Как-то раз, когда Амадо проверял виноград на сладость, а заодно думал о том, как же все-таки передать это искусство своим дочерям, он попытался припомнить, когда отец начал обучать его. Нет, не было никаких специальных уроков по уходу за виноградной лозой, по виноделию. Эти познания и искусство приходили к нему день за днем, час за часом. Он смотрел, слушал, впитывал в себя эту науку. Да, он хорошо знал, что такое — испытать восторг, когда почки, которые потом станут виноградом, раскрываются навстречу манящему призыву весны. Довелось ему познать и отчаяние, когда почки чернели от поздних морозов. Амадо знал эту землю, потому что жил здесь.

С тяжелым сердцем ему пришлось признать, что свои знания невозможно передать за какое-то лето, нет. Но когда он это понял, было уже слишком поздно. Время безвозвратно ушло.

Девочки подросли и предпочли отправиться в университет в Калифорнию. И в течение какого-то короткого замечательного времени Амадо верил, что ему дарована новая возможность… пока девочки не приехали и не стало ясно, что они стремились не к нему, а от нее. Просто они созрели для того, чтобы вырваться на волю из давящего католического кокона, сплетенного вокруг них матерью, а он невольно предоставил ей такую возможность.

Едва почувствовав вкус свободы, девочки уже никогда не оглядывались в свое прошлое. По иронии судьбы, София обвиняла Амадо в том, что он, мол, отобрал их у нее. Эта ожесточенность стала смыслом ее существования. В сорок лет она казалась древним ископаемым, а к сорока пяти была не в состоянии справиться с разными загадочными хворобами. Болезнь не позволила приехать и посмотреть на внучат. А когда те подросли, она, ссылаясь на ту же болезнь, в лучшем случае позволила нанести ей короткий визит. Позднее, за пару месяцев до своего пятидесятилетия, София снова наглоталась таблеток. Только на этот раз рядом не оказалось никого, кто довез бы ее до больницы. Фелиция, которая как раз тогда гостила у нее с очередным визитом, отправилась в тот день на вечеринку и вернулась позднее, чем обещала. А когда она все-таки явилась, было уже слишком поздно.

По церковным законам, смерть жены освободила Амадо. Но ее уход из жизни мало что изменил. Он продолжал жить так же, как и жил почти на всем протяжении своего брака — в одиночестве.

Конечно, Амадо любил своих дочерей, но он даже не пытался обманывать себя по поводу того, что это были за женщины. Так что если бы не преуспел со своим планом выпуска столовых вин Монтойя, хорошо известных под маркой «Галло», то после его кончины и земля, и винный завод были бы проданы тому, кто предложит на торгах наивысшую цену.

Если за те десять или двадцать лет, которые ему остались, он сумеет извлечь не только финансовую прибыль, но и завоюет потребителя, то у него появится шанс взять в дело свою дочь Элану. Не добившись ни особой власти, ни богатства, она поднялась в обществе Сан-Франциско до своего предела, и ее выводило из себя то, что она уже не приобретает в жизни ничего, кроме своего расчетливого до мелочей супруга и Эдгара Салливана, этакого «довеска». Амадо убедил себя, что если он добьется, чтобы Элана переняла у него винный завод, пусть и ради достижения ее собственных целей, то она нипочем его не продаст. Равно как и не позволит разрушить то, что рано или поздно унаследуют ее дети. Конечно же, если Элана будет вынуждена управлять винным заводом и наблюдать за виноградниками, то в конце концов она полюбит эту землю и поймет, какое ей досталось наследство. И в эту призрачную возможность, в эту свою последнюю надежду Амадо самозабвенно верил.

А вот с Фелицией все было не так просто. Она пошла в мать своей безоглядностью и ожесточенностью. После окончания Стэнфордского университета Фелиция шагнула прямиком на карьерную лесенку банка «Чейз-Манхэттен». За год она чувствовала себя коренной жительницей Нью-Йорка в большей степени, чем потомственные ньюйоркцы. Она считала все калифорнийское безнадежно провинциальным, включая отца и его дело. За последние пять лет она лишь несколько раз приезжала погостить на праздники и семейные торжества, и это было сущим мучением для всех.

Пристальный взгляд Амадо прошелся по линии горизонта и остановился на небольшом участке земли, принадлежавшем семейству Логанов. На протяжении трех поколений Монтойя жаждали овладеть этой землей, пытались купить эти драгоценнейшие акры и почти преуспели в этом в годы Депрессии, когда на долю Логанов выпали суровые испытания. Харолд Логан сумел сохранить свою ферму, продав на двадцать лет вперед право оптовой закупки его будущих урожаев одному дельцу из Сан-Франциско, которому захотелось занять место в винодельческом бизнесе. И за счет винограда Логанов этот новый винный завод мало-помалу стал одним из лучших в долине.

В течение последнего десятилетия урожай Логанов принадлежал «Винам Монтойя». Но еще важнее винограда был тот человек, который превращал его в вино, Майкл Логан, по мнению Амадо, самый изысканный винодел Калифорнии. Амадо готов был отдать пять лет жизни за то, чтобы назвать Майкла своим сыном.

