– Каталина, я только что увидела ваш экипаж. Мне сказали, что вы прибыли из Сен-Пьера.

– Я в отчаянии. Мне нужно поговорить с Ренато. Он с вами? Где он? Пожалуйста, Ноэль, найдите его, позовите. У меня уже нет сил.

Подавленная, чувствуя, что ее колени подкашиваются, Каталина де Мольнар упала в кресло кабинета, где нотариус руководил делами. По печальному лицу матери бежали слезы, а София Д`Отремон, казалось, решила сражаться и попросила старого нотариуса:

– Прикройте дверь, Ноэль. А вы, Каталина, успокойтесь на время.

– Нельзя больше ждать. Нужно чтобы вмешались власти, известить порты, везде искать. Нужно спасти мою дочь Монику! Я виновата, я должна кричать! Мне не следовало допускать этого.

– Да, Каталина, вы должны были сказать об этом раньше, гораздо раньше. Вы не должны были позволять Айме выходить замуж за Ренато, но дело уже сделано. Преступное молчание свершилось, а теперь нужно и дальше молчать. Вы все это сделали: вы, Айме, Моника. Лгали, обманывали, построили ложь. Теперь на кону сердце, честь, личная жизнь моего сына, и вы не вонзите еще один кинжал в его растерзанную душу. И я не позволю вам разрушить одним словом мой титанический труд!

– Чего вы добиваетесь, София? Моя дочь в руках этого пирата!

– Она выбрала этот путь, пошла на риск, чтобы спасти жизнь сестры и счастье Ренато. Моника знала, чего ждать от него.

– Она ничего не знала. Откуда вы можете это знать? Мы с ней думали, ждали, что этот человек вернет ее в монастырь, туда я и направлялась. Но в монастыре о ней не знают. Затем я побежала в старый дом и попыталась разыскать ее среди друзей и знакомых. Никто ничего не знает. Тогда я побывала в конторах порта, но никто не мог рассказать о корабле этого человека, не говоря о том, что его не видели уже несколько дней. Вы понимаете, что это значит? Этот человек затащил мою дочь на корабль и заставил следовать за ним.

– Возможно, он не заставлял ее. Она приняла его как законного мужа.

– Она скорее убьет себя, чем будет принадлежать ему. Презренно тащить ее силой, чтобы свершить месть. Думаю, он способен на все.

– Но тем не менее, вы не сумели запретить ему приходить к вашим дочерям. Вы страдали от его присутствия, терпели его дружбу.

– Нет, нет, этот человек никогда не был у нас дома! Клянусь! Я действительно ничего не знала. Боялась, подозревала. Айме была капризной, сумасбродной. Ее вина…

Доведенная до отчаяния Каталина замолчала, находясь меж двух пропастей, куда могли унести ее слова, а София Д`Отремон злобно обвиняла:

– Я хочу думать, что вины Айме по-настоящему не было, что речь шла о незначительном безумии, глупости и бессмысленном капризе. Верю и делаю вывод, что виноват во всем этот негодяй, пират.

– Не хочу расстраивать вас, но я так не думаю, донья София, – вмешался Ноэль, наблюдая за этой сценой, храня деликатное молчание. – Хуана преобразило счастье любви, которая, как он считал, была настоящей.

– Чувства этого незаконнорожденного не волнуют нас, не думаю, что он способен любить, как вы предполагаете, Ноэль, – не придала значения словам София с ненавистью и гневом: – Я должна думать, что он был виновен, и не могу простить, что она жена моего сына. Я заставляю себя быть снисходительной, ведь она уже Д`Отремон, носит имя этого дома и будет матерью Д`Отремон. Я защищаю своих, в которых течет моя кровь, поэтому защищаю Айме от своего сына. Я спасла ее от неминуемой смерти, потому что знаю, что мой сын способен убить, что у него есть на это все права!

– Но я… – робко пыталась возразить расстроенная Каталина.

– Молчите, когда я говорю. Теперь говорю я, а вам нужно молчать. Я не смогла помешать первой ошибке, но не позволю свершиться второй.

– В таком случае, вы вынуждаете меня бросить Монику? У Ренато есть влиятельные знакомые, друзья, он мог бы арестовать тот корабль.

– Мы сделаем возможное, но не будем вмешивать Ренато. Пусть мой сын не будет знать, подозревать, и чтобы никто из вас двоих не сказал ни слова, которое могло бы дать пищу для подозрений. Вам понятно, Ноэль?

Ноэль опустил голову, ничего не ответив. Каталина сложила руки, глядя на нее с волнением, а София быстро и решительно распорядилась:

– Возвращайтесь в Сен-Пьер, Каталина, ждите там. Через несколько часов я там буду. Мы поедем повидаться с губернатором, будем добиваться помощи властей, сделаем все необходимое, но ни одна капля грязи не достигнет моего сына. Проводите ее, Ноэль, и не забудьте мои слова. Единственный виновный всего – Хуан Дьявол, не важно, если его повесят!


– Мы набрали хорошую скорость, капитан. Пятнадцать узлов с тех пор, как покинули Мари Галант. Если поменяем курс вправо, то на рассвете будем в Монсеррат и сможем купить чего не хватает, и…

– Не меняй курс. Я сказал тебе на север.

Прошло два дня. На полных парусах, наклоняясь на правый борт, Люцифер шел так, словно летел; от силы быстрого хода туго натянулись такелаж и паруса на гибком рангоуте. Корабль скорее напоминал чайку, которая простерла над пеной свои белоснежные крылья, стрелой летела в определенную точку с единственной целью: плыть и плыть, преодолевать лигу за лигой хрупким судном и оставлять эти лиги в море за кормой.

