— Я узнал из надежных источников, — продолжал мистер Каннинг, — что вы собираетесь в Италию.

— В самом деле? — Лорд Рейвен удивленно поднял брови. — Ваш информатор, должно быть, принес вам эту новость на крыльях — ведь я сам узнал об этом лишь двое суток назад.

— Моим информатором был лорд Форнсетт.

— В таком случае эта информация вполне надежна. Его светлость в силу обстоятельств знает об истинном положении вещей.

— Догадываюсь, — улыбнулся мистер Каннинг. — Примите мои самые сердечные поздравления. Как я понял, о вашей помолвке с леди Берил Найт будет объявлено сразу по возвращении.

— Таковы наши планы, — подтвердил лорд Рейвен. — Но мне как-то не верится, сэр, что вы пригласили меня с единственной целью высказать свои добрые пожелания.

— Нет, конечно. Я хотел просить вас оказать услугу, но не мне, а нашей державе.

— Пока я буду в Италии?

— Пока вы будете в Италии.

— Какого рода услугу?

Мистер Каннинг взял со стола стопку бумаг.

— Вот донесения наших агентов о том, что Наполеон нарушает одно за другим условия договора, — сообщил он. — На мой взгляд, его бескровные победы в Европе вызывают еще большее беспокойство, чем если бы они были завоеваны при помощи пушек.

— Должен признать, — медленно произнес лорд Рейвен, — что правительство проявило крайнюю слабость, когда согласилось на переброску сил в Вест-Индию.

— Возмутительно, — подтвердил мистер Каннинг. — У меня здесь имеются свидетельства того, что агенты Бонапарта наводняют итальянские столицы[11], заключают соглашения и концессии, ведут наблюдение за портами, фортами и гаванями, сеют смуту среди самих итальянцев.

— Неужели это действительно так? — спросил лорд Рейвен.

— У меня нет оснований сомневаться в этих донесениях, — сказал мистер Каннинг. — Полковник Дайотт — быть может, вы с ним знакомы — недавно посетил Болонью и Турин. Он говорит, что гостиницы забиты французскими офицерами, живущими там бесплатно; в театрах нет спасения от грязных крикунов; балет превратился в непристойное зрелище — сплошь нагие женщины; монастыри в запустении, дворцы и парки разграблены, и повсюду насаждаются французские порядки по системе bon patriot[12].

— Это поистине вызывает негодование! — воскликнул лорд Рейвен. — Как, по-вашему, разумно ли с моей стороны пускаться в путешествие в Италию с леди Берил?

— Я думаю, ее светлость будет там в полной безопасности, — отвечал мистер Каннинг. — Как вам известно, герцогиня Девонширская и леди Элизабет Фостер недавно благополучно вернулись из такой же поездки, а многим из наших друзей вообще полюбился Париж. Единственное, о чем мне хотелось бы вас предупредить, — не задерживайтесь надолго. У меня нет веры в прочность этого мира.

— И если я доберусь до Италии, какое у вас для меня поручение?

— Я хотел бы знать правду, что там на самом деле происходит. Ваша матушка, кажется, живет сейчас в Риме?

— Да. Она отправилась туда в прошлом году. Она мечтала о южном солнце, и не успели на мирном договоре высохнуть чернила, как она уже была в пути к своим обожаемым апельсиновым рощам.

— Вдовствующая леди Рейвен, наверно, знакома со всеми важными лицами. В ее доме вы встретите нужных людей, имеющих прямые или косвенные сведения о том, что именно замышляет Бонапарт.

— Вы думаете, он сам хорошо знает свои планы? — улыбнулся лорд Рейвен.

Мистер Каннинг с силой ударил кулаком по столу.

— По-моему, он хочет завоевать весь мир. За ним стоит тридцатимиллионная нация, опьяненная военными победами и жаждущая новых триумфов. Он провозгласил себя современным Карлом Великим[13], он сооружает на Вандомской площади колонну в честь своих подвигов, но не думайте, его не удовлетворяет достигнутое. Он желает большего. И единственное препятствие для него — наше несломленное могущество на море.

— Вы, безусловно, правы, мистер Каннинг.

— Жаль, у меня не так уж много единомышленников. Как я вам сказал, только один человек может нас спасти, — взволнованно произнес Каннинг, — это Уильям Питт.

— Нужно молить небо, чтобы страна призвала его, прежде чем станет слишком поздно, — поддержал лорд Рейвен. — Я же сделаю все, что смогу. Но не даю никаких обещаний. Все может быть много сложнее, чем представляется в тишине и покое этого уютного кабинета.

— Я был уверен, что смогу положиться на вас, милорд. Никто не заподозрит иной цели вашего визита в Италию, кроме как желания представить матушке свою нареченную.

— Тут, надеюсь, вы правы, — сказал лорд Рейвен. Он поднялся и протянул хозяину руку. — И от всей души надеюсь, что вы ошибаетесь в своих предположениях относительно мрачного будущего, хотя, черт возьми, в глубине души подозреваю — события могут подтвердить ваши слова.

— Благодарю, ваша светлость. — Каннинг отвесил театральный поклон.

Лорд Рейвен, скрывая лицо за поднятым воротником, вышел из его дома и уехал в карете, которая ждала его за углом на Шепердз Маркет.

