До утра мы сидели на кровати, укрывшись пушистым пледом, которого хватило бы на пятерых, и пили мартини, разбавляя грейпфрутовым соком. Катя рассказывала о Мише и пыталась вязать шарф из пестрой мохнатой шерсти, набирала петли, сбивалась со счету, повторяла снова.

– Я подарю ему шарф на Новый год.

Утром я вышла на улицу и, проходя к автобусной остановке мимо помойки, закинула туда Катины зеленые духи.

Я заработаю денег и подарю ей хорошие на Новый год.

Из Живого Журнала Оксаны Смотровой

Пронесло. Думала, что это опять классная приперлась, чтобы вынести мне мозг за прогулы. «Смотрова, ты пропустила больше половины уроков физкультуры, будешь не аттестована!» Я виновата, что у меня температура под тридцать восемь, сопли до колен, и так болят ободранные ладони, что боишься лишний раз помыть руки?!

Концерт был в субботу вечером. После выступления мы с девчонками рванули на улицу через черный ход, чтобы успеть взять автографы у музыкантов. Пока они не уехали в гостиницу.

Их машина стояла за железными воротами. Как мы ни просили охранников, как ни умоляли, они, гады, так и не открыли. Мы подумали пару секунд и решили, что не так страшна ограда, как выглядит. Если поднатужиться, то ее можно перелезть в два счета.

Хватаясь за обледенелые перекладины, мы полезли навстречу своему счастью. Охранники орали, матерились, грозились позвать ментов. А нам пофиг. Нам нужен автограф, нам нужно видеть их в десяти сантиметрах от нас, а дальше… Какая разница, что будет дальше? Что бы там ни было, это никогда не сравнится с мгновениями, когда мы лезли через ограду, чтобы увидеть их еще несколько секунд.

Домой я приползла во втором часу ночи. Рваные джинсы по колено в грязи можно было выкинуть. То же самое с курткой. Самое ужасное – это перчатки. Вернее то, как мы с братом пытались их снять с рук в два часа ночи. Они натурально примерзли к ладоням и не снимались обычным способом.

Брат налил холодной воды в таз и силой держал там мои руки. Я вырывалась и орала – больно зверски. Потом снял их. Красные ладони, лопнувшие сосуды, все жжет, горит… Весь следующий день я боялась посмотреть на свои руки. Сейчас еще ничего. Надеюсь, девчонки не испугаются.

Не знаю, что было бы со мной, если бы не Кристина.

Вот так вот все и происходит. Еще вчера ты веселилась с друзьями, думая, что так будет всегда, а сегодня лежишь на верхней полке скорого поезда и едешь в другой город.

Я рассказала девчонкам, как все было, показала руки и опять расплакалась. Я люблю его. Он мужчина моей мечты, мой идеал.

Что бы ни говорили окружающие, что бы ни писали в журналах – таким, как я, бесполезно втирать, что очень скоро все это пройдет, не оставив в памяти почти никакого следа. С этим надо смириться и оставить нас в покое.

Мы можем слушать одну и ту же песню двести раз подряд и тащиться от нее, как будто слышим впервые.

Мы обклеиваем комнату плакатами и целуем их на ночь.

Мы любим, болеем, страдаем и не представляем, что может быть по-другому.


– Вы самые лучшие девчонки в нашем классе. Мне повезло, что я встретила вас. Если бы не вы, я б уже давно повесилась. Вчера Лариска приходила ко мне домой, звонила в дверь, но я не открыла… Хрен знает, что она подумает, когда увидит мои руки!

– Как тебя угораздило-то?

– Не знаю… – вздыхала я. – Сначала было жарко, руки вспотели, потом мы часа два на морозе толкались, потом через железные ворота лезли. Понимаешь, они обледеневшие были, и перчатки липли к ним. А нужно было лезть выше, отдирала руку и поднималась дальше. Я не чувствовала боли. Это только потом, когда домой приехала…

– А это было так важно, взять автограф?

– Зачем он тебе? – не понимала Кристина. – Смотреть на него, что ли? Целовать?

– Да, – гордо ответила я. – Вам этого не понять. Хотя, на самом деле, если бы я там была одна, то вряд ли полезла бы через ограду. Одной страшно, а тут – все вместе, так проще. Знаете, меня ведь легко развести на «слабо». Это очень похоже. Я не могла опозориться при фанатках, остаться трусихой и неудачницей без автографа. Слушай, неужели у тебя никогда такого не было?

– У меня было в седьмом классе. Я влюбилась в актера, самого красивого мужчину Голландии. Он снимался в мистическом сериале, где группа из четырех американских ученых борется с силами зла. Демоны, призраки, нечисть всякая… страшно!.. Показывали по понедельникам после вечерних новостей. Я не пропускала ни одной серии. Он был крутой. Высоченный такой, красивый, хоть и старый, вечно в плаще ходил, самый главный у них был.

– Старый? Сколько ему было? Тридцать?

– Думаю, больше сорока. Его постоянно били, он вечно падал с высоких лестниц, его швыряли на стены почти в каждой серии, а однажды вообще – с размаху проткнули мечом, пригвоздив к стене. В этот момент я жмурилась, а потом плакала. Он так кричал, когда этот меч из него вытаскивали.

– Кристин, ты ненормальная.

