– Я доставлю тебе это удовольствие! – согласился Ренато с оскорбленным достоинством. – Возьму на себя хлопоты, о которых ты просишь. Мы выйдем в море на твоем чудесном корабле и сделаем все возможное как можно быстрее.

– Это единственное, за что я буду благодарна тебе всей душой!

В дверях Ренато обернулся, чтобы посмотреть на новую Монику, чувствуя неожиданную злость, такую болезненную, досадную, тонкую горечь провала, что не выдержал и сказал ей иронично:

– Благодарю тебя, что напомнила еще раз, какой я несвоевременный и неумелый. У твоих ног, Моника!


– Осторожнее, Колибри! Подойди. Уйди с дороги. Если тебя заковали в одну из этих цепей, то ты не сдвинешься.

– Что это, капитан? – спросил Сегундо смущенно.

– А что еще, кроме бури?

Сметаемый ветром, сотрясаемый огромными волнами помрачневшего моря, окруженный зловещей напастью неожиданной бури, скрипел Галион, содрогаясь от самого киля до бизань-мачты.

– Какое ненастье! Понятно, мы переживали бури и похуже, но не в таком жестяном корыте.

Сегундо Дуэлос говорил и смотрел на Хуана, со скрытым и беспокойным волнением ожидая его мнения, но капитан Люцифера, казалось, не имел ни малейшего желания отвечать ему. Не скрывая тревоги, Сегундо сказал:

– Я уже не слышу двигателя этой проклятой лодки. Вы слышите, капитан?

– Нет, мы давно остановились. Кажется, мы дрейфуем, да еще отклонились, потому что если бы шли по прямой, то уже были бы в Сен-Пьере.

– Хотите сказать, мы потеряли курс? – В этот момент жесткий удар моря врезался в корабль, и испуганный Сегундо спросил: – Слышали, капитан? Что это было?

– Винт снаружи воды… – объяснил Хуан с бесчувственным спокойствием.

– Потеряно управление! Можно пойти ко дну! Слышите, капитан? Мы можем утонуть!

– Дай Бог! В конце концов, это способ покончить со всем.

– Нет! Нет! – протестовал испуганный Сегундо. – Я не трус, вы знаете, что не трус, капитан, но я не хочу здесь умереть пойманным и заключенным, как крыса! Если мы идем ко дну, то пусть нас хотя бы отпустят! Откройте! Откройте! Выпустите нас из этой норы! Мы не хотим умирать здесь! Откройте!

Теряя рассудок в панике, отчаянии и злобе, Сегундо подошел к двери трюма, толкая, пиная ее ногами, пока позеленевший от страха Колибри обнимал Хуана, который молчал, неподвижно и подавленно наблюдая за помощником.

Два человека открыли дверь. Один – надзиратель, а другой – молодой офицер, который сурово посмотрел на задержанных и спросил:

– Кто тут кричит?

– Я! Мы не хотим умереть раздавленными и запертыми в этой норе!

– Отлично. Освободи его, отведи наверх и дай работу. А ты? – Офицер нацелился на Хуана. Как два клинка скрестились их взгляды. – А ты не кричишь? Не протестуешь? Не боишься умереть здесь, как крыса?

– Я не боюсь ничего. Освобождайте, если хотите!

– Я могу проехаться тебе по морде за наглость! Но не буду, освободи его. Жаль терять такие руки, когда наверху не хватает рабочих сил. Делай работу, пока не окочуришься, а если он сделает что-нибудь против тебя, застрели, и позаботься об охране, потому что ты отвечаешь жизнью, если он что-то сделает.

Наконец упали кандалы, которые держали Хуана. Секунду тот растирал онемевшие руки, посиневшие запястья. Вдруг жесткий удар моря прошелся по люкам, омывая погреба. Галион задрожал, словно раскололся пополам, все в страхе растянулись, поскользнувшись на узких железных лестницах, затапливаемых с каждым ударом волн. Хуан взбирался последним, неся Колибри, как груз. Он вдыхал полными легкими; вода разозлила его, хлестала по лицу, окружила, окунула его. Вцепившись в люк, он смог увидеть наконец палубу, смываемую волнами. Горой вздымалась мощная волна, яростно свистел ураган, небо почернело, бешено раскачивающиеся фонари едва светили.

– Человек в воде! – крикнул взволнованный голос моряка. – Капитан, капитан!

– Капитан ранен! – сообщил офицер. И повысив голос, позвал: – Рулевой, рулевой!

– Рулевой в воде! – сообщил отдаленный голос.

Вопреки яростной стихии, Хуан, цепляясь за выступы, веревки, доски, продвигался вперед, защищая мальчика, дрожавшего рядом, сопротивляясь напасти волн, которые с каждой секундой грозили утащить его. К командному пункту его привел инстинкт, который был сильнее воли. Человек с разбитой головой лежал возле штурвала. Офицер склонился над раненым, а затем поднял взгляд на подошедшего человека и спросил:

– Что вы здесь делаете?

– А вы, что делаете? Беритесь за штурвал. Здесь рядом скалы. Мы вот-вот ударимся о них! Не видите? Мы скоро пойдем ко дну!

– Я знаю, но я не лоцман! – отчаялся офицер. – Возьмитесь вы за штурвал! Сделайте что-нибудь!

– Пусть заведут двигатели!

– Они уже не работают. Во всех котлах вода!

– А паруса?

– Я не моряк и ничего не знаю. Все, кто мог знать, погибли. Я даже не знаю, где мы находимся!

