– Это… это… Нет, я даже не знаю, как реагировать. Ей четырнадцать лет! Вы понимаете, что ей учиться надо, а не по клубам выступать?!

– Одно другому не мешает. И потом, все равно у нее год пропадает. Она растеряна, как вы не понимаете? Не знает, где ей придется доучиваться – здесь или в Америке.

– Конечно, в Америке, – фыркнула я. – Я согласилась принять ее максимум на год.

– Ну вот, видите. А там другая система образования. Я считаю, надо попробовать. И уж простите, но вы ничего не решаете. А ее родители уже подписали все необходимые документы.

Я ушам своим не поверила. Как будто бы меня перенесли в абсурдный роман в стиле Бориса Виана.

– Что?! Что вы несете?

– Челси связалась с родителями, а я сходил к юристу. Мы составили контракт и отправили им авиапочтой, а они подписали и выслали обратно. Они не против, чтобы Челси попробовала себя в музыке.

– Значит, я ничего не решаю, да?! – Я больше не пыталась сохранить лицо. На глазах выступили злые слезы, горячий румянец пульсировал на щеках. – Я всего лишь содержу эту маленькую дрянь! Всего лишь терплю ее гнусный характер! Всего лишь устроила ее в хорошую школу и даю ей карманные деньги! Всего лишь потратила триста долларов на ее стоматолога, вот! А так она мне, разумеется, никто! Никаких юридических прав я не имею, ничего не решаю! Обслуживающий персонал!! И еще – она переспала с моим мужчиной! Вы это знали? Стоило мне выйти за порог, как она подсуетилась! Вот!

Я закрыла лицо ладонями, чтобы он не видел слез, прокладывающих борозды в тонком слое французской пудры. Ничего не могла с собою поделать, ничего. Это был настоящий срыв, та моя небольшая часть, которая еще сохранила способность думать, словно находилась где-то в стороне, печально наблюдая за бенефисом неуправляемой истерички. Мне не хватало кислорода, в глазах темнело, и время от времени я с судорожным хрипом втягивала в себя воздух. Плечи тряслись, скулы свела судорожная гримаса отчаяния.

Эдуард Николаевич, наверное, перепугался, сначала он пытался сунуть мне под нос початую бутылку с минералкой, потом понял, что любые продиктованные логикой действия не имеют никакого смысла, и просто притянул меня к себе. Крепко держал меня, барахтающуюся, и я размазывала сопли по его свитеру из светло-серой шерсти. И мне почему-то было вдвойне обидно, что он был воплощенной фантазией, что в иных обстоятельствах я бы встретила его и бросилась в омут с головой как минимум на сутки. И этот яблочный запах, он с ума меня сводил.

Его теплые пальцы раздвинули мои губы, и кончиком языка я ощутила какой-то сладкий кругляшок – таблетку.

– Успокоительное, – погладив меня по голове, объяснил он. – Проглотите, это хорошая штука, если не злоупотреблять.

Я послушно проглотила. Он гладил меня по волосам, это было приятно. В детстве меня так мама утешала. Я прибегала к ней, падала на пол и клала голову на ее колени, а она гладила меня по волосам и спокойным голосом объясняла, почему не стоит расстраиваться, и вообще мир удивителен, а вся жизнь впереди.

– Ну вот, все уже нормально, да, Даш? Понимаю, ты так перенервничала, бедненькая. Это нормальная реакция. Главное, что я оказался не таким уж подонком. У твоей сестры нет романа с учителем, и не стоит больше об этом думать.

Я оторвала лицо от его свитера. Стыдно и противно.

– Слушай, а тебе идет быть заплаканной, – улыбнулся он. – Такой беззащитный вид.

– Спасибо, – надтреснутым голосом ответила я. – Ладно, мы еще с этим разберемся. Не думаю, что моей сестре стоит этим заниматься. Я переведу ее в другую школу, вот.

Его лицо вытянулось.

Ну почему, почему так получается, почему все так волнуются за Челси и всем так наплевать на меня? Она всего несколько месяцев в России, и уже нашла человека взрослого, умного, которому не наплевать на ее судьбу. А тот же Федор даже ни разу не позвонил мне после инцидента. Нет, он понимал, что я бы его никогда не простила, но элементарно набрать номер и узнать, как я все это пережила? Может быть, я депрессивно напилась и сверзилась с балкона, может быть, меня заперли в психушке и пичкают феназепамом, да мало ли что? Просто удалил мой номер из списка контактов, стер позорную страничку, и все. И Романович – да, мы вместе, да, он хорош в постели, да, я знаю его секреты, а он мои. Но это не настоящая близость, скорее иллюзия отношений. Мы оба как будто бы роли играем. И мама, это, пожалуй, самое обидное – мама! Она звонит через день и обеспокоенным голосом спрашивает о Челси – не переживает ли, не похудела ли, не простудилась ли? И ни разу не поинтересовалась: а мне-то как приходится?

– Все, все, – прошептал он. – Ну вот видишь, какая ты молодчина!

– Я не идиотка, чтобы ты так со мной разговаривал. – Я отстранилась, нашла в сумке упаковку бумажных платков и шумно высморкалась. Это случилось со мною впервые – истерика в общественном месте. И было мне так гадко и стыдно, что хотелось немедленно уйти отсюда, сунуть голову в песок.

