– Куда идет эта дура? Эта повозка ездит на завод.

– Естественно. Ана пошла искать Хуана Дьявола, она относит поручение или послание от Айме де Мольнар, я уверена.

– Она никуда не поедет, потому что не поднимется в нее. Женщинам запрещено ездить на завод в повозке. Я главный в конюшне, донья София вчера меня назначила, и я давно уже хотел отыграться на ком-нибудь. – Он быстро направился к Ане, и крикнул, бешено угрожая: – Выходи из повозки, вон отсюда! Спускайся или я выволоку тебя, воровка!

– Я не воровка, не спускайте меня! Я должна поехать на завод.

– Что значит не спустишься? Я тебе голову снесу.

– Эстебан отвезет меня, сеньора приказала, – сопротивлялась Ана, отбиваясь от Баутисты, и взволнованно крикнула: – Эстебан, Эстебан!

– Я сказал, что женщины не ездят на завод, – властно подчеркнул Баутиста, вцепившись в служанку-метиску. – Эстебан, проклятый осел. Возьми вожжи и проваливай отсюда. Проваливай, сказал, или пожалеешь! Уходи!

Баутиста хлестнул лошадей, которые испуганно отправились в путь, Эстебан едва успел ухватиться за вожжи. Затем, как тряпку, тряхнул служанку Айме, рывком швырнув ее подальше, и взревел:

– Я научу их, я все еще приказываю в конюшне!

– Ана, Ана! Дядя Баутиста! – крикнула Янина, бежавшая во весь дух. – Посмотри на нее. Она как мертвая. Ты так ударил ее по голове, что она аж свалилась!

– Пусть окочурится! Меня это не волнует. Она притворяется! Проклятая сучка! Я ухожу, но не потому, что пнул ее и не покончил с ней на самом деле.

Баутиста повернулся к повозке. В темноте повозка удалялась по дороге. Янина нервно потрогала холодное и пепельное лицо Аны, затрясла и настойчиво позвала:

– Ана, Ана! Ничего! Она не притворяется. Открой глаза, ай, Иисус! Ана!

Дрожа от страха увидеть Ренато или кого-нибудь, кто мог сообщить ему об этом, не решаясь позвать кого-нибудь, Янина опустила голову Аны, и начала искать что-нибудь, что может помочь ей. Наконец, она расстегнула ее корсаж, оголяя грудь, ища биение сердца, которое слабо билось. Случайно она натолкнулась на белый конверт. Слабый свет фонаря конюшен осветил его на миг, и быстрым движением, пока вставала, она спрятала его у себя. Волнение было таким сильным, что казалось, она задыхалась, приближался чьи-то шаги и знакомый голос спросил:

– Что случилось? Чьи это были голоса? – Янина спряталась в тени, пятясь спиной, избегая появившейся в освещенном коридоре фигуры, которая зашла в конюшню, и не получив ответа, упорно звала: – Кто там? Кто это? Ана!

Изумленная сеньора Д`Отремон склонилась над обморочным телом Аны. Быстро и незаметно Янина удалилась, а голос Софии продолжал настойчиво звать:

– Янина, Янина, Эстебан, Эстебан!

– Донья София, – приближаясь, воскликнула испуганная Айме. Тут она с ужасом узнала неподвижную фигуру на земле и закричала: – О, Ана! Что случилось? Что произошло?

– Мне бы тоже хотелось узнать. Я слышала голоса, повозку. Звала, но не дождалась ответа; я вышла взглянуть, что происходит и… Не знаю, что делала здесь эта женщина.

– Она кажется в обмороке, но…

Айме посмотрела с тревогой на открытый корсаж; с лихорадочным беспокойством ощупала ее грудь, руки, проверила карманы и со страхом повернулась к даме, которая объясняла:

– Могу поклясться, что кто-то напал на нее. Когда почувствовали мое приближение, убежали. Меня удивило, что никто не появился!

