— Шесть и десять. Обе девочки, и очень похожи на мать. К сожалению, мне не удается видеться с ними так часто, как хотелось бы. Почти весь год они проводят в школе, а это далеко.

— Это прекрасный возраст.

— Какой из них?

— Простите?

Она не слишком внимательно следила за ходом разговора, а с такими мужчинами, как Амадо Монтойя, это штука опасная. По какой-то причине его не устраивала обычная никчемная болтовня, царившая на приемах.

— Я спрашиваю, какой возраст вы имели в виду. Шесть или десять?

— Ну, это я так сказала, вообще, — ответила она. А потом добавила с нехарактерной для себя искренностью, когда разговор заходил о ее прошлом: — Меня лично в данный момент никакой возраст особенно не привлекает.

— А если заглянуть в прошлое?

Шестое Рождество в своей жизни она встречала в автобусе марки «Фольксваген» где-то в штате Миссисипи. А десятое — в каком-то притоне в Филадельфии в окружении негров. Поскольку она была белой и бросалась бы в глаза, если бы ей разрешили поиграть на улице с другими детьми, она провела три месяца как бы в заточении: ее спальня и кухонька в этой квартире — вот и все.

— Боюсь, что даже взгляд в прошлое этого не изменит.

— Печально. Детство — это же очень ценная штука. О нем не следует забывать.

— О, это уж точно.

— Должно быть, вы просто не любите это время года.

Да что же это такое нашло на нее? Опасно подходить так близко к прошлому. Оно совсем не вписывается в ее нынешний облик, в жизнь Элизабет Престон.

— Да вовсе нет, — сказала она, пожалуй, чересчур энергично. — В моей жизни было более чем достаточно приятных Рождеств, чтобы компенсировать одно-два неудачных.

— Я испортил вам настроение. Простите меня, пожалуйста. Просто дело в том, что я считаю важным послушать о чужом семейном опыте. И порой это полезно.

Элизабет облегченно вздохнула, когда Джереми вернулся к ним. Вместе с ним подошел один из администраторов, занимающихся делами Монтойи.

— Извините, что я вмешиваюсь, Амадо, — сказал Джереми. — Вы знакомы с Фрэнком?

— Да, — ответил Амадо, пожимая руку мужчине. — Рад тебя снова видеть, Фрэнк.

Джереми положил руки на плечи Элизабет, этак задушевно стиснув их.

— Вижу, что вы с Элизабет нашли общий язык. Но я в этом и не сомневался. У нашей Элизабет блестящие возможности в мире рекламы. Она — гордость и украшение агентства «Смит и Нобл». Одна из наших восходящих звезд.

Она слышала этот текст так часто, что могла бы наизусть произносить его вместе с ним. Джереми просто использовал ее, как и трех других женщин из их агентства, которым было милостиво дозволено подняться до уровня младших администраторов. Он так и выпихивал их на передний план при каждом удобном случае, в качестве веского доказательства прогрессивной позиции агентства «Смит и Нобл» в отношении женщин.

Между тем Джереми весьма любезно улыбнулся и еще разок сдавил ей плечи, прежде чем отпустить ее.

— Ну а теперь, если вы с Фрэнком не возражаете, нам с Элизабет пора заняться делами.

В течение последних трех лет ей предоставлялась сомнительная честь стоять столбом рядом с Джереми, пока он закреплял на традиционном серебряном рождественском орнаменте славные буквы их логограммы — «Эс» и «Эн». Когда пару лет назад она предложила поделиться сей привилегией с кем-нибудь из младших администраторов-мужчин, Джереми озадаченно посмотрел на нее и совершенно невинно заявил:

— Мужчина будет чувствовать себя не в своей тарелке за подобной работой. Нет-нет, эта работа больше подходит для женщины.

Элизабет протянула руку Амадо.

— Было приятно с вами познакомиться.

— Нет, это мне было приятно, — ответил он. — Я в восторге от нашего разговора, Элизабет. Жалко, времени маловато. Но мы закончим его как-нибудь потом.

— Буду ждать с нетерпением, — ответила она.

Элизабет собиралась уйти, но он коснулся ее руки.

— До следующего раза, — настойчиво сказал он.

Вот тогда-то она и сообразила, что он говорит вполне серьезно. Выходит, он намерен снова повидаться с ней. Она мельком взглянула на Джереми, чтобы оценить его реакцию. Винный завод Монтойи был для него вроде любимого младенца. Ему не очень-то понравилось бы ее непрошеное вторжение. Но он, кажется, не заметил интереса Монтойи к ней.

Элизабет сделала шаг назад, увеличивая пространство между собой и Амадо и вынуждая его убрать ладонь с ее руки.

— Теперь, раз уж вы сотрудничаете с нами, нам, конечно же, еще доведется увидеться, — сказала она.

Достаточно вежливо, чтобы не обидеть его, но, разумеется, не обнадеживающе. Она очень надеялась, что это сработает.

Спустя три часа Элизабет отпирала дверь своей квартиры. Она была измотана, голова начинала болеть, да еще и ноги мучительно ныли. Эта крошечная квартирка была для нее чем-то вроде тихой гавани после шторма званого вечера, этаким временным уютом, который утром исчезнет.

