На его удивленный вопрос: «зачем?», ответила следующим образом: «чтобы всякие козы знали, кому ты принадлежишь!», а то, что она в этот момент зло смотрела на меня, от водителя не укрылось, благодаря зеркалу заднего вида. Татуированная «Ириша» — как он ее называл или «Ирка» — как звала себя она, сидела на сиденье сзади. Что примечательно, ее впереди не укачивало никогда, просто исходя из ее слов, с заднего сиденья проще следить за тем, куда косит взглядом Щек. Для обращения к Сереже, имя ей использовать было впадлу, а выговаривать всю фамилию лень, в итоге порядочный и приятный парень с хорошим образованием и достойным поведением получил от девицы едко звучащую кликуху «Щек».

В тот же день они расстались.

Его я нашла в столовой через два часа, сидящим в темноте и смотрящим в никуда.

— Тебя, оказывается, на крайности тянет. — Вошла, включила свет над рабочей зоной и сварила кофе. А он молчит, не двигается и не отвечает.

— С содроганием вспоминаю двух предыдущих. — Я поставила перед ним чашку кофе, хотя знаю, этот напиток младший сделал бы намного лучше. Но раз он не в состоянии, так и быть буду великодушной. Поставила на середину стола домашнюю выпечку и вновь попыталась его растормошить:

— Селозя, так ты любишь специфичных девушек?

— Ты, Сморчок, тоже благоразумием не отличаешься.

Покосился на кофе потом на меня, картинно поморщил нос, вздохнул и придвинул к себе сочники приготовленные Людмилой. Кофе он будет, просто для начала меня позлит своим равнодушием.

— Мои увлечения не расписывают кожаные сидения Lexusa, заклеймить тело татушкой не просят, не встречаются со мной из-за денег и глупые клички не дают.

— Да не скажи, Ольчик! — повторил он обращение, которым пользуется рыцарь Леша.

Я промолчала, проглатывая колкость.

— И зачем тебя клеймить? — продолжил младший. — Вены ты себе вспороть, не вспорешь, а вот в петлю полезешь, как только он подаст сигнал. А это знаешь ли круче, чем тату.

— Что?

— А что? Ты до сих пор ему отворот поворот не дала. — Грубо отрезал он и оттолкнул от себя тарелку, а затем и чашку двинул так, что половина расплескалась на столе.

— Еще полгода или год в таком режиме и твоя психика даст трещину. На крестинах его дитятки, или на свадьбе, а может быть, когда он соловьем запоет, рассказывая о своей женушке, руки сами потянутся…

— Я не… У меня нормальная психика!

— Ага, в курсе. — Вредничающий Селозя поднялся из-за стола. — Теперь скажи, что твои увлечения не названивают среди ночи.

— Откуда…?

— Ну, а кому в третьем часу ты щебечешь: «П-при-вет!»

Это было всего-то раз или два. Леша неожиданно звонил среди ночи, и я спросонья отвечала, не глядя на номер. Хотя, чего таить, я помнила на кого установлена эта мелодия на телефоне и отвечала, зная, чей голос услышу. Но Сергею об этом, откуда знать? Неужели в доме плохая шумоизоляция?

— Что? — он вскинул бровь. — Хочешь сказать, что ты не из-за его звонков, попросилась домой?

Стало понятно, откуда ветер дует. И, конечно, он отчасти прав, но это еще не повод припирать меня к стене и требовать ответа.

— Я соскучилась.

— Теперь я знаю, что меня притягивает в специфичных девушках, — он вышел, напоследок двинув стулом. И уже из гостиной послышался едкий смешок. — Желание избавиться от скуки.

Это был удар под дых.

Леша… мои фантомные боли не захотели уйти тихо и незаметно, не смотря на то, что свечечку я отвезла к маме, и заставила себя не проверять почтовые ящики по сорок раз на дню. В особенно тяжелые дни, казалось, что бесславный рыцарь забыт. Но он вдруг неожиданно напоминал о себе сам — звонил, присылал сообщение или письмо — одной строкой. И почти разорванная лента привязанности, вдруг под действием его голоса начинала прорастать новыми нитями. А вслед за ними и крамольные мыслишки не заставляли себя ждать: «он чувствует, то же самое», «он боится это показать», «связь есть, он сам не в силах противиться», «он думает обо мне», «я ему интересна!»

Но все оказалось намного проще и примитивнее. Алексей названивая, если и интересовался моими делами, то исключительно по просьбе Димки. Будучи хорошим другом, он просто не отказывал ему в новой информации, и себе в неограниченном внимании с моей стороны. А я слушала, сжав руки в кулаки и стиснув зубы. И все это время боялась спросить у него, а затем и у себя простое, но очень важное: «Зачем ты так со мной? Зачем?»

И вот теперь Сережино замечание о петле и вскрытых венах метко попадает в цель. И я не могу честно заявить, что не боюсь того момента, когда Леша скажет: «Прощай, Ольчик!» или что-то равнозначное этому, например: «Я уже женат!» Боюсь до одури и ничего с собой поделать не могу.

15 сентября я, глядя на трезвонящий телефон, испытала весь спектр ужаса, на который была способна. Окаменела, покрылась бисеринками пота, но дрожащей рукой нажала на прием.

— Ольчик?! — сдавленный голос Леши резанул по сердцу. Что-то случилось, что-то страшно его огорчившее, а я не хотела отвечать на звонок!

