Он встал и потянул ее вверх, к себе.

— Пойдемте, прогуляемся.

Она встала и едва сделала несколько шагов, как ее туфли наполнились песком. Она с завистью посмотрела на его босые ноги.

— Снимите их, — предложил он.

Это было в высшей степени неприличное предложение.

«Но быть здесь вообще довольно неприлично», — сказала она себе.

Действительно, все, что она делала за последние несколько лет, было неприличным: помогать отцу в его медицинской практике, ездить одной в Вашингтон, потом плавать одной в Англию и в Нассау. Один предосудительный шаг легко приводит к другому, она это знала. А песок был таким манящим. Она никогда не видела такого нежного, мелкого песка.

— Я помогу, — сказал он, искушая ее, и она знала, что не слова, а ее лицо выражало согласие.

Меньше всего на свете Лорен хотела почувствовать его руки на своих ступнях и лодыжках. Даже легкое прикосновение его руки к се руке было достаточно опасно. Она мечтательно посмотрела на воду и песок, потом на юбки, закрывавшие ее туфли. Желание сбросить туфли боролось в ней с правилами благопристойности, и даже более того, с ощущением, что уступив этому желанию, она ступит на зыбкую почву.

Она посмотрела на Адриана. Он увлеченно следил за ее внутренней борьбой, и в выражении его губ и глаз чувствовался вызов.

«Черт с ним», — решила она в конце концов и села. Ни за пенни, ни за фунт. Отвернувшись от его веселых глаз, она расстегнула черные туфли и скатала вниз шелковые чулки.

Почувствовав песок, пальцы ее ног автоматически поджались, и она неожиданно ощутила такую радость и облегчение, словно опять стала ребенком.

Она встала. Копая ногами песок, она чувствовала дыхание бриза и слышала тихий, звучный смех Адриана, казавшийся ей песней сирены, заставляющей забыть обо всем, кроме этого дня и этой минуты.

Когда он протянул ей руку, она ее взяла, будучи все еще погружена в те волнующие ощущения, которые давали ей солнце, море и песок.

И Адриан Кэбот.

Он подошел ближе, и она почувствовала, что от него пахнет морем и чем-то еще, чего она не смогла определить. У нее не было времени подумать об этом, потому что его губы коснулись ее губ.

Прикосновение было таким легким, словно он боялся ее напугать, и все же оно было пьянящим.

Она ответила на его поцелуй, но потом инстинкт заставил ее отстраниться.

Он отпустил ее и, слегка склонив голову набок, изучающе посмотрел на нее.

— Вы обворожительны, знаете ли, — сказал он.

Никогда прежде ее не называли обворожительной. Так же как никогда ее не называли прелестной. Хорошенькой, да. Но так ее называли только отец и брат, а они, конечно, были пристрастны. Но теперь она действительно чувствовала себя обворожительной, но одновременно испытывала дрожь, смятение и смущение.

— Идем, — сказал он, беря ее за руку с таким видом, словно поцелуя вовсе и не было.

И она так и сделала, почти против воли, забыв о своих прежних намерениях. Он повел ее к созданному приливом озерцу и показал многоцветного краба, пытавшегося отыскать дорогу в море. Кристально чистая вода позволяла различить все оттенки его окраски и видеть крошечных рыбок, мелькавших, словно яркие сгустки энергии. Немного дальше он нашел витую морскую раковину, вымыл в морской воде и дал послушать Лорен звучавшую в раковине мелодию океана.

Лорен слушала ее зачарованно и удивленно. Она была любознательна, в ней всегда жила жажда познания мира, которая часто оставалась неудовлетворенной, поскольку общество считало, что у женщины не должно быть подобных стремлений. Даже у ее отца, занятого своей практикой, почти не было времени для того, чтобы сесть и объяснить, а брат ее больше смеялся, чем объяснял.

У претендентов на ее руку никогда не было желания обсуждать с нею политические вопросы или последние открытия науки, и лишь немногие из них читали книги, которые имели для нее такое большое значение.

Она взглянула на стоявшего рядом с нею мужчину. Хоть он и позабавился, пока она раздевалась, но он не смеялся над нею, когда делился своими знаниями об острове и море.

Его звучный голос с приятным акцентом имел особое очарование, в нем чувствовалась властность и мощь. Она легко могла представить его на корабле, уверенно отдающим отрывистые команды, в то время как его судно пробирается сквозь оцепление блокады, приказывающим пустить ложные ракеты…

Лорен помотала головой, пытаясь сосредоточиться на его словах.

— Вы не слушаете.

Это прозвучало, как упрек школьного учителя, и она на мгновение задумалась о том, в сколь разных обличьях представал перед ней Адриан: владелец строптивой обезьяны, спаситель, английский лорд, щеголь, учитель, человек, наживающийся на войне. Который же из них был настоящим Адрианом Кэботом? Впрочем, это не имело значения. Из всех его обличий только одно имело значение — последнее. Но ей нравились все остальные его обличья. Ей становилось страшно при мысли о том, до какой степени они ей нравились.