Она привыкла и к крохотной спаленке, где из-за здоровенной постели приходилось вставать на матрас, чтобы пробраться к стенному шкафу, к неудобному, такому низкому душу, что приходилось проявлять чудеса эквилибристики, чтобы помыть волосы.

Господи, как же ей недоставало Говарда! Даже с учетом того, что он не обращал на нее внимание все это время, сам факт его присутствия делал и это молчание благотворным.

Он был постоянным спутником ее жизни, никогда не возражал против того, что она задерживалась допоздна на работе, которая ей полюбилась.

Говард оставил ее в минувшем мае, спустя почти десять лет с того дня, когда они нашли друг друга. В то памятное утро ее разбудило солнце. Озадаченная тем, что он позволяет ей спать так поздно, она протянула руку туда, где он обычно лежал рядом с ней, свернувшись клубочком на подушке, и хотела коснуться его. И впервые не услышала никакого раздраженного ответа.

Элизабет заплакала, сказала, что он не имел права уходить, не попрощавшись с ней, только проку от ее слез не было никакого, как и тогда, когда родители оставили ее в десятилетнем возрасте в доме бабушки.

Если бы она только могла предвидеть, как тяжело будет переживать эту потерю, она, возможно, и не взяла бы Говарда из того мусорного ящика на окраине, где нашла его.

Вот бабушка поняла бы, что она может горевать из-за кота. В этом они с ней похожи. Как и во многом другом. Вообще-то Элизабет никогда не понимала, каким же это образом у нее с бабушкой могло оказаться столь много общего. Ведь они же с ней так отличались от соединяющего их звена, от матери Элизабет.

Не включая света, Элизабет сбросила свое элегантное платье, которое просуществовало подольше, чем у Золушки, только вот почему-то ускользнуло от внимания прекрасного принца. Перебросив платье через спинку стула, Элизабет заползла в неубранную постель. И по мере того как она засыпала, на нее снисходило ощущение, что старая история завершается. Даже если угроза разоблачения и была всего-навсего ложной тревогой, она держала себя отлично. Теперь у нее появилась уверенность. Что ж, может быть, и пора ей перестать так уж тревожиться обо всем этом.

Глава 2

На всю рождественскую неделю Элизабет взяла выходные, чтобы прокатиться на побережье, к границе Калифорнии и Орегона. По дороге она останавливалась в небольших гостиницах переночевать и позавтракать, не раз притормаживала, чтобы прогуляться по рощицам калифорнийского мамонтового дерева или по пустынным пляжам.

Она любила побережье Северной Калифорнии. Многие мили отделяли ее от Фармингэма, штат Канзас. К тому же эти края каким-то образом по-прежнему все еще напоминали ей о единственном настоящем доме в ее жизни, о тех добрых временах, когда она жила здесь со своей бабушкой. Время и расстояние подарили ей то, чего никак не удавалось достичь, когда она впервые уехала из дома, — возможность вспоминать не столько плохие времена, сколько хорошие. Она теперь могла сосредоточиться на том, какую любовь ее бабушка вкладывала в свое домашнее печенье со стружками шоколада, а вовсе не на жестоких насмешках детей, отвергших ее предложение поделиться этим печеньем за обедом.

Хотя Элизабет с бабушкой никогда не обсуждали этого, относительно Фармингэма их мнения резко расходились. Прожив там всю свою жизнь, Алиса уже испытала на собственном опыте все хорошие стороны проживания в маленьком городке, тогда как на долю Элизабет выпали только отрицательные уроки. Этот городишко так и вертелся вокруг Алисы, когда она потеряла мужа, да и после того, когда бабушка лишилась фермы. А Элизабет заявилась к ним как посторонняя, как дочь родителей, столь же чуждых верованиям и идеалам этого маленького общества, как какой-нибудь отъявленный либерал или твердолобый коммунист. За подобным ребенком нужен был глаз да глаз, в особенности в окружении других детей. Забота никогда не повредит, если дело касается дурного влияния на уязвимые юные умы. Внешне Дженнифер Кэйвоу казалась, быть может, очаровательнейшей крошкой, когда-либо отправленной на землю Господом. Только вот никто и знать не знал, как она провела первые десять лет своей жизни, в руках каких людей ей пришлось находиться, что довелось повидать. Да уж, это произвело бы впечатление, и даже представить-то нельзя было, когда и каким образом это могло выплыть на поверхность. Ну, словом, лучше проявить осмотрительность, чем потом жалеть.

Раздумья о детстве были оттеснены в закоулки ее сознания на следующее утро, когда Элизабет пришлось сосредоточить все свое внимание на крутых поворотах прибрежного шоссе. Добравшись до прямого участка дороги и получив возможность расслабиться, Элизабет решила, что пришло время присмотреть котят в Обществе защиты животных. Конечно, другого такого кота, как Говард, ей никогда не найти, но это не имело значения. По крайней мере, она для разнообразия займется хоть чем-то положительным. От этой мысли она громко рассмеялась. Кому в здравом уме захотелось бы снова завести кота, подобного Говарду?