— Да, я привет…

— Оля, все сгорело.

— Что? — я опустилась на кресло в гостиной, а перед глазами уже проносятся картины горящего дома в Днепропетровске, дома где я родилась, где развелись мои родители, Наяву увидела маму в слезах, Димку в крови с плохо перебинтованными руками, потому что мой старший при пожаре сложа руки сидеть не будет, кинется в гущу. А может он в больнице? Или хуже…! Или сгорела квартира тети, а там мама… Господи! Только не это!

— Леша, что сгорело?

— Дело! — выдохнул рыцарь.

Послышалось тело, его тело. То, что предстало перед моими глазами, было ничто в сравнении с ужасами ожогового отделения, где я временно помогала тете, как санитарка.

— Ты сгорел? Ты… обгорел? А… какова зона поражения, какой степени? Ты где лежишь? — он молчит. Стоит ли говорить, что мое воображение в эти секунды лишило его дыхания и сил для последних слов.

— Леш, Лешик! — закусила губу, чтобы не зареветь в голос. — Ответь мне ты где?

— Я здоров. Мое дело сгорело, — болезненно выдохнул он, — мой кабинет сгорел! Аппаратура, инструменты… Все!

— Как?

— Синим пламенем. Все, слышишь, все кануло! Мои кредиты, мои клиенты, мои сбережения… Черт!

— Леш, Лешенька… — я чуть не рассмеялась от счастья, что жив и здоров, не обгорел, дымом не надышался. Вытерла набежавшие слезы и нетвердой походкой переместилась в кабинет Богдана Петровича. Здесь висят фотографии моего родного города, придающие мне силу и уверенность. В прошедшие месяцы пребывания в этом доме я готовилась к сложным разговором с главой семьи Краснощек здесь, и именно здесь же их проводила. Смотрю на снимки и в сотый раз благодарю высшую силу за то, что родные мои живы и бушующий в телефоне Леша не пострадал.

А он все рассказывает, как горели те склады, как пламя из-за пожарных перекинулось в сторону двухэтажных строений на территории рынка. И хоть бы одна тварь позвонила раньше, до того как возгорание возникло на первом этаже. Но позвонили с опозданием. И все что он успел вынести и открутить, это малые крохи в отличие от того что осталось внутри.

— Материалы, клиентская база данных, снимки, протезы… стол!

Я дала ему еще минут десять, в течение которых поняла, что все сгорело двадцать четыре часа назад, до этого он подрался с кем-то из пожарников, потом с кем-то из арендодателей повздорил и попал в СИЗО. Оттуда его вытащил партнер. Я удивилась, подумав будущий, оказалось бывший. Так как партнер ничего не подписывал, а лишь спонсировал, то хочет забрать свою часть из сохранившегося и отчалить, оставив Алешу разбираться с кредиторами, страховщиками, клиентурой и прочей мишурой. Потом с Наташей поссорился. Потому что она, видите ли — так и знала, что у него ничего не получится и начала собираться к маме, домой.

Димке моему не звонил, других дружбанов дергать не хочет, ведь, они его не поймут, как и раньше не понимали. Вот и осталось, что звонить мне. А вообще он сидит в заброшенном парке, недалеко от ментовки, рядом бутылка водки и осколки разбитого телефона, который уже не пытается наорать на него требуя ответа.

— Лешик, ты умница. — Это было первое, что я смогла произнести за двадцать пять минут его ругани и единственное, что заставило его выпасть в осадок.

— Ты не напился в зюзю, не подрался…

— Но…

— Шшш, если ты не сидишь подследственным, то можно сказать и не дрался вовсе. Бутылка водки рядом, считай для растирания, кулаки явно в крови так?

— Так.

— Вот и смажешь, чтобы обошлось без заражения. Тебе сейчас нужны: ясная голова и целые руки.

— Чтобы вернуть долги. — Горько выдохнул он. — Там такие суммы…

— Чтобы возродить свое детище из пепла. — Возразила я. — Не считай это долгами, пусть это будет твой вклад в мировые ошибки. Скажем так, ты позволил сжечь Москву, чтобы выиграть войну.

— Это когда было, Ольчик…

— Хорошо, давай ближе к нашему времени. У 67 летнего Томаса Эдисона лаборатория сгорела, унеся труды многих десятилетии его работы.

— И?

— И это тебе не Чернобыль — все же остались живы.

Он тяжело вздохнул. Явно подбирая слова, чтобы сказать: «Ок, Ольчик, я понял. Давай закончим на сегодня. Я и так потратил твое время… позвоню потом». Яснее некуда, что он мне не верит, да и слышать что-либо, окрашенное в нездоровый позитив, не хочет. Но достучаться до него нужно сейчас, потому что в другой раз он просто этого не позволит.

— Я понимаю, это не твоя ошибка, а расплачиваться придется. К тому же прогореть вначале, когда ты только-только расправил крылья — ужасно. Перестаешь верить в себя и верить в успех. Но… — я сделала паузу и задала резонный вопрос, — разве ты можешь сейчас сдаться? Не солоно хлебавши, вернуться за Наташей домой. В тот круг общения, который никогда тебя не поддерживал, и забыть о первом сгоревшем деле не даст. Скажи, мне, разве ты не взялся за это дело наперекор всем и вся?