Габор Васари - Montpi

Очень тонкий аромат духов смешивается с запахом сырой листвы.

Ее глаза чудо как хороши. Черты лица не очень правильные, но само лицо бесконечно милое. Она откидывает назад голову и смотрит на небо с оттенком легкой грусти.

Старик встает и уходит. Адью, дедушка!

Старая женщина прерывает чтение и заговаривает с девушкой:

– Я прочла очень интересный роман, мадемуазель. Может, хотите взглянуть?

Она протягивает ей дешевое издание.

– Такое бывает и в жизни. C'est quelque chose de vécu. Действительно, жизнь подсказала сюжет.

– Вот как? – говорит молодая девушка, вежливо улыбаясь, и с легкой брезгливостью берет книжку.

– Это сама жизнь! – уверяет старуха.

Но эти слова уже относятся ко мне; она ждет, что я приму участие в разговоре, как поступил бы на моем месте настоящий француз. Например, так: «Вы правы, мадам. Я хоть и не знаю романа, но вы его прочли, и этого мне достаточно. Роман как сама жизнь, мадам, то есть жизнь как роман, как роман с продолжением. Вы, во всяком случае, женщина острого ума, как вы это подметили! Je vous enfélicite! Я поздравляю вас!» Или еще: «Enchanté, Madame! Я восхищен, мадам!»

Мамаша продолжает распространяться на ту же тему. Она обычно не читает романов, но как только она раскрыла первую страницу на этой бесплатной скамейке, то тут же сказала себе: «Tiens, ça m'intéresse. Ой, это мне интересно».

Молодая девушка, которая тем временем пробежала текст в нескольких местах, кривит рот и возвращает даме тетрадь.

– Интересно, правда?

– Очень! – говорит молодая. Встает, оправляет платье и идет.

Она уходит, и я никогда больше ее не увижу.

На ее стройной ноге натянулся шелковый чулок, юбка, шурша, хлопает по ее коленям, она идет и сдержанно покачивает узкое тело в ритме своих шагов.

Надо бы догнать ее, попросить не уходить, ведь я и без того так несчастен.

«Мадемуазель, будьте выше предрассудков! Через сто лет мы оба будем всего лишь грудой костей и клевер (трифолиум вульгарис) будет расти на наших могилках. Я чужестранец и живу один в Париже… Не уходите же! Скажите мне что-нибудь совсем простое… Вашему приличию это вовсе не повредит. Скажите лишь: „Какая прекрасная погода“, на первый раз мне и этого достаточно. Я больше не выдержу одиночества. Я уже дошел до того, что громко здороваюсь с незнакомыми пожилыми людьми – „Бонжур, мсье“ – из страха, что разучусь говорить. Стариков можно приветствовать без опасения подвергнуться наказанию, они даже не помнят, что они ели на обед. Я борюсь с удручающим чувством заброшенности. Отправляюсь, например, пешком в универмаг и пишу на бесплатной почтовой бумаге ободряющее письмо самому себе, осведомляюсь любезно о своем самочувствии и благополучии. Когда тишина вокруг меня становится совсем уже невыносимой, я громко говорю сам с собой в комнате, но только в предполуденные часы, когда отель пуст…»

Надо бы пойти за этой юной девушкой и познакомиться с ней.

Эта славная старая тетка на скамейке еще помогла мне, когда перед этим заговаривала то со мной, то с девушкой. Мне всего лишь надо было принять участие в разговоре. Милая старая тетка, я оказался тупым, я просто идиот, вы мне напрасно помогали.

Но разве уже все потеряно?

Надо тотчас же догнать ее, заговорить с ней.

Вперед!

Я скажу ей: «Мадемуазель, как вам эта чудесная погода? И какого мнения вы об этой совершенно выжившей из ума старушке?»

Потом я запросто возьму ее за руку, и мы отправимся по аллее среди падающих шуршащих листьев (сим-сим), будем слушать биение наших сердец (так-так) и заглядывать в глаза друг другу. О, мое очарование!

После этого она поднимается ко мне, бросает шляпку на постель и говорит: «Однако, убого же у тебя здесь, милый. Ну, иди, поцелуй меня!»

«Ах, мадемуазель, вы умнейшая женщина в моей жизни. Если бы женщины знали, как ужасно ждать все время, пока они измеряют вес собственной добродетели, предполагая, что они тем добродетельнее, чем дольше нас мучают! Они забывают, что тот, кто слишком долго довольствовался закуской, на жаркое уже не обращает внимания».

Я заговорю с ней. Что из этого получится? В крайнем случае она мне не ответит.

Она продолжает идти. Я за ней.

Итак, теперь самый момент.

Перед фонтаном не годится. Подождем, пока она окажется под деревьями. Нет, здесь я тоже не могу начинать, освещение не подходит.

Вот она поднимается на террасу и наверху останавливается.

Вот теперь я мог бы заговорить с ней, но старушки-посредницы у меня уже нет. Прошло уже четверть часа. Надо начать как-то иначе. Например, так: «Мадемуазель, вы, очевидно, не любите романы…»

Нет, это тоже не пойдет. Впрочем, что-нибудь более толковое я все равно ей сказать не смогу. Может, поговорить о Декарте или Бергсоне?

У меня ощущение, что я трус.