В отдалении закаркала одинокая ворона, прогудела автомобильная сирена, а в ответ завыла собака. А потом до Амадо донесся новый звук: кто-то с вершины холма окликал его по имени. Он поднял руку, прикрывая глаза от слепящего зимнего солнца, и увидел фигуру человека, двигавшегося к нему, но из-за яркого света не мог узнать, кто это. Однако по легкой походке и плавности движений решил, что это женщина.

— Я приехала рано, — объявила Элизабет, спускаясь к нему. — Надеюсь, вы не возражаете.

Охваченный воспоминаниями, Амадо на какой-то момент даже забыл, что она должна приехать.

— Извините, что я не встретил вас. Видимо, кто-то рассказал вам, как найти мой дом, да?

— Я наткнулась на винном заводе на какую-то женщину, и она нарисовала мне план. Я считала, шоссе из Сан-Франциско будет забито машинами, но доехала очень быстро, — она подошла к нему, стянула перчатку и протянула ему руку. — Вот я и приехала.

Амадо поразила перемена в ее внешности. Если бы они столкнулись лицом к лицу на оживленной улице, он вряд ли узнал ее. Без следа исчезло элегантное существо, явно рожденное для светских гостиных и сверхмодных платьев. Перед ним стояла женщина, одетая в выцветшие джинсы и свитер крупной вязки, который был ей великоват. Она выглядела так, словно в жизни не видела города, крупнее маленькой Санта-Розы.

— Очень приятно снова видеть вас, — вымолвил Амадо.

Твердость ее рукопожатия ошеломила его, как и в тот раз, на рождественском вечере.

Элизабет огляделась.

— По-моему, очень удачно, что божественный нектар можно производить именно в таком месте, — она снова посмотрела на него, и в глазах ее мелькнул озорной огонек. — После сумасшедшей недели я испытала искушение, увидев объявление там, на въезде.

— Объявление?

— Ну да, насчет обрезчиков. Я даже и представить себе не могу более прекрасного и спокойного места для работы, — она вздохнула. — Но потом сообразила, что вы-то ищете опытных рабочих. А я не могу предложить ничего, кроме энтузиазма.

— Это объявление не наше, — сказал Амадо.

Он все еще не отошел от своих безрадостных раздумий, и потому ее беззаботное подшучивание, помимо воли Амадо, обидело его. В Элизабет Престон его привлекала именно преданность своему делу. Согласно его источникам информации, это была женщина, готовая пойти на многое, лишь бы преуспеть в мужском мире.

— Этот винный завод, что на другой стороне дороги, нанимает обрезчиков. Правда, не думаю, что их заинтересовал энтузиазм. Чтобы выполнять эту работу квалифицированно, нужно большое искусство. — Амадо заметил, что Элизабет слушает его со вниманием. Во всяком случае, ей не было скучно. — А вы всегда такая… хм-хм… жизнерадостная с утра? — добавил он.

Она отреагировала на его холодность и, понимающе отодвинувшись от него, коротко улыбнулась, этак профессионально и отвлеченно.

— Прошу прощения. У меня есть склонность увлекаться, когда я начинаю новую программу, в особенности если она необычная и захватывающая, какой и обещает быть эта.

Ему показалось, что его накрыл холодный туман и заслонил теплое солнце. Амадо почувствовал, что у него засосало под ложечкой. Как же он несдержан! Бог мой, да что же подтолкнуло его на такую неучтивую реплику? С каких это пор минутный порыв считается помехой компетентности?

— Нет-нет, это я прошу у вас прощения. У меня вот есть весьма прискорбная склонность постоянно хмуриться и с подозрением относиться к любому, кто предпочитает улыбаться. Простите мне, пожалуйста, мою…

— Я вот что вам скажу: вместо того чтобы соревноваться друг с другом в учтивости, почему бы нам просто не приступить к делу?

Да он сделал бы все, лишь бы увидеть, что искорка радости снова возвращается в ее глаза.

— Отлично, — сказал он, — уступаю вашему энтузиазму. — Можете начинать с той лозы, что рядом с дорогой. В сарае найдется лишняя пара ножниц.

Элизабет рассмеялась, и он почувствовал, как в душе что-то растаяло и его охватило давно забытое чувство счастья.

— Я и вправду испытываю соблазн попытаться, но у нас мало времени, придется заняться тем, ради чего я приехала сюда.

— А вы разве не останетесь на уик-энд?

— Даже десяти уик-эндов вряд ли хватит на то, что мне предстоит проделать. А сейчас мне бы хотелось узнать о вине и винодельческом бизнесе все, чему вы можете меня обучить. А уж после этого я начну думать о рекламной кампании.

— Ну, мисс Престон, это чрезмерная заявка.

На сей раз ему пришлось приложить максимум усилий, чтобы не показать своего раздражения. Он знавал мужчин, потративших всю свою жизнь на овладение искусством виноградарства и виноделия. А она, видите ли, собирается все постичь за десять уикэндов. Чепуха! Однако вслух он сказал совсем другое:

— Что ж, я сделаю все, что смогу. Кроме того, есть много книг, которые я мог бы одолжить.