– Мне неделю назад удалось с ним поговорить. Он устроился на работу, – от этих слов у тети Гали всколыхнулась слабая надежда, всколыхнулась и тут же исчезла, – он ремонтирует компьютеры в какой-то конторе. Так, по крайней мере он сказал. Но мне кажется он врет. Он либо не все рассказал, либо вообще совсем придумал про компы.

Маша замолчала. Продолжать дальше разговор никто не спешил. Повисло тяжелое молчание. Тетя Галя медленно опустилась на табурет. Маша внимательно следила за ней. Лицо тети было искривлено: брови сдвинуты в кучу, губы поджаты, взгляд опечаленных глаз направлен куда-то на пол.

– Господи, да как же так?.. – тихо произнесла тетя. Маша подняла глаза на дядю, смотреть на потерянную несчастную тетю у нее больше не хватило сил. Дядя Коля сидел с суровым задумчивым лицом, что было не свойственно для него. На какие-то секунды Маша даже подумала, что зря сообщила неприятную новость с самого утра. Может, нужно было немного подождать? И только спустя еще полминуты дядя наконец-то заговорил, нарушив оглушительное молчание.

– Избаловали мы его. Слишком много дозволяли, вот он теперь и беситься. Я им займусь. Лучше поздно, чем никогда.

Тетя Галя посмотрела на мужа. Она все еще пыталась до конца осмыслить, сказанную Машей новость. И то, что дядя Коля, уже продумал в голове план реабилитации сына к нормальной жизни, вселяло в нее надежду. Но в голове у нее как все смешалось, так и продолжало еще долгое время находиться в тревожной нервной сумятице. И что он мог придумать, если они даже не знают, где сейчас Генка. Об этом тетя Галя подумала с далеким запозданием. И позитива это ей не прибавило.

– Давайте завтракать что ли, – неуверенно предложила тетя и стала раскладывать кашу по тарелкам и выставлять уже готовые бутерброды на стол.

Вскоре после завтрака Маша собралась и отправилась на учебу. От того, что она все рассказала Генкиным родителям, ей не сделалось нисколечко не легче. Теперь она думала о том, что нарушила свое слово, тут же побежала все докладывать старшим. Она не привыкла никого сдавать, она никогда ни за кем не следила и ни на кого не ябедничала. И как-то неприятно, даже паршиво что ли сделалось у нее на душе. Она не понимала, что же конкретно чувствует, почему ей так тяжело? Ведь должно быть все наоборот. Она пыталась помочь своему двоюродному брата, с которым у нее всегда были хорошие отношения, словно бы он ей был родной. Помочь! И помощь ее заключалась в том, чтобы просто донести до его родителей причину его странного поведения, чтобы те в свою очередь смогли бы как-то попытаться помощь ему. Но видимо она сообразила слишком поздно, сразу, сразу же нужно было все рассказать!

Но тогда ей еще верилось, что она сама сможет как-нибудь справиться?

«Может Генка все-таки послушается меня. Он разумный человек. Я просто не верю, что все может плохо…» – таковыми были ее мысли всего лишь несколько дней назад.

Генка же всегда с некоторым уважением относился к ее словам, к ее мнению. Всегда ставил ее, Машу, в пример Маринке, на что та, конечно же, злилась. И Маша видела, ощущала на себе, его доверительное и уважительное отношение. Но просто не придавала этому никакого значения. Воспринимала все как есть, ни на чем не зацикливалась.

«Да что же это такое? А? Что я сделала не так? Генка мне доверял. Но с другой стороны совершенно неизвестно, чем для него закончиться эта его работа. Где он только ее нашел? И где теперь его самого искать?»

Маша вновь и вновь прокручивала в голове, как вошла на кухню и огорошила тетю с дядей. Почему то сейчас, в своих воспоминаниях, она казалась сама себе какой-то чрезвычайно неуклюжей, бестактной и бессердечной. Таким вот большим нелепым пятном она представляла эту прошедшую картину утра. И ей становилось не по себе. Словно в каком-то нехорошем сне. Но вот ведь, проблема-то была как раз в том, что это был далеко не сон. Какая-то неправильная реальность, не вписывающая в обычные рамки.

«Вот ведь… И что теперь мне делать? Ничего не ясно. Да и сделать я уже ничего не смогу. Я уже все рассказала. Все. Но только поздно. Но назад пути нет. Что ж, теперь остается надеяться, что все как-нибудь наладиться. Что-то последнее время везде какая-то ерунда происходит. С Викой разругалась… Макс оказался самолюбивым идиотом. Да и ну его вообще. Нашла о ком думать. Будто у меня и без него дел не хватает… Генка. Вот теперь еще и Генка… Только бы еще с Веркой не разругаться. Ах, да! Совсем забыла про кошелек. Да при чем он здесь? И уж на то пошло, его я как раз к лучшему нашла. Сейчас хотя бы математичка подобрела. Да и папка нашлась к лучшему! Здорово, завела дружбу с артисткой! А как я встретилась с Женей? Это же просто кошмар! Свалилась под колеса его машины!.. Да при чем тут они все… Вот как теперь с Генкой быть? Как только дядь Коля будут его искать? Блин! Надо же! А!? Не могла разве все еще тогда рассказать. Вот дура-то!..»