Я мог бы познакомиться с девушкой, если бы она неожиданно упала, а я пришел бы ей на помощь. Для этого, пожалуй, можно и подножку подставить. Вот уж после этого достаточно было бы тем для разговоров. Она бы освободила меня от материальной стороны жизни. Когда около тебя женщина, подлинная нищета уже невозможна. По вечерам мы гуляли бы вдоль Сены. Она бы гладила меня по щеке, а я бы ей показывал Большую Медведицу.

«Какой твой любимый цветок?»

«Лилия. А твой?»

«Гвоздика».

Ах, то были бы счастливые дни. Женщина – это надежда, поэзия, грезы. Боже мой милостивый, пошли мне такую женщину, когда мне уже так плохо и совсем нечего есть.

Мы покидаем сад.

На Буль'Мише она на секунду останавливается и оборачивается.

Теперь она заметила меня. Теперь она тоже чувствует, что судьба предназначила нас друг другу.

Она переходит через бульвар, неожиданно останавливается, немного медлит, а потом заходит в небольшое кафе и совершенно забывает, что судьба определила ей меня. Она же ищет себе что-то другое.

«Миленькая, ты даже не подозреваешь, что шаг, который привел тебя в это кафе, удалил тебя из моей жизни. В конечном счете я даже благодарен тебе за это, ты вернула мне мое душевное спокойствие, теперь я по крайней мере убежден, что я здесь лишний. Да, так наверняка лучше, завтра я забуду тебя».

Труд делает жизнь привлекательной. Я, правда, не могу себе представить, как в конце недели токарь говорит своей жене: «Ну, мамочка, я стал еще на одну неделю привлекательнее. Что ты скажешь на это?» Работа!

В этой идее содержится что-то волнующе новое, что-то противоестественное.

Короче, я начну работать.

Какую работу мне искать? Я не владею никаким ремеслом. Попутно замечу, что это несколько успокаивает: мои руки не связаны и я могу развиваться в любом направлении.

Большинство парижских венгров зарабатывают себе на хлеб тем, чем раньше никогда не занимались. Они отважно подают заявления куда-нибудь. «Вы имеете какое-нибудь представление о деле?» «Еще бы!»

Они обзаводятся скрепленными печатью разрешениями на занятия ремеслом и с этого момента могут отдаваться несвойственному им труду. Пять раз их выбрасывают вон, в шестой они начинают понимать смысл избранной профессии, в десятый они уже эксперты в этом деле.

Стол в моей комнате шатается, поэтому я в свое время подложил под одну из ножек медную монету в пять су, после чего стол обрел равновесие. Эти двадцать пять сантимов я вынул теперь и купил на них «Le Journal». В нем много объявлений.

Речь в них вот о чем: ищут посыльного; упаковщика; администратора игорного дома; отца к детям; лифтового боя; театрального директора с капиталом; переплетчика; егеря-каменотеса. В одном объявлении ищут даже опытного водолаза. Обращаться туда-то и туда-то.

Пока это самое серьезное предложение.

А следующие строки этого объявления прямо-таки бьют в больное место: «Мы настоятельно просим всех, кто желает быстро разбогатеть, в их же интересах откликнуться по адресу: переулок Жаворонков, 1. Объединение „Дорога к счастью“».

Даже самым несчастливым людям хоть раз в жизни улыбается счастье. Но, конечно, это означает действовать и не раздумывать долго.

Comme on fait son lit, on se couche. Как говорит поговорка: «Как постелешь, так и поспишь».

Переулок Жаворонков лежит по ту сторону городского вала и состоит всего из двух домов. Более отвратительный по внешнему виду – дом номер один. Над входом в подвал висит табличка: «Дорога к счастью».

Я как раз собирался рвануть на себя подвальную дверь, ведущую к счастью, когда в одном из окон раздался женский голос:

– Ну что там, вы принесли бабки?

– Нет, будьте любезны, я ищу объединение «Дорога к счастью».

– Это уже десятый болван сегодня, – сказал где-то низкий мужской голос.

Затем я спускаюсь в подвал, приготовляя себя к любым неожиданностям.

В подвале темно хоть глаз выколи, неизвестно, где дверь. Спустя четверть часа слепого блужданья – хотелось все-таки выяснить, куда я, собственно, вошел, – откуда-то выскакивает мужчина и ведет меня в комнату.

У стены стоит старый диван с выпирающими пружинами. Рядом видавший виды стол, над ним склонился тощий молодой парень и что-то царапает на бумаге.

– Садитесь, пожалуйста, – говорит человек, приведший меня сюда, и исчезает.

Садиться предстоит как раз на диван. Ловким и быстрым движением мне удается втиснуться между двумя торчащими пружинами. Ужасно.

Тишина. Ужасная тишина.

Молодой парень изредка поглядывает на меня и продолжает что-то корябать на бумаге. Я смотрю на него уже полчаса, он царапает, словно хочет выскрести из своей биографии огромное темное пятно. Я тихо и страдающе сижу на диване и чувствую, что похожу на второстепенного персонажа из давно прочитанного романа.

Неожиданно входит белокурая девица.

– Кто следующий?

Другая комната, куда меня приводят, тоже без окна. Посредине ее невысокий пожилой господин сортирует стопки бумаг, явно взволнованный.