– О! Я должна поехать на завод, – жалобно пробормотала Ана, постепенно приходя в себя.

– Что она сказала? – хотела узнать София.

– Ничего, ерунду. Кажется, она бредит, – ответила Айме, сильно волнуясь. – Ана, это я, и здесь донья София также! Понимаешь? Здесь донья София!

– Донья София, да, – пробормотала Ана с усилием. – Ай, моя голова! – пожаловалась она. И вскоре, с внезапным испугом воскликнула: – Письмо! Меня обокрали!

– Что за письмо? – оживилась Софии.

– Ты бредишь, Ана! – ногти Айме вонзились в запястье метиски.

Чувства вернулись к Ане. Она посмотрела в гневное лицо Айме, а затем на другое бледное, серьезное и внимательное, склоненное над ней, чей голос был законом на земле Д`Отремон:

– Что случилось, Ана?

– Ай, сеньора! Не знаю, не знаю, не знаю… – пыталась заплакать обеспокоенная Ана.

– Не плачь, а отвечай! – упрекнула София. – Ты скажешь, что за письмо?

– Она, должно быть, поскользнулась и упала, – вмешалась Айме, примирительно пытаясь отвести в сторону расследование свекрови.

– Но с тобой был кто-то, Ана. Кто это был? – настаивала сеньора Д`Отремон.

– Не знаю, не знаю! – пыталась уклониться служанка.

– Она ничего не знает, донья София, – снова вмешалась Айме. – Вы знаете ее. У нее плохо с головой. Не беспокойтесь. Она пойдет на кухню, я о ней позабочусь. Не беспокойтесь.

– Да, дочка, иди. Я ужасно испугалась. Не знаю, где слуги, которых никогда нет, когда нужно. – И, повысив голос, снова позвала: – Янина!

С другой стороны конюшни появилась безупречная и правильная Янина с выражением заботливости и предложила слащаво:

– Я здесь, крестная, вы звали?

– Я давно тебя зову. Ана ударилась, она была в обмороке. Не знаю, что это на самом деле. Мы не знаем и нужно позаботиться о ней, Янина.

– Нет, ради Бога. Вы уже позаботились, – быстро предупредила Айме. – Так что Янина проводит вас, донья София. Сеньора напугана, Янина. Думаю, нужна чашка липового чая немедленно. Пойдем, Ана!

– Какой странный случай! – проговорила София.

– Все теперь странно в этом доме, сеньора. Но самое прискорбное, что вас испугали. Я пойду на кухню, сделаю вам липовый чай.

– Нет, Янина, оставь. Дай руку и отведи меня в комнату. Мы там поговорим.


– Кто забрал письмо? Кто? – торопила Айме, которая была на грани нервного срыва.

– Ай, сеньора, не знаю! – плакала Ана.

– Проклятая дура! Что же произошло? Что случилось?

– Я думаю, Баутиста. Я залезла в повозку, Эстебан собрался ехать на завод. Появился Баутиста, как демон, и рывком стащил меня. Затем он крикнул Эстебану, чтобы тот ехал, и Баутиста стегнул лошадей. Я хотела заскочить в повозку, но Баутиста меня толкнул. Да, он толкнул меня и дал еще пинка. Потом я уже не помню. Я лежу возле камня. Я больше ничего не знаю, хозяйка, больше ничего.

– Ты была вся расстегнутая. Кто-то тебя осматривал и забрал письмо. Кто это был? Кто мог быть? Не Баутиста ли случаем? Кто еще там был?

– Никого, я никого не видела. Я была одна, а Эстебан уехал. Баутиста прибежал, уверена, что Баутиста, сеньора!

– Да, Баутиста взял письмо, но он не понесет его Ренато, не посмеет принести его прямо ему, он предпочтет принести его мне за хорошую цену. Я должна найти его, поговорить, – удар часов на стене прервал ее, и она со страхом воскликнула: – О! Уже время. Я должна вернуть письмо во что бы то ни стало.

