним. Я пытался. Пытался. Но он так надирается, что от него ни слова резонного не услышишь. Что-то совершенно выбило его из колеи, что-то такое, что подействовало на него сильнее, чем даже то, что, наверное, произошло с ним на днях в Ньюкасле.

— Да, и я догадываюсь, что это. Скорее всего вылетели в трубу все его планы привести сюда в качестве хозяйки его любовницу.

Стенли с негодованием вскинул голову и с презрением воскликнул:

— Ну, нет, на это он ни за что не пошел бы. Он тебя просто попугал.

— Ничего не пугал, позволь мне знать.

— Думаешь, нет?

— Я абсолютно уверена, абсолютно.

Он замолчал, вытер губы салфеткой, потом встал из-за стола и проговорил:

— Я бы не перенес ее в нашем доме.

— Ты видел ее?

— В общем, нет. — Он повернулся к ней. — Ее видел Арнольд и говорит, красотка. Расфуфырена, с ног до головы в самом модном и чуть моложе его.

Агнес тоже встала из-за стола и, с силой оттолкнув от себя стул и буркнув: «Красотка!», направилась к двери. Ее остановил голос Стенли:

— Секундочку, Агнес. Послушай, а мне-то что делать? Скоро начинается семестр, и мне нужно знать.