* * *

– Мама, как ты могла?

– О чем ты, Дашенька?

– Почему ты все делаешь за моей спиной? Почему со мной не посоветовалась?

– А, ты о контракте Челси… Она боялась, ты будешь против.

– Я против. И несу за нее ответственность. Ты сама мне ее препоручила. Я сейчас главная в ее жизни, нравится тебе это или нет.

– Даша, ну что за глупая ревность? Я все понимаю, и я тебе благодарна, но… Почему нельзя дать ребенку шанс?

– Какой шанс, о чем ты, мама? Она через день прогуливает школу, потому что у нее, видите ли, репетиции! А этот так называемый продюсер ни хрена не смыслит в шоу-бизнесе! У них ничего не получится, Челси только время потеряет!

– Она так этого хочет. Она так редко мечтает о чем-то. А вдруг случится чудо?

– Мама, ну что за самообман?! Почему ты ведешь себя как маленький ребенок?!

– Не кричи на меня. Ты даже не представляешь, как мне здесь тошно одной.

– Что там у вас слышно? Как папа?

– Через две недели апелляционный суд. Если все получится, мы сразу же заберем Челси.

– Хотелось бы. Если честно, характер у нее так себе. Я тут с ней совсем расклеилась.

– Она уедет и забудет обо всем. Пойми ее, у нее был такой трудный год. Плевать на школу, пусть ребенок помечтает.

– Ну-ну. Вот увидишь, ни к чему хорошему это не приведет.

– Какая ты жестокая, Даша. В кого ты такая жестокая?

* * *

Осознание собственной нужности было необходимо мне, как воздух. Я была ранима, как тринадцатилетняя прыщавая отроковица, которая пихает в лифчик вату, тайком душится маминой «Шанелью», драматически курит в форточку по вечерам, слушает Portishead и Amy Winehouse и мечтает о том, как в один прекрасный день ее полюбит Орландо Блум.

Я медленно брела по Старому Арбату, курила и плакала. И вслед мне удивленно смотрели готы с отечными выбеленными лицами, седоволосые уличные художники крутили пальцами у виска, а какой-то розовощекий иностранец без спросу щелкнул меня своей мыльницей, при этом подняв вверх большой палец и жизнерадостно воскликнув, что я – воплощение грустной славянской красоты.

Никогда в жизни мне не было так тоскливо.

В середине Арбата я купила в палатке хот-дог, заветренный, резиновый на вкус, обильно полила его горчицей, потом присела прямо на тротуар и без аппетита медленно сжевала, а прохожие поглядывали на меня с равнодушной брезгливостью – такая гримаса весьма популярна в Москве. Мне хотелось опуститься на самое дно, и, сидя на пыльном тротуаре, в черной отглаженной юбке и белой рубашке, я чувствовала себя гармонично, эта серая пыль, эта прогорклая сосиска в клеклом тесте были так созвучны моему настроению. Жаль, нельзя было остаться здесь навсегда – раствориться в ярмарочном ритме этой улицы, самой стать ее пылью, иногда кружиться на ветру, пачкая начищенные ботинки прохожих, а иногда оборачиваться склизкой грязью, прибитой к тротуару дождем. Но, во-первых, я понимала, что это всего лишь инфантильно-романтический бред, а во-вторых, в мою сторону уже начали косо поглядывать два упитанных молоденьких милиционера, так что я предпочла, хоть и не без сожаления, ретироваться.

В таком состоянии мне нельзя было идти домой. Челси все бы мгновенно поняла и как коварный энергетический вампир насладилась бы моей апатией.

И я отправилась в офис Романовича.

Я вовсе не была уверена в том, что поступлю правильно, явившись к нему зареванной и растрепанной, но все-таки он – мой мужчина, его прямая обязанность вытирать мои сопли в случае необходимости, подставлять плечо, утешать и расслаблять.

По дороге я купила в аптеке термальную воду и глазные капли, маскирующие красные прожилки в белках. В вестибюле кое-как привела себя в порядок – побрызгала термальной водой волосы и собрала их в аккуратный пучок, мазнула лицо детским кремом, сбрызнула виски туалетной водой Agent Provocateur.

– Даша? – он удивился так, словно я была привидением, а не женщиной, которая минимум три раза в неделю будила его нежным утренним минетом.

– Привет, – я невозмутимо улыбнулась, чмокнула его в щеку, уселась в кресло и попросила чаю.

Романович зашелестел страницами ежедневника.

– Мы разве договаривались?

– Нет. Я шла мимо и решила заглянуть. Не волнуйся, я на десять минут. Просто захотела тебя увидеть.

– Но что с тобой такое? Где ты была? – он смотрел на меня как-то хмуро и подозрительно.

– А что? Плохо выгляжу?… Вообще-то у меня и правда неважное настроение. Честно говоря, надеялась, что ты его поднимешь. Слушай, а может быть, отменим все твои дела и сбежим?

– Даш… Ты что, под кайфом?

– Съедим где-нибудь по пицце, потом купим вина или даже черного рома, завалимся в постель и посмотрим все части «Властелина колец».

Он посмотрел на часы, его тонкие губы сжались в прямую линию.

– Сейчас половина четвертого. У меня еще пять консультаций. Даш, я вообще не понимаю, как ты можешь так со мной поступать?