Руки Хуана схватили штурвал, уводя корабль от неминуемого толчка. Глаза посмотрели на мрачный горизонт, затем взгляд метнулся на мореходную книгу над головой, и он принял молниеносное решение:

– Соберите людей, всех, кто может работать! Пусть откроют все люки, пусть откачивают воду! – и, повысив голос среди грохота бури, крикнул: – Сегундо, Угорь, Мартин! Где вы? Сюда, скорее!

– Мы здесь, капитан! – ответил появившийся Сегундо.

– Поднимите маленький парус у носа! Установите его, осторожнее на ветру! Нужно взять другой курс, хоть и бешеная буря! Сегундо, возьми командование над теми, кто на парусах. Мартин, ты на насосах. Вычерпывать воду!

Словно дельфин, Галион прыгал на волнах; словно акула, он избегал ударов ветра, несущих его на грозные скалы. Ураганный ветер кружился над единственным парусом на носу корабля, давая ему огромные силы, молния сверкнула в мрачных тучах, освещая фиолетовым светом человека у штурвала.


– Сожалею всей душой, Моника, но порт закрыт из-за бури и нет разрешения кораблям выходить в море.

– О! А корабль, где находится Хуан? – с нескрываемым волнением спросила Моника.

– Ну, представь себе. Если они поторопились, то скорее всего, не попали в непогоду.

– А если они не смогли добраться до Мартиники, если буря, о которой ты говоришь, застала их в море?

– Это было бы печально, но не думаю, что ты должна сильно грустить. Полагаю, Хуан не боится непогоды.

– Хуан не боится никого и ничего! – воскликнула Моника.

– Хорошо, да восхвалим Хуана! – нетерпеливо заметил Ренато. – Еще одна причина, чтобы тебя успокоить. В конце концов, все сводится к паре дней задержки.

– Пусть Хуан будет в тюрьме, да?

– Естественно, ведь он задержан, и его дело будет рассматриваться на судебном процессе, но не раздражайся так, тем более, что Хуан не впервые в тюрьме. Я сам вытащил его оттуда, а эти дни заточения, которых он избежал только по моей доброй воле, не представляют собой ничего особенного, а он только заплатит мне долг.

– Ты освободил его из тюрьмы?

– Да. Почему ты так удивляешься? У меня было прекрасное чувство к Хуану. Я любил его с детства, несмотря на волю матери, несмотря на неблагоприятные обстоятельства, и в той поездке, которую мы совершали вместе во Францию, я стоял на борту, опираясь на ограждение, смотрел на землю, которая меня родила, уплывал прочь и думал только о Хуане. У меня было только одно желание и непоколебимое решение – вернуться и найти его, чтобы разделить с ним то, что я имел, чтобы он стал моим настоящим братом.

– Ты хотел этого, Ренато?

– Я хотел и всей душой стремился к этому. Если ты вспомнишь первые дни, когда он появился в Кампо Реаль, то найдешь доказательства моим словам. С какой радостью, надеждой, с каким чистым чувством справедливости и братства я хотел в тогда сжать его в объятьях и дать ему все, в чем жизнь ему отказала! Но это было все равно что пригреть змею, погладить голой рукой скорпиона, потому что в нем нет ничего, кроме ярости, ненависти, и я должен был признать, что мать была права, когда столько раз говорила, боясь за меня: «Ренато, остерегайся Хуана, от него можно ждать только беды».

– Только беды? – ее слова задрожали.

Возможно, на миг она поняла Ренато, приблизилась к его измученному сердцу, наверняка в глубине души удивилась чувству, которое столько лет наполняло ее сердце – ее сумасшедшая любовь к Ренато Д`Отремон странным образом превратилась в холодный пепел; с его губ сочились незнакомые ей желчные слова:

– Думаешь, Хуан сделал мне мало зла?

– Не думаю, что он умышленно сделал тебе зло. Не верю, что он ненавидит тебя. Ты же – наоборот.

– Он всегда меня ненавидел, Моника, – отрезал Ренато. – Ненавидел меня всегда, хотя я не хотел этого понимать, я закрывал глаза, чтобы не видеть в его глазах ярость, он ненавидел за вред, который я якобы причинил ему. Ненавидел за богатство, за счастье, избалованность, за мать, которая меня любила, за семейный очаг! Ненавидел за благородное происхождение и всегда ненавидел, что бы я ни делал. Это горькая правда, которую я не хотел понимать.

– Как же ты несправедлив к Хуану! Как несправедлив и слеп! Насчет него все ошибаются, Ренато. Он хороший, благородный, великодушный.

– Замолчи! Это ты ослепла. Что он мог сделать, чтобы так ослепить тебя, или почему ты лжешь и притворяешься сейчас? Каким очарованием, каким пойлом он опоил тебя, что смог украсть сердце?

– Почему бы тебе не подумать, что все это из-за того, что он добрый?

– Добрый, Хуан? Не говори глупостей. Если бы ты видела то, что вижу я… Как ты думаешь, что я сделал, чтобы найти обвинения? Я их не придумывал, лишь поискал их. В его несчастной жизни есть все: пиратство, контрабанда, беспорядки, раненые или избитые люди. Его обвиняют в играх, в ссорах, пьянстве. На Ямайке он похитил ребенка.

– Что? – воскликнула Моника. И поняла: – Колибри!

– Колибри. Значит, это правда. Одно из обвинений, которое я не смог доказать! Поэтому он остался на свободе, но обвинения дошли до Мартиники. Он забрал мальчика из хижины родственников, раня и избивая всех, кто хотел помешать его увезти.