– Нормальная. Еще я просила сестру записывать мне каждую серию, потому что наш DVD не умеет записывать с телевизора. Где-то лежат сейчас эти диски, давно их не смотрела. Больше года, наверное. Знаешь, что я сделала перед восьмым классом?

– Ну?

– Я распечатала свою любимую фотку с ним, наклеила на картон и первого сентября пообещала ему, что в этом году буду учиться лучше всех и закончу восьмой класс без единой четверки. А я держу обещания. Я училась и думала о нем. Я висела на согнутых руках на шведской стене и думала о нем. Провисела дольше всех. Получила пять. Я ползла вверх по канату и думала о нем же. Я забиралась выше всех, под самый потолок. Получила пять. Контрольные по математике, диктанты по русскому, сочинения по английскому. Они были круче всех. Я училась и мечтала, что выучу голландский и приеду к нему. Даже разговорник однажды купила.

– А потом?

– Что потом?

– Ну, ты поехала к нему?

– Оксан, ну ты что, дура? Нет, конечно. Я увидела Гусева из одиннадцатого класса и сразу влюбилась в него. У него были веснушки и кривые зубы. Каждый раз, когда у его класса проходили уроки истории, я искала повод, чтобы забежать лишний раз в класс к маме и увидеть его, хотя бы несколько секунд. А когда был экзамен по истории, он принес матери букет роз. Я ходила и любовалась ими. Через неделю они засохли, и я забрала их себе. До нового года хранила их, а потом выбросила. Он окончил школу, но ни разу не зашел потом.

– А чего ты с ним не познакомилась?

– Ты что, он не стал бы общаться с учительской дочкой.

– Но я же общаюсь.

– Ты не парень. В общем, к чему я веду. Если так будет продолжаться, я сама найду тебе парня. Вот только экзамены сдам, а потом займусь тобой. Поняла?

– Ты опять за свое? Открой брачное агентство и развлекайся, а меня не трогай! Сама разберусь.

– Кстати, у меня есть старший брат. Двоюродный. Отличный парень. Свободен, но это временно. Очень временно. Жаль, что тебя это совсем не интересует. Вы бы хорошо смотрелись вместе.


Каждый день мы следим за жизнью кумиров, читаем о них в Интернете, покупаем журналы, делимся новостями с другими фанатами. Отношения кумиров с девушками воспринимаются как личная драма, будто он предпочел тебе другую. Кажется, что если бы ты была рядом, то выбор кумира был бы непременно в твою пользу. Ты реально можешь грузиться этим долгое время. Обещаешь себе, что выучишь английский/испанский/немецкий/ финский, поднакопишь денег, дорастешь до восемнадцати лет и рванешь в Лондон/Мадрид/Берлин/Хельсинки. А он уже там ждет тебя с распростертыми объятиями! Твой идеал, твой кумир, твой единственный.

Конечно, вы тут же влюбляетесь друг в друга с первого взгляда. В ваших глазах, как в мультиках, бьются красные сердечки, а дальнейшая жизнь представляется сплошным праздником. О чем еще можно мечтать?

Уж точно не о ровесниках. Ты их просто не видишь. Не отражаешь.

Влюбленные парочки вызывают тихий смех.

Я представляю, что целую Брендона Флауэрса, и меня бросает в жар.

Глава четвертая

Однажды утром в середине сентября я зашла в студенческий буфет выпить чаю с лимоном перед началом занятий. Буфетчица была недовольной и сонной, она кинула в граненый стакан два куска сахара, пакетик чая и дольку лимона. Оставалось добавить кипятка из самовара, что стоял на залитом водой подносе у окна. Из крана медленно сочились большие капли, шел обжигающий пар, и пахло плавленым сыром от бутербродов.

Я вышла во внутренний двор. Несмотря на ранний час, все столики и скамейки были уже заняты. Даже самые раздолбанные и кривые. Дворник подметал ржавые листья, среди которых блестели фантиками десятки мелких конфет.

Я устроилась на бортике неработающего фонтана и стала греть руки о стакан с чаем. У стены стояли два старых унитаза, в палисаднике валялся сломанный стул, а у скамейки курил мужчина в темном плаще. Держа стакан одной рукой, я нащупала камеру в сумке. Сняла дворника с метлой, разметавшего полукругом оранжевые листья. Ему помогал ветер, добавлял, исправлял или перечеркивал часть трудов, заставляя переделывать заново. Строгий сентябрьский ветер. Сердитый старый дворник. В тихом заточении из четырех желтых стен высотой в девять этажей. Я училась здесь меньше месяца, но уже успела полюбить все это. Будто любовь к этому месту была безусловной, была прописана во мне еще задолго до моего появления здесь, в этом городе. Все хорошо, все правильно, все как надо. Это место не стало моим. Оно всегда было моим.

Потом я сняла желтую стену снизу вверх, весь двор в целом, спящую собаку, которую подкармливали повара из столовой, потом неработающий фонтан с дождевой водой, плавающими окурками и прочим мусором. Мне хотелось зафиксировать каждый момент своей жизни в Москве, своей учебы, своих отношений, пусть даже в этом не было ни капли художественного смысла, и никому, кроме меня, они не были интересны.

Я встала, чтобы лучше уместить крыльцо в кадр. Левая рука была все еще занята горячим чаем.