Хотя было уже поздно, Лондон еще не спал. Под нависшей над городом пеленой густого дыма из труб ста шестидесяти тысяч домов и топок по темным улицам тянулись бесконечные вереницы ломовых подвод, фургонов с углем и роскошных карет. Шарманки и уличные музыканты не смолкали и в этот час и требовали с проходящих плату за свои труды. Продавцы горячей и холодной пищи на каждом углу во весь голос расхваливали свой товар.

У реки фейерверки озаряли темное небо, а вокруг напропалую веселилась шумная толпа. Ловкие воры под шумок очищали карманы зазевавшихся гуляк, не было видно обычной дневной публики, разумно полагавшей, что осторожность — не последнее из достоинств.

Карета лорда Рейвена подъехала к клубу Уайтс на Сент-Джемс-стрит. Войдя, его светлость увидел в гостиной обычную толпу завсегдатаев. Он заказал коньяку. Остановившись поговорить со знакомым, удобно расположившимся у окна, где только самые привилегированные могли занять место, он услышал громкий смех в другом конце зала. Какой-то спорщик высоким, не очень трезвым голосом отстаивал свою точку зрения.

— Кто это такой? — спросил лорд Рейвен.

— Джозеф Коукер, — был ответ.

— Никогда о нем не слышал, — коротко сообщил лорд Рейвен безо всякого намерения обсуждать незнакомого человека.

— Слышали, слышали, Рейвен. Он известен в палате общин как Фермер Джо. Постоянно жалуется, что фермерам отказывают во внимании, и заявляет, что первый долг истинного патриота — выращивать хлеб.

— Если он это утверждает, то он мудрый человек.

— Вы бы так не сказали, знай вы Фермера Джо. Он, может быть, хороший фермер, но отчаянный пустозвон. Послушайте, что он мелет.

Лорд Рейвен и его собеседник замолчали и стали слушать.

— Говорю вам, — сердито настаивал сэр Джозеф Коукер, — самые красивые девчонки — это английские доярки. У меня в поместье есть такие прелестницы, которые затмят самую знаменитую светскую львицу.

— Кощунственные речи! — рявкнул кто-то, и посыпались скабрезные намеки насчет того, чем Фермер Джо занимается со своими доярками и какую роль они играют у него на ферме.

Не оставалось сомнений, что Фермер Джо отлично пообедал. Теперь он осушил еще один стакан портвейна, и красное лицо его приобрело багровый оттенок.

— Черт вас всех побери! Если вы думаете, что я хвастаюсь, я вам докажу — скотницы из Норфолка — самые хорошенькие на всех Британских островах, других таких не сыщешь.

— Сколько вы ставите? — спросил у него один из слушателей.

— Сто гиней, — последовал ответ.

— Несите сюда книгу, в которую записывают ставки пари! — крикнул кто-то. — Принимаете вызов Фермера Джо? Как насчет вас, Оукланд? Вы, Кемпбелл?

Те, к кому обратились, покачали головами.

— Вот уже двадцать лет, как я и не замечаю, что доярки — молодые женщины, — доверительно сообщил престарелый лорд Батерст сидевшему рядом господину примерно того же возраста, что и он.

— Сто гиней, — повторил сэр Джозеф. — Кто бьется со мной об заклад? Трусы. Сразу видно, вы, землевладельцы, не уделяете своим поместьям должного внимания.

То ли на него повлияла вторая рюмка коньяка, которую он в рассеянности проглотил, слушая этот спор, то ли вспомнились необычайно синие глаза и золотые пряди, соблазнительно разметанные ветром, лорд Рейвен не мог потом вспомнить, но, удивляясь себе, он вдруг услышал свои собственные слова:

— Принимаю пари. Я вам представлю доярку, которой ваши и в подметки не годятся.

Все головы обернулись к лорду Рейвену, и кто-то, смеясь, спросил:

— А вы вообще-то знаете, какие они из себя доярки, Рейвен? Это вам не соловьи, что заливаются на Баркли-сквер.

— Может, они и заливаются не хуже соловьев, когда Рейвен[14] на них каркнет вороном, — сострил один из слушателей.

— Если Рейвен покажет нам свою скотницу, клянусь, я тогда привезу в Лондон птичницу, будет присматривать за гусаками в палате общин, — добавил еще кто-то.

Раздался взрыв хохота, и сэр Джозеф подошел к его светлости.

— Значит, милорд, за вами сто гиней.

— Посмотрим, — ответил лорд Рейвен. — Где будет проходить состязание и кто будет судить?

Дело уладили в считанные минуты. Лорд Велели, мистер Гренвилл и полковник Пелли предложили себя на роль жюри, которое будет решать вопрос о достоинствах претенденток; один из членов клуба предложил свой дом на Сент-Джемс-сквер как самое подходящее для соревнования место.

— Единственная трудность заключается в том, что конкурс должен состояться на этой неделе, — во вторник я отправляюсь на континент.

— Засвидетельствовать свое почтение Маленькому капралу[15]?

— Если желаете знать, моя истинная цель — это вновь отведать настоящего коньяка, — сообщил лорд Рейвен.

— Итак, в какой день вам удобнее всего? — вмешался сэр Джозеф, недовольный, что перестал быть центром внимания.