Ева – совсем молоденькая девчонка, которой сначала предложили сняться для разворота мужского журнала, а потом отказали, потому что на кастинг к главному редактору пришел клон Джины Лоллобриджиды с пятым размером груди и нехилыми амбициями.

– Ну ты же понимаешь, что раз не сложилось, значит, не судьба? – осторожно спросила я. – Ты же отдаешь себе отчет, что операция ничего не изменит? Ты будешь восстанавливаться несколько месяцев, съемку ты все равно упустила.

– Это осознанное решение, – сжала губы Ева (хотя, скорее всего, это был псевдоним, круглая, словно циркулем очерченная мордашка не очень уживалась с именем женщины, испытавшей первородный грех). – Вы же сами сказали – это счастье.


Да, я так говорила.

Говорила им – сомневающимся и почти решившимся, холодно уточняющим детали и хватающим меня за руку в бесполезном поиске сочувствия. Я улыбалась и вроде бы подставляла им плечо. Я была подобна раскаленному воздуху оранжевой пустыни: я рисовала миражи, воздушные замки, и витиеватости их архитектуры позавидовал бы сам Гауда. Заученный наизусть рекламный текст, обезличенная улыбка бизнес-леди – все это осталось в прошлом. Инесса говорила, у меня настоящий талант продавца. Умение, что называется, найти личный подход. Я была внимательным слушателем, о, я часами могла сочувственно кивать в такт их монологам о безысходности и боязни старости, о бросившем муже или безответной влюбленности, о детских комплексах и кризисе среднего возраста. Я переспрашивала, уточняла, давала советы, ну а потом, разумеется, предлагала рецепт. Иногда я ловила себя на мысли, что почти верю в собственные проникновенные речи.

Силикон стал моей религией. Две большие, неподвластные закону притяжения, наглые, упругие, задорные, молодые груди были моим фетишем, моим языческим божеством. Я не продавала – нет, я ПРОПОВЕДОВАЛА, привлекая в свою секту все больше прихожан.

И они благодарно тянулись ко мне по-овечьи покорными толпами. Они согбенно молились глянцевым образам, а потом успешно проходили обряд инициации.

Многие, прооперировавшись, приводили подруг.

Я была нарасхват.

И быстро вошла во вкус. Как-то замялся тот факт, что изначально деньги нужны были лишь для отселения из моей жизни Челси. Челси давно была сама по себе, она научилась вести себя почти незаметно, неплохо училась в гимназии, а вечерами пропадала с новыми друзьями. Я немного привыкла к хаосу, который она плодила вокруг, тем более что к концу лета у меня появилась домработница.

Деньги вроде были, но остановиться я почему-то не могла.

* * *

Я никогда не была поклонницей стриптиза, но всегда удивлялась: почему все стриптизерки, порноактрисы, а также профессиональные любовницы начала девяностых столь бесхитростно стереотипны? Почему акт художественного публичного раздевания непременно должен базироваться на предсказуемом коктейле фетишей? Все эти разноцветные боа или латексные костюмы медсестричек, неужели это до сих пор кого-то заводит?

Или специфическая театральность, объединяющая стриптиз, балеты трансвеститов и гей-культуру, – это своеобразный юмористический штрих? Или что-то вроде предупреждающей алой кляксы на спине ядовитого жука: смотри, но не подходи ближе.

Или даже намек на иллюзорность.

Не воспринимай меня всерьез, я всего лишь материализовавшаяся фантазия, бессодержательная и даже бесплотная, несмотря на мой силиконовый третий с половиной. Не ищи за моей манящей улыбкой глубины, не пытайся разгадать мой псевдоним Горячая Мануэлла и ни в коем случае не верь в мое существование, несмотря на то что за двадцать баксов тебе разрешат хлопнуть меня по вспотевшей ягодице.

Обо всем этом я думала, наблюдая за кастингом недавно открывшегося стрип-клуба Hot & Spicy.

Как я, рафинированный сноб, практически тургеневская барышня, могла попасть в такое странное место, да еще и на такое сомнительное мероприятие?

Волка ноги кормят. За месяцы работы на Luxis я научилась не гнушаться случайными знакомствами, на которые так богата Москва. Я цинично оценивала людей по одному-единственному критерию: могут они мне помочь в продаже имплантатов или нет.

И вот однажды на летней веранде моего любимого арбатского кафе за мой столик напросился мужчина, которого в иной день я и взглядом не удостоила бы. Он был обладателем всего того, что я в мужчинах терпеть не могу.

Гель с мокрым эффектом на прилизанных волосах, эта прическа делала его похожим не на метросексуала с легким налетом голубизны, а на престарелого мачо из бразильского низкопробного сериала. Кожаный плащ, нет, никаких ассоциаций с Киану Ривзом в роли Нео; скорее эксгибиционист, неравнодушный к BDSM-культуре. Золотые перстни на волосатых пальцах, даже не как у классического пацана девяностых, а как у бездарного актера, пытающегося этого самого «пацана» пародировать. Остроносые ботинки, да еще и лакированные. Густой фальшивый загар. Керамические коронки того самого голубовато-белого оттенка, который так любят престарелые голливудские миллиардеры и производители качественной немецкой сантехники.

В общем, сплошное фу.