И так все время, пока ехала в автобусе, была в колледже, сидела на парах, с кем-то разговаривала, что-то делала, а в голове все вертелась эта навязчивая мысль: как там у Гавриловых? Но, в то же время она прекрасно понимала, что больше ничего не может сделать, и что нужно прямо сейчас взять и успокоиться. Так или иначе все зависело от самого Генки, от того как скоро он поймет с посторонней помощью или же сам, что ввязался в плохую жизненную историю. Ведь иначе бы, если его дела не были темными, не хорошими он бы никуда не исчез. Это же очевидно.

– Маш, можно с тобой поговорить? – на одной из перемен к ней осторожно подошла Вика.

– Можно, – ответила Маша, мыслями находясь далеко отсюда.

– Маш, может нам хватит уже дуться друг на друга. Да, я виновата. Не спросила твоего мнения. Да кто же знал, что ты равнодушна к Максу. Я думала… – завела долгую историю Вика.

– Вик, мне кажется, пора все это оставить в прошлом. Я не хочу вспоминать ту ссору. Плохие мысли создают плохое настроение, – чуть философски проговорила Маша, а потом добавила, – ты передай от меня своим друзьям, что я не хотела их обзывать, ну и вообще… На меня просто нашло.

– Они не в обиде, я тебе гарантирую. Ну, значит мир, – разулыбалась Вика и приобнила Машу. А только сейчас Маша заметила, что Вика постриглась и окрасила волосы в светло-каштановый с рыженой цвет. И вместо уже привычно разбросанных по плечам пепельного цвета длинных волос у девушки было аккуратное, завитое на концах плойкой, каре.

– Ты постриглась? Но зачем? – Маше показалось, что новый образ был не совсем к лицу, если не сказать, что совсем не шел, ее вновь обретенной подруге.

– Тебе что не нравиться? – и тут же, – Мне просто надоели волосы и еще на улице весна, захотелось как-нибудь преобразиться.

– Понятно, – ответила Маша.

И пусть, что на улице была весна. На Машины волосы это никак не отражалось. И если уж Вика называет свои внешние изменения преображением, то, пожалуй, Маша лучше останется такой, какой она есть сейчас, не преображенной.

Ну не подходила эта прическа, да и цвет волос, Вике. Но она, похоже, считала по-другому. Переубеждать ее в обратном не было смысла.

Что же касается Маши, так та давно простила подругу и ни капельки на нее не злилась. Вот только после случившейся истории она не сможет больше как раньше доверять ей. Мало ли чего еще может зародиться в Викиной голове.

Так Маша вновь обзавелась подругой, но к тому времени она уже довольно хорошо и тесно стала общаться как минимум еще с тремя девчонками из своей группы. Может это обстоятельство и подгоняло Вику к примирению, неволено злило ее. А может ей просто надоело ходить в ссоре? Но, как ни крути, без первого варианта, в той или иной степени, явно не обошлось.

Последнее время Маша частенько навещала Гавриловых. Она приезжала к ним и оставалась на ночь. По большей степени ее визиты участились из-за того, что Маринка постоянно ей названивала и жаловалась.

После того, как Генка пропал, тетя Галя с дядей Колей насели на Марину. Постоянно к ней придирались, находили любой повод, чтобы только не пустить ее гулять, хотя та и так по сравнению со своими сверстниками выходила в свет довольно редко, занимали ее всякого рода делами. А Марине, которая сама переживала за брата, из-за этого усиленного контроля стало вдвойне нелегко.

– Как им объяснить, что я не могу больше так! – сетовала Марина, – я тоже, знаешь ли, переживаю за Генку. А они сделай то, не ходи сюда. Машка ну что мне делать? Я же не виновата, что Генка пропал. Почему все достается мне? – чуть ли не плача выговаривала Марина.

– Мне кажется, они просто за тебя переживают, – отвечала Маша, – тетя Галя боится за тебя, а дядя Коля переживает вместе с ней.

– Маш, где может быть Генка? Это уже невыносимо. Мама с папой уже и в полицию заявление подали, но ничего… – Маринке было непомерно тоскливо, ее до съеживая мышц на животе пугала образовавшаяся ситуация. Где Генка? Что с ним? Просто невыносимо блуждать в пугающей неизвестности. Невыносимо от страшных мыслей за близкого человека. Только бы, только бы он вернулся, только он был жив…

– Ты думаешь, мне легко. Ты же прекрасно знаешь, что у меня с вами отношения, не как с двоюродными, а как с родными братом и сестрой. Сейчас не все родные так общаются как мы с вами, – потом Маша посмотрела на Марину, которая совсем поникла, печально опустив голову на бок, – Марин, он вернется. Я верю с ним все хорошо, – уверенно произнесла Маша, а у самой внутри все свернулось в колючий ком. Настолько бредовыми для нее звучали ее же слова. Да еще несчастные случае, про которые периодически писали в газетах и про которые говорили по сарафанному радио, которое, как оказалось, существует и в городе. Не хотелось даже допускать мысли, что все настолько плохо. Но как настроиться на более или менее позитивный лад?

– Ты так думаешь? – смахнув непрошенную слезу с бездонной надеждой во взгляде посмотрела Марина на сестру. Маша лишь положительно кивнула ей в ответ, не в силах говорить то, во что сама толком не верит. Может какое-то внутреннее чутье ей и подсказывало, что Генка жив, здоров, но страх… Он всегда все парализует, не дает человеку адекватно мыслить, слышать себя в конце-то концов. А еще Маринка!.. От нее, пожалуй, заразишься негативом.