— Мы не знаем, где она была, Ричард, — ответил Александр, — и сомневаюсь, что когда-нибудь узнаем, потому что ей до сих пор трудно говорить, хотя я подозреваю, что это частично связано с ослабленным состоянием ее организма. Она очень плоха.

Гленда взяла в руки изорванные остатки еще двух предметов одежды. Она не принесла с собой панталоны, потому что это было бы уже слишком, но она принесла то, что осталось от шерстяной рубашки. Он взял ее в руки и увидел, что она была заштопана во многих местах, причем штопка находила на штопку. Шерстяная рубашка все еще была длинной, но очень истончилась из-за долгой носки.

Гленда сказала ему:

— Как я уже говорила Алексу, у нее ужасные воспоминания, и ей кажется, что она вернулась в поместье, а то, что она вспомнила, случилось там ночью, и это нечто ужасное. Но я все время спрашиваю себя, как же она собиралась сбежать от этого человека? Я уверена, что он все равно нашел бы ее где угодно и отобрал бы тебя, Ричард. И тогда только один Бог знает, что бы он с ней сделал, потому что в тот вечер после концерта он явно собирался убить ее и Тимоти. Когда я увидела ее тело, я ужаснулась. Я знаю, что у нее нежная кожа. Об этом до сих пор можно судить по ее лицу. Но я не думаю, что на ней быстро появляются синяки. Однако ее тело почти полностью покрыто метками, это шрамы от глубоких порезов и разрывов кожи. Даже спустя столько лет они хорошо видны: бледные, но явные отметины на коже. Особенно они заметны вокруг лодыжек. Я рассказываю это тебе, Ричард, чтобы ты имел представление о ее психическом состоянии. Должно быть, последнее избиение сильно подействовало на ее мозг, и у нее нарушилась речь. Но я не знаю, почему она все эти годы носила одну и ту же одежду. В какой-то момент обстоятельства ее жизни изменились, но как именно, мы можем никогда не узнать. Она не расставалась с этой одеждой, будто… ну, у меня есть своя теория, но она останется теорией, пока мы не выясним, где она была.

Ричард сел, упершись локтями в колени, подперев голову ладонями. Он долго молчал, потом поднял голову и спросил, глядя на Гленду:

— Могу я увидеть ее?

Гленда смутилась, а потом сказала:

— Ну, она сейчас спит. Она так разволновалась, что мне пришлось сделать ей укол. Она придет в себя через час или чуть позже. Но, конечно, ты можешь увидеть ее. И, — она улыбнулась, — я уверена, это будет для нее счастье, когда она проснется и увидит твое лицо.

— Она, должно быть, как ты и говоришь, узнала тебя в тот день, когда схватила тебя за руку, — заметил Александр.

— Но как это возможно? Ведь мне было четыре года, когда она оставила меня.

Немного подумав, Алекс сказал:

— Возможно потому, что ты очень похож на ее отца. Да, — закивал он, — чем больше я смотрю на тебя, тем больше узнаю в тебе Френсиса, твоего деда. А рот у тебя ее. Но в тебе нет ничего от… твоего родителя, и ничто от него не проявляется в твоем характере, а я тебя знаю с раннего детства.

— Думаю, что я должен быть благодарен Богу за это, — грустно сказал Ричард. — Но когда я думаю о том, как моя бедная мать страдала все эти годы… — И уже совсем другим тоном он обратился к Александру: — И что мне теперь делать?

— Ты должен встретиться с ним и все ему рассказать.

— Рассказать ему? Да если бы я увидел его в данный момент, я бы просто задушил его. Я должен подумать, потому что все это коренным образом изменит мою жизнь, да и его жизнь тоже. — Он поднялся и снова начал ходить по комнате. Затем он остановился и, глядя на них, сказал: — Я больше никогда не смогу снова жить в том доме. Я войду туда только однажды и лишь для того, чтобы сказать ему, что я о нем знаю и что о нем думаю. Всю свою жизнь я чувствовал себя виноватым из-за своего отношения к нему, потому что все, что он делал, он, казалось, делал для моего блага. Пока я не принял решения, чем буду заниматься в жизни, он готовил меня для своего бизнеса, чтобы со временем я мог взять на себя управление его империей. А то, что ему принадлежит, именно империя. Вы слишком хорошо это знаете. — Он повернулся к Александру. — И на чем он заработал большую часть своих денег? На недвижимости. Значительная часть этой недвижимости — это трущобы, дома, разваливающиеся на части. Меня это всегда угнетало, но я в течение многих лет так его боялся, что даже не смел ничего ему сказать. Только дважды я был свидетелем того, как он реагирует, если кто-то ему перечит. В обоих случаях он впал в ярость. И только однажды он попытался поднять руку на меня, но остановился, не донеся свой сжатый кулак до моего лица, и опустился обратно в кресло. Он выглядел так, словно его вот-вот хватит удар. Сейчас я вспомнил, что я был тогда в подростковом возрасте, а случилось это в тот день, когда я обратился к нему со словами: «Я хотел бы побольше узнать о моей маме, отец». В тот день мне еще раз запретили даже упоминать ее имя: он сказал, что она была порочной женщиной и бросила меня без сожаления. Он говорил и говорил и закончил ужасным, пугающим тоном: «Не смей никогда в жизни упоминать при мне ее имя». С того дня я начал задумываться, чем это вызвано, но никогда не озвучивал свои мысли. Однажды Трип отвел меня в сторону и сказал: «Твоя мама не была плохой женщиной. Запомни это». Мне так никогда и не удалось упросить рассказать больше, хоть я умолял его. Он отвечал… — Ричард помолчал. — Как-то он сказал: «Я практически всю жизнь прожил в этом доме, точно так же как миссис Аткинс. Мы оба пришли сюда, когда были совсем юными; мы оба считаем этот дом своим. Мы хотим мирно закончить здесь свои дни, Ричард. Ты меня понимаешь?» Тогда я не понял, но сказал «да», хотя легко мог осудить его позицию. Но, когда я думаю, что всего пару дней назад я оттолкнул ее от себя, мне становится очень стыдно.