Но я была не в том положении, чтобы слать пешим эротическим маршрутом всех чудаков, которых притягивал голод в моих глазах.

Я разрешила ему сесть, узнала, что его зовут Викто́р (он так манерно и представился), что кофе он себе позволяет не чаще двух раз в неделю, ведь от этого так портится цвет лица, и что он собирается купить квартирку в Антибе. Быстро заскучав, я уже собиралась придумать предлог для отступления, когда он вдруг сообщил, что является совладельцем стрип-клуба.

Мысленно воскликнув: «Бинго!», я в очередной раз порадовалась своей врожденной интуиции.

И, естественно, напросилась на кастинг танцовщиц, ведь стриптизерки – как раз мой контингент.


И вот, сидя перед полукруглой зеркальной сценой, я наблюдала за репетицией.

Hot & Spicy был дорогим клубом, здесь много внимания уделялось хореографии танцовщиц. Среди стриптизерок, я узнала об этом позже, были две балерины в отставке, кандидат в мастера спорта по художественной гимнастике и солистка ансамбля русской народной пляски, бесхитростно подрабатывающая в ночные часы. Зрелище и правда было впечатляющим – девушки взлетали вверх по шесту, переворачивались вниз головой и в карусельном кружении скользили вниз, иногда замирали, запрокинув назад голову и торжественно вскинув руки, наверное, это был самый красивый стриптиз, который мне довелось повидать. Впечатление портил Викто́р, который решил, что в клуб меня привела заинтересованность его персоной. Странно, что моя ненарочитая угловатая красота могла вообще приглянуться такому пошляку, рядом с ним скорее представлялось нечто грудасто-ногастое, с платиновым отливом наращенных волос и двойной порцией коллагена в губах. Тем не менее он не отходил от меня ни на шаг, его отдающее ментоловой жвачкой дыхание фамильярно танцевало ламбаду на моей шее, его поросшие редкими черными волосьями толстые пальцы то и дело норовили запутаться в моих волосах, и тогда мне приходилось стряхивать их с себя, как упавших с дерева гусениц. А его это почему-то не обижало, а забавляло.

– Неиспорченное милое создание, – с противным смешком умилялся он. – Моей маме понравилось бы. Она у меня как будто бы выпускница пансиона благородных девиц.

«Интересно, а как этой выпускнице нравятся твои вульгарные ботинки и дурные манеры?» – думала я.

А вслух говорила:

– А можно мне потом познакомиться с девчонками?

– Да брось! – скривился Викто́р. – Зачем они тебе сдались? Обычные прошмандовки.

– Почему ты так? Они танцуют как богини.

– Да я из всех… – начал было он, но вовремя опомнился. – Хм… Ладно, проехали. Не думаю, что тебе стоит с ними общаться.

– Слушай, а кто их на работу принимал? Ты сам этим занимаешься? – я решила подъехать с другой стороны.

Может быть, я торопилась, но с каждой минутой запах его пота становился все более концентрированным и невыносимым, а его общество тяготило все сильнее.

К тому же пальцы-гусеницы совсем обнаглели и решили, что раз их атака не увенчалась посыланием по известному каждому русскому человеку адресу, то можно попробовать еще. Они то принимались теребить лямочку моего платья, то словно невзначай касались моей груди и тут же отступали, сопровождаемые лжесмущенной ухмылкой.

– Обижаешь. – Его вспотевшее лицо расплылось в довольной улыбке. – Я все здесь делаю сам. Мне этот клуб как ребенок.

– Да уж, испорченный у тебя ребенок, – усмехнулась я. – Ну а по каким критериям ты их выбирал? Почему вон у той, рыженькой, совсем нет груди?

– А у кого-то вкус изголодавшегося дальнобойщика, – подмигнул Викто́р. – Дашенька, почему ты спрашиваешь?

– Да так, поддерживаю светский разговор, – я старалась звучать легкомысленно, но не могла не заметить, что он напрягся, немного поскучнел, а его глаза, как темная мартовская лужа, словно подернулись тонкой корочкой льда.

– Я вижу, что не просто поддерживаешь разговор, – он слегка отодвинулся. – Тебя прислали из Cats, да? Они хотят разведать нашу новую программу. То-то я подумал, слишком гладкое было у нас знакомство. Ты там сидела, в том кафе, и как будто бы меня ждала.

– Нет, ты ошибаешься, я…

– Предупреждаю, – перебил он, и голос его звучал совсем по-другому, не так, как десять минут назад, и вообще, он больше не был похож на домашнего сытого кота. – Лучше мне не врать. А то отправишься в подвальные помещения, и три дня велю тебя оттуда не выпускать. Отработаешь моральный ущерб.

Тонкая струйка холодного пота, щекоча спину, протанцевала вниз по позвоночнику, я облизнула губы, никогда бы не подумала, что работа продавца силиконовых имплантатов связана с таким риском. Равнодушно наблюдая за прекрасными обнаженными женщинами, извивающимися на сцене, он ждал моего ответа.

– Хорошо, скажу правду, – я положила ладонь на его обтянутое шерстяными костюмными брюками колено. – Хотя не знаю, что лучше: быть шпионом из конкурентного клуба или пытаться выжить, продавая кое-что, что, возможно, тебя заинтересует… – Я рискнула вытащить из сумки рекламный буклет.