– Скоро нам будет не хватать провизии, капитан, – настаивал Сегундо.

– Мы заправимся провизией потом, бросим корабль на каком-нибудь пустынном берегу, но не сегодня и не завтра. Ты понял?

– Да, капитан, вы не хотите, чтобы нас схватили.

– И не хочу, чтобы нас видели издалека. Не хочу доставить удовольствие кому-либо знать, где мы находимся. Сегундо, веди на север до тех пор, пока я не прикажу сменить курс.


Моника испуганно проснулась, ее глаза вновь пробежали по ограниченному пространству полупустынной каюты. Стены каюты напоминали тюрьму, возвращалось странное ощущение рабства, надежда сбежать из которого угасла. Негритенок повернулся с печальным выражением милых, больших, грустных и наивных глаз, проникавших в душу с горячей нежностью.

– Вам правда лучше, хозяйка? У вас уже нет лихорадки. Уверен, у вас не болит голова.

– Нет, уже не болит, Колибри.

– Вы не поешьте? Хозяин велел спросить у вас. Здесь есть все: чай, печенье, сахар и большая-пребольшая корзина фруктов. Хозяин сказал, что это для вас, и ее никто не трогал. Ради вас он послал Сегундо найти фрукты, потому что доктор сказал, что вы должны есть. Раньше, когда вам было плохо, хозяин сам делал сок из ананаса и апельсина, чай с большим количеством сахара и научил меня его готовить. Я уже умею его готовить, хозяйка. Хотите чашечку? Если вы не будете есть, то умрете от голода, хозяйка.

– Полагаю, это лучшее, что могло бы со мной случиться.

– Ай, хозяйка, вы не умрете! Я столько плакал и молился, чтобы вы не умерли! Я и другие; все на корабле хотели, чтобы вы выздоровели. Угорь, Франсиско, Хулиан и Сегундо, который распоряжается после капитана, ругался и давал пинков, говорил, что хозяин позволяет умирать, а раз капитан так делал, то это все равно, что он убить.

– Второй? Второй говоришь?

– Сегундо его зовут, и он второй на Люцифере. Как интересно, да?

Моника приподнялась с подушек с чем-то наподобие улыбки на бледных губах, улыбка ответила белоснежным рядом зубов Колибри, который воспользовавшись этим, настоял:

– Сделать вам чай, моя хозяйка?

– Если хочешь, сделай. Послушай, Колибри, где мы?

– Бог знает! Я не вижу ничего, кроме моря.

– И не знаешь, куда мы следуем?

– Никто не знает. Кораблем управляет хозяин, когда Сегундо или Угорь берут штурвал, они делают то, что он приказывает.

– А им не интересно знать, куда он едет? Они так ему верят!

– Капитан знает.

– Знает? – повторила удивленная Моника.

– По-видимому, вы сомневаетесь, но нет причин. Четырнадцать лет он ходит по морю от севера к югу, вниз-вверх, от Монсеррат до Ямайки, от берегов Кубы до Гвианы, четырнадцать лет!

Хуан зашел в центр каюты и посмотрел на Монику, которая, увидев его, переменилась, поджала губы, снова опустила голову на подушки и стала неподвижна, а он печально посмотрел на нее и усмехнулся:

– Кажется, мое присутствие усилило твою лихорадку.

– У хозяйки больше нет лихорадки, – бесхитростно сообщил Колибри.

– Хорошая новость. Давайте отпразднуем это, а поскольку на борту нет водки, мы отпразднуем чаем. Принеси для меня чашку, Колибри. Иди…

Рука Моники на мгновение протянулась, чтобы помешать уходу Колибри, и упала на простыни, ее взгляд избегал Хуана, а сердце, казалось, забилось сильнее. Это была тревога, таинственный страх, который вызывало присутствие Хуана, теперь спокойного и серьезного. Тем не менее, она неторопливо рассматривала, как он изменился. Она уже не видела одежды кабальеро, он говорил больше как моряк. Большая полосатая майка, белые неряшливые штаны, темная кепка с козырьком демонстрировала чистый лоб и прядь непослушных волос. Теперь, с выбритыми щеками, без пьяного огня в темных глазах, он казался гораздо моложе, голос не звучал гневно и не было горького привкуса в словах:

– Уже вижу, тебе лучше. Не представляешь, как я рад. Уже не нужны доктора, ходящие по трапу. Это большое преимущество.

– Я не понимаю, почему вы так беспокоитесь. Почему так важно мое здоровье? Оставить меня умереть было бы достаточным.

– Вот как! Наконец ты заговорила в моем присутствии. Хоть что-то мы выиграли.

– Почему вы мучаете меня?

– Я не хочу тебя мучить, а менее всего мучить грубыми словами и своим присутствием. Очень трудно избегать меня на таком маленьком корабле, у меня только одна комната, а нам еще долго плыть.

– Куда мы едем?

– Мы никуда не едем. Это наш дом, здесь мы живем. Надеюсь, что когда-нибудь ты будешь разумной, когда сойдешь на берег, я не буду опасаться, что ты донесешь на меня.

– Чего вы все-таки добиваетесь?

– Я? Ничего. Будем жить, это моя работа, мой дом. Он может быть хижиной или дворцом. А как ты представляла жизнь замужем за моряком? Ты хотела, чтобы я оставил тебя в порту? Нет, у меня уже был опыт, и я заплатил за это очень дорого: тот, кто оставляет женщину в порту, подвергается опасности больше не увидеть ее или встретить с другим.