Каждый год в конце лета дед брал полотняный мешок, сшитый бабушкой, и шел собирать рябину для домашнего вина. Мы с Ванькой всегда помогали, срывали крепкие грозди, до которых могли дотянуться, кидали в мешок, искали новое дерево.

К семи вечера набирали мешок рябины и шли домой. Отрывали ягоды, выбрасывали все испорченные, а остальные промывали, клали в большую кастрюлю, заливали водой и накрывали крышкой. Кастрюля была светло-голубой с красными цветами. Ее ставили на низкую табуретку в ванной. К ноябрьским праздникам вино было уже готово.

Нам было по десять, и мы пробовали его в числе первых, а на стенах уже висели вышивки крестом. Две синицы на ветке, церковь в снегу, ветка сирени.


К началу осени мне по частицам удалось собрать себя заново. Я похудела, волосы отросли. С короткими было даже лучше – черты лица оказались ярче и выразительнее – будто исчезло все лишнее и ненужное, а осталось самое важное.

Из Живого Журнала Оксаны Смотровой

– Знаешь, мне как-то неудобно говорить тебе об этом, – начал телефонный разговор Санчес. – Я не думал, что так получится.

– Не тяни уже. Говори, что хотел.

– Пока вас не было, приезжала тетка и заходила в квартиру. Что-то ей там нужно забрать из старых вещей. Книгу какую-то, что ли. И фотки старые. Сначала все было нормально, и она три дня ничего не говорила об этом, а вот вчера… В общем, ей не очень понравилось, что вы сделали с квартирой.

– А что такого мы с ней сделали? Мы выбросили старый сломанный холодильник, от которого твоей тетке лень было избавиться. Он стоял у входа в Машкину комнату и мешался. Мы постоянно ударялись об него плечами и локтями. Синяки неделями не проходили.

Что дальше? Мы сняли плешивый ковер со стены и снесли его на помойку, потому что из него летела моль.

Мы разобрали старый стол и убрали его за шкаф. Старый диван… я спала на нем месяц, и каждую ночь пружины впивались мне в бока. Мы купили новый и выбросили старый. Повесили новые шторы на кухне и поклеили нормальные обои в коридоре. Заметь, они сочетаются по цвету с мебелью и шторами. Что не так?

– Ей кажется, что вы чувствуете себя хозяйками, обживаете квартиру и все такое. Ей это как-то неприятно. Цветы вон расставили, заросли на балконе устроили. Понимаешь, они жили в этой квартире больше двадцати лет, а тут появляетесь вы и вешаете на стену фото своей семьи, ставите на полки свои духи, выращиваете свои бегонии на подоконниках. Она ожидала увидеть свою старую квартиру, где выросли ее дети, а увидела две чужие комнаты, где почти год жили две незнакомые ей девочки, которых она не видела даже на фото.

– Санчес, ты забыл, что она сама разрешила делать ремонт?

– Да, разрешила, – согласился он. – Наверное, она просто не ожидала, что так получится. В общем, она больше не хочет, чтобы вы жили в этой квартире. Можете пожить до середины сентября, пока ищете новую, но это не бесплатно, сама понимаешь.

– Я что-то не поняла. Нас что, выгоняют из квартиры?

– Не выгоняют, – поправил он. – Просто просят съехать.

– Отлично. Мы съедем, как только вернемся в город. Через неделю.

– Вы можете пожить до середины сентября… – растерянно повторил Санчес.

– Нам есть где жить, – ответила я. – Я вернусь домой, а Маша переедет в общежитие, там как раз освободились комнаты.

– Извини.

Год моей самостоятельности приближался к концу.


Я вернулась в гетто в последний день августа. Два дня убиралась в квартире, собирала свои вещи, посуду, постельное белье, полотенца, рамки с фотографиями. Укладывала в картонные коробки, заклеивала коричневым скотчем, подписывала цветной пастелью. Двенадцать месяцев самостоятельности легко уместились в три коробки, оставалось еще две пустых и горшки с цветами, которые, на удивление, не загнулись за летние месяцы. Санчес послушно готовил для них воду и поливал два раза в неделю.

Глава семнадцатая

Я приехала в Москву на второй неделе сентября, когда занятия в институте уже начались. Квартиру на окраине «гетто» пришлось оставить. Кудрявая девочка с черными глазами, следившая за нами более девяти месяцев, сказала «нет». Оксана вернулась домой к маме, бабушке и брату.

Остановилась у Руслана. Приехала в шесть утра, оставила вещи и поехала в общежитие – после летних каникул освободилось много комнат. Это было значительно дешевле, чем снимать квартиру, даже если на двоих. Мне дали комнату в новом двенадцатиэтажном блоке.

Большие светлые комнаты на двух человек, несколько больших кухонь на этаж, вид с балкона на юго-запад Москвы, МГУ и Воробьевы горы.

Здесь было красиво. Не каждому студенту выпадала удача получить комнату в таком здании. Катя жила в другом. Вот он – первый пятиэтажный блок, всего их семь – стоят серым грустным рядом вдоль шоссе.

На кухнях вечно пахло тухлятиной из неисправных холодильников, в коридорах сизая вуаль сигаретного дыма с примесью какой-то дряни, в туалетах и душе не убирались неделями.