— Я голодна, — ответила она, но ответила недостаточно быстро для того, чтобы уклониться от его испытующего взора.

— И это все? Казалось, вы были за сотни миль отсюда.

— Я… думала о доме. Мой брат, бывало, брал меня с собой, когда ходил к океану.

Она почувствовала, как его рука сжала ее руку.

— Извините.

В голосе его звучало сожаление, и ей так хотелось не чувствовать этой знакомой боли — боли и ощущения вины.

— У вас есть брат?

Неожиданно его лицо странно напряглось.

— У меня был брат.

По выражению его лица Лорен поняла, что ей не следует спрашивать, но не смогла удержаться от вопроса.

— Что случилось?

Это уже было вторжением в личную жизнь, и она почти надеялась, что он проигнорирует этот вопрос, но вместо этого он отвернулся в сторону моря и очень тихо сказал:

— Он застрелился.

Она закрыла глаза. Значит, и он знал, что такое утрата. Ей следовало ощутить проблеск удовлетворения, но она его не ощутила. Она испытывала к нему только сочувствие, потому что это было сказано с грустью одинокого человека.

— И нет… других членов семьи?

— Несколько дальних родственников.

Рука ее невольно сжала его руку, и он вновь испытующе взглянул ей в лицо.

— Вы совершенно необычная женщина, Лорен Брэдли.

— Да, голодная, — ответила она, сознавая, что ей следует сменить настроение, которое так объединяло их, несмотря на их прямо противоположные цели.

— Нет в вашей душе романтики, мисс Брэдли, — сказал он, но голос его вновь звучал непринужденно, словно и он понимал, что оба они входили в опасные воды.

Еда была бы прекрасной, если бы Лорен не лишилась аппетита.

Но упомянув о голоде, она вынуждена была есть и ела, не отрывая глаз от жареного цыпленка, свежего хлеба и фруктов. Когда же она отважилась взглянуть на него, то увидела, что он смотрит на нее с непроницаемым выражением, но губы его улыбаются. Каждый раз она чувствовала предательское желание ответить ему улыбкой на улыбку. Ей хотелось протянуть руку и дотронуться до него. Она жаждала этого прикосновения, но знала, что не может рисковать.

— Когда вы… снова отправляетесь в рейс?

— Я отправляюсь сегодня с вечерним приливом, — ответил он.

— Но я думала… — она резко осеклась.

— Что вы думали?

— Что вы будете ждать, пока луна не пойдет на убыль.

— Некоторые капитаны так и делают, — сказал он. — Это действительно время наибольшей активности, но я не могу ждать так долго. А сейчас видна лишь половина луны. Если нам повезет, в Чарльстоне будет туман.

— И вы не опасаетесь неудачи?

Он пожал плечами.

— Это нечто такое, что зависит не от нас, поэтому меня это не беспокоит. Я беспокоюсь лишь о том, что я могу контролировать, например, я могу обеспечить себе самую лучшую команду и самый быстроходный корабль.

Ответ был уверенным, почти высокомерным, и она ощутила в себе прежнее негодование: его удача и мастерство погубили ее брата. Она откусила кусочек незнакомого фрукта. Он был скорее острым, чем сладким. Потягивая из бокала легкое вино, она смотрела на воду. Солнце украсило ее поверхность бликами, отчего вода приобрела еще больше оттенков.

— Как… как долго длится рейс?

— Около десяти дней. Я подожду в Чарльстоне, пока пройдет полнолуние.

— Вы берете пассажиров?

— Нет.

Это было произнесено бесцветным голосом.

— Но я слышала…

— Некоторые корабли действительно берут пассажиров. А я нет. «Призрак» не оборудован для перевозки пассажиров. У нас нет лишних кают, только место для груза.

— Но…

— Если я стану беспокоиться о женщинах и детях или о любых гражданских лицах, я могу сделать ошибку. Лорен, я не могу пойти на риск. Те, кто со мной плавает, знают об опасности и о шансах на выигрыш, но я не желаю отвечать за чьи-либо еще жизни.

Лорен с удивлением посмотрела на него. Он всегда говорил о блокаде с легким пренебрежением.

— А я думала, что вам это нравится.

— Отчасти, — признался он. — Немногое в жизни так волнует, как успешный рейс сквозь блокаду, как сознание, что ты перехитрил целый Военно-морской флот, но я не хочу, чтобы кто-то еще расплачивался за мое извращенное понятие об удовольствии. Он немного помолчал.

— Вы ведь не собираетесь совершить рейс сквозь блокаду?

— Возможно, — ответила она.

— Но зачем?

— У меня есть друзья в Чарльстоне, и… возможно, я могла бы что-то делать… ухаживать за ранеными, например.

Ей тяжело было лгать. Как она могла когда-то подумать, что это будет легко?

Адриан замер.

— Ухаживать за ранеными?

— Мой отец был врачом. Я привыкла помогать ему.