Айме снова выглянула из окна. Никого не было в прихожих, галереях, на широком участке, отделявшем главное здание от каретных сараев. На другой стороне дома тоже было бесшумно. Взволнованно она повернулась к ближайшему шкафу, взяла оттуда плотную шелковую накидку и набросила ее на голову и плечи, а Ана смотрела удивленно, приоткрыв толстые губы, и спросила:

– Куда вы идете, сеньора Айме?

– Искать Баутисту. Уверена, он в сарае. Не выглядывай, когда позовет донья София!

Она завернула в шаль точеное тело, почти полностью закрыв лицо, только глаза сверкали лихорадочным блеском. Держа руки на груди, откуда сердце, казалось, готово было выпрыгнуть, подождала, пока опустеет коридор, и словно пантера, быстро и тихо вышла.


– Ты не откроешь окно? Этой ночью словно не хватает воздуха. Этой ночью мне снова стало душно, как в первые годы, когда я оказалась на этой земле.

Тихая и предусмотрительная Янина быстро и без лишних движений распахнула окно в просторной спальне Софии, но в роскошных покоях все осталось по-прежнему. На усыпанном звездами темном небе не было ни порыва ветра, ни облачка. Стояла безлунная ночь, звезды сплетались в узоры, напоминая серебряные сети на бархатном небосводе. Мягко шагая, бледная владычица Кампо Реаль приблизилась к окну, а стройное тело Янины, темное и взволнованное, отступило на шаг, почтительно уступая место.

– Долгое время я ненавидела эту землю, в которой столько красоты: поля, небо, жаркое солнце, безмолвные ночи. Сколько прошло таких ночей, когда я задыхалась и отчаянно бродила по этим тропам!

София рукой взмахнула вдаль к неясным очертаниям затихших полей, чувствуя, как на нее нахлынула волна воспоминаний, жгучих воспоминаний первых месяцев замужества, горьких воспоминаний долгих лет, когда каждую ночь она ждала Франсиско Д`Отремон, с острой досадой подсчитывая, в скольких руках он забывал ее имя, с чьих губ пил любовный мед, а к ней лишь приходил с улыбкой и почтительной мягкостью, с любезным и холодным уважением.

– Вы не ляжете, крестная? Вам нужно отдохнуть.

– Этой ночью мне не спится. Давай поговорим, Янина. Ты выслушаешь меня?

– Конечно, крестная.

Янина склонила голову с обычным холодным уважением, словно автомат, но трепет охватывал сжатые у груди руки, которые начинали дрожать сильнее, когда касались письма. Там было доказательство, ужасное оружие, кинжал, метким ударом которого можно было поразить ненавистную соперницу. Но соперницу в чем? Опустив голову, глядя на саму себя, рассматривая опостылевший национальный костюм, широкую цветастую юбку, она снова посмотрела на тонкие смуглые руки. Они были изящные и красивые, тщательно ухоженные, цвета светлой меди, породистые, судорожно сжатые, словно хотели ухватиться за невозможно желаемое, руки одновременно чистые и чувственные, благородные и порочные, в которых, наконец, была судьба Айме.

– Ты устала? Присядь, Янина.

– Нет, крестная, я не устала, – утверждала Янина, еле сдерживая нетерпение. – Но боюсь, что вы очень утомлены.

– Да, мое сердце работает медленно, оно любило и много страдало. Это естественно. Но оставим это, я хочу поговорить о Ренато. Ради него нужно создать в доме полный покой. Он нужен Ренато, только в такой среде может жить его сердце, такое чувствительное, нежное и страстное. Ренато как ребенок, Янина. Несмотря на годы, силу, мужскую гордость, он словно ребенок, которого нужно опекать. Не знаю, понимаешь ли, но нужно, чтобы ты поняла, и чтобы я не казалась тебе неблагодарной, хочу сказать… Нужно, чтобы Баутиста и ты уехали из этого дома.