Блок был общим. Парни и девушки жили в одном здании. Я немного боялась туда идти. Раньше всегда была с Катей, а сегодня – одна.

Я забрала ключи от своей комнаты и спустилась вниз. Прежде чем ехать к Руслану за вещами, решила зайти к Кате. Если она и уезжала домой на лето, то должна была уже вернуться. Если нет, то скоро я все узнаю.

Последний раз мы виделись, когда мы с Игорем снимали ее в студии, когда мы еще были вместе. Я не могла избавиться от ощущения, что все это было не со мной, не в моей жизни. Это была не я, а кто-то другой – чужая любимая девушка, чью роль я играла, чью роль мне навязали помимо моей воли.

Пятиэтажные блоки протянулись вдоль дороги, их строили парами, в форме буквы «Г» так, что сверху они были похожи на семь прямоугольников с проходами в углах по диагонали.

Показала студенческий на первом этаже и прошла в левое крыло. До пятого этажа шла пешком. Старый желтый линолеум в коридоре равномерно пузырился по всей поверхности, зиял внезапными серыми разрывами.

Дойдя до Катиной комнаты, я толкнула дверь. Не открылась. Прислушалась. Было тихо. Постучала три раза. Потом еще два чуть сильнее – так, что заныли пальцы. За дверью послышались шаги и звук открываемого замка.

Мне открыла Алла – девушка с четвертого курса. Катя делила с ней комнату со второго семестра. На голове полотенце, завязанное розовым узлом; сама в коротком халате, руки и ноги в мурашках, шерстяные вязаные носки в полоску почти до колен, стоптанные тапочки. В этом блоке всегда было холодно – даже в теплое время года.

– Привет, – сказала я, чувствуя неловкость. – А Катя у себя?

– Кати нет, – тихо ответила Алла, все так же стоя в дверях.

– Она еще не приехала? Мы не виделись три месяца, ее телефон не доступен, на сообщения она не отвечает. Я только приехала. Думала, может, она здесь.

– Катя умерла три недели назад.

Я сползла по стенке в коридоре, вцепившись в сумку. Алла принесла мне воды и закрыла дверь.

Алла рассказала, что в начале августа Катя захлебнулась в ванной. Вода лилась через край, она была в платье цвета чайной розы, а глаза завязаны черным шелковым шарфом. Она даже как будто улыбалась, чуть приоткрыв пухлые чувственные губы, будто просто уснула. Она была такой красивой, что невозможно было поверить, что она мертва.

– Она покончила с собой?

– Я не знаю, – ответила Алла. – Ты еще не была в институте? Сейчас только и говорят об этом. Понимаешь, она ведь не резала вены, не пила таблеток, не пыталась повеситься. Ей было сложно здесь. Не ладилось с парнем. Высокий такой, автогонщик. Ты знаешь, наверное. Она любила его так, что хватило бы на десять таких с головою. Ничего не ела и постоянно пила. Я почти не видела ее трезвой. В тот день у нее что-то произошло с ним. Она пришла ночью в слезах. Очень пьяная, двух слов связать не могла. Сказала, что пойдет в душ, закрылась там. Долго не выходила, не отвечала. Ее мобильник разрывался от звонков – это тот самый парень ей звонил. Раз двадцать позвонил, наверное. Я разбудила соседей, чтобы помогли выломать дверь. Вода начала литься уже в коридор. Когда этот парень снова позвонил, я ответила ему. Он прибежал быстрее соседей… тут же аспирант ее появился, просто зашел к ней зачем-то. Вместе они выломали дверь. Гонщик достал ее из воды, стянул повязку с глаз. Аспирант плакал.


Медэкспертиза сделала вывод, что это не было самоубийством. Катя слишком много выпила, отключилась в ванной и захлебнулась водой.


Я села на маршрутный автобус и приехала в институт. Фото Кати стояло на первом этаже – у поста охранников, прямо напротив турникетов. На фото Катя выглядела тринадцатилетним подростком, почти еще ребенком со взрослым взглядом. Это был один из тех снимков, которые мы сделали в тот день, когда виделись в последний раз. На балконе в нашей прошлой квартире, среди цветущих анемонов в длинном розовом платье, которое я подарила ей. «Какая красивая…» – вздыхали студенты и преподаватели. «С какого она курса?» – спрашивали другие. Люди подходили, задумчиво смотрели на детское лицо взрослого ребенка и уходили по своим делам. «Такая молоденькая… только восемнадцать исполнилось…» – бесконечный поток слов. «Катя… а она точно у нас училась? Никогда ее не видел…»


Обернувшись, я наткнулась на взгляд Миши. Мы молча подошли друг к другу и обнялись. Под глазами обозначились синяки; он кусал губы, а я плакала на его плече.

– Она тебя очень любила, – сказал Миша. – Ты была ей ближе всех.

– Она тебя очень любила, – повторила я за ним.

Это было похоже на признание в любви. Искаженное признание.

Миша не ответил, только крепче обнял.

– Можешь отвезти меня домой?

– Поехали, – кивнул он.


Мы ехали молча.

Катя умерла три недели назад. За это время я отправила ей десять сообщений в социальной сети, которые навсегда останутся непрочитанными. Десять СМС, на которые никогда не получу ответа. Несколько звонков на номер, который теперь навсегда недоступен.