— Не глупи! — резко бросил Александр. — Как ты мог знать?

— Идем со мной, Ричард, — сказала Гленда, — но она пока еще не пришла в себя.

Через несколько минут он уже входил в палату матери. Он медленно подошел к кровати и посмотрел на изможденное лицо, обрамленное седыми косами, спускавшимися ей на плечи. Он сам был настолько бледен, что медсестра подвинула ему стул. Пока он сидел там, вглядываясь в лицо матери, он не мог выразить обуревавшие его чувства. Он мог бы сказать, что прежде всего ощущал любовь, но к ней примешивались сочувствие, беспокойство, угрызения со-вести, а все эти эмоции пронизывал гнев. И в какое-то мгновение он ощутил, что гнев может пересилить все остальные чувства, потому что его питала ненависть. А в глубине души он знал: эти два чувства были единственным, что он унаследовал от человека, породившего его. И он понимал, что вскоре даст этим чувствам выход.

Как он это сделает, он еще не знал. Ричард ощущал только, что ему хочется взять женщину, лежащую на кровати, на руки и сказать ей, что он помнит ее. О да, он помнил ее. Теперь он даже вспомнил тот день, когда она последний раз обнимала его. Она была такая милая, а на ней были пальто и та шляпка, которые тогда делали ее очень красивой. Он даже смог вспомнить свою тогдашнюю няньку… Флору.

Флору Карр. Но где же его мать была все эти годы? Почему она не вернулась и не нашла его?

Но она нашла, не правда ли? Она сидела на ящике на подъездной дороге к госпиталю, а потом держала его за руку. Ее разум до некоторой степени восстановился, и она вспомнила прошлое. Но кто или что привело ее в настоящее?

Кто-то обращался к нему. Он повернулся и увидел сиделку, которая тихо сказала:

— Директор спрашивает, не останетесь ли вы на обед?

Он не мог ей ответить, у него путались мысли. Он пробормотал:

— Я не знаю. Посмотрим.

Он вспомнил, что обещал Джеки пообедать с ней позднее; ему не нужно было возвращаться в госпиталь до девяти часов утра. Но он и не собирался возвращаться в госпиталь, он должен был рассказать им. Но как быть с Джеки? Во всяком случае, надо хотя бы передать ей весточку. Но сейчас для него важнее всего было желание оставаться со своей несчастной матерью все то время, пока он будет нужен ей.

В течение следующего часа он выпил две чашки кофе, не покидая своего места, держа в своих руках руку матери с длинными пальцами и синими венами. Это была рука пожилой женщины, но на ее лице было не так много морщин. Кожа была слишком натянута. Он внимательно вглядывался в это лицо, когда ее губы вдруг зашевелились и веки приподнялись, и вот она уже смотрела на него. Она открыла рот и хриплым шепотом с трудом произнесла единственное слово:

— Ричард.

Он обнял ее, а она обвила руками его шею. Он только бормотал:

— О, мама, мама!

Медсестра и нянечка, стоявшие до этого в изножье кровати, сразу отошли и стали переставлять что-то на столе у двери. Смотреть на это они были не в силах.

— Дорогая, я должен был узнать тебя в тот день.

Она еще крепче обняла его за шею.

Он не знал, как долго они сидели, прижавшись друг к другу. Только когда она разжала объятия, он позволил ей опуститься обратно на подушки. Убирая влажные волосы с ее лба, он сказал:

— Я никогда больше не покину тебя. Никогда.

— Ричард. — Имя было произнесено четко, хоть и хриплым голосом.

— Да. Скажи мне что-нибудь. Расскажи, где ты была все это время. Но не все сразу, а понемногу.

Она подняла руку и погладила его по щеке, а потом назвала еще одно имя — Белла.

— Белла? Кто эта Белла?

Он увидел, что она закрыла глаза, а уголки ее губ приподнялись, это был намек на улыбку, и следующее, что она произнесла, было:

— Добрая.

И он снова повторил:

— Добрая? — Затем спросил: — Белла была доброй?

Она сделала легкое движение рукой.

Около него появилась Гленда, которая мягко сказала:

— Не утомляй ее, Ричард. Это просто здорово! Она говорила очень четко — я слышала. Но не все сразу. Дай ей отдохнуть.