Я была переполнена возбуждением — я вновь буду при дворе. Королева значила так много в моей жизни. Она была частью меня самой. Она была растеряна и одинока без Лейстера, так же, как и я. Даже если я полагала, что разлюбила его, теперь это не имело значения.

Я желала говорить с нею; мы были две ревнивые в прошлом женщины, но теперь слишком старые для ревности. Я хотела, чтобы она вспоминала при мне те дни, когда она, молодая, любила Роберта и думала о браке с ним. Я желала услышать от нее самой, что она знает о смерти первой жены Роберта. Мы должны были быть вместе. Наши жизни были столь тесно сплетены (и втройне сплетены с Робертом Дадли), что только между собой мы могли бы делиться секретами.

В назначенный день я оделась с большой тщательностью, не пышно, но скромно — то был стиль, который я желала передать. Я должна была показаться ей покорной, благодарной, а также выразить мое удовольствие от общения с нею.

Я прошла на галерею и стала ждать. Были люди, что узнавали меня и бросали на меня удивленные взгляды. Проходили минуты. Она не появлялась. На галерее поднялся шепот, в мою сторону бросали взгляды. В конце концов на галерею взошел один из ее пажей и сказал:

— Ее Величество не будет проходить по галерее сегодня.

Мне стало плохо от разочарования. Я была уверена: она знала, что я буду ждать ее, и поэтому не пришла. Позже приехал Эссекс. Он был расстроен.

— Я знаю, что ты не видела ее. Я сказал ей, что ты ждала и уехала разочарованная, но она ответила, что чувствовала себя сегодня нехорошо и что еще будет время встретиться.

Ну что ж, подождем.

Неделю спустя Эссекс опять так настаивал, что королева согласилась увидеться со мной, когда она будет проходить из дворца в свой экипаж. Она сказала, что поговорит со мной. Это было все, чего я желала. Тогда я смогла бы просить разрешения появиться при дворе.

Эссекс страдал от лихорадки и лежал в постели, иначе бы он сопровождал королеву и моя задача была облегчена. Однако я не была новичком в обычаях двора, и, одевшись, как я думала, наиболее подходяще, а также прихватив с собой алмаз из того запаса, что остался у меня после уплаты всех долгов Лейстера, я поехала во дворец.

Опять я ждала в передней, где собирались те, кто жаждал слова королевы, сказанного мельком, либо ее взгляда, но по прошествии некоторого времени начала подозревать, что все опять повторится вновь, и была права. Экипаж был отозван, и было заявлено, что королева решила сегодня не выезжать.

В гневе я вернулась к себе. Я поняла, что она решила не принимать меня. Она применяла по отношению ко мне ту же уловку, что и по отношению к своим высокопоставленным женихам. Можно было продолжать надеяться, продолжать пытаться искать встречи с ней и на каждом шагу сталкиваться с неудачей. Я слышала, что мой сын, услышав об отложенном выезде, пошел к королеве уговаривать ее не разочаровывать меня вновь. Но она была непреклонна. Сын надулся и вернулся к себе, заметив королеве, что раз его самые невинные просьбы не удовлетворяются, он предпочел бы просить отставки.

Наверное, это заявление произвело на королеву впечатление, потому что вскоре он принес послание королевы, в котором сообщалось, что она примет меня наедине.

Это был триумф! Как я жаждала поговорить с ней, просить ее дружбы, сидеть возле нее, возможно. Как это отличалось от слова, сказанного на ходу!

Я надела голубое шелковое платье, мягкий кружевной воротник и светло-серую бархатную шляпу с голубым пером. Я была одета, по моим соображениям, и к лицу (ибо я не желала дать ей понять, что совсем нехороша теперь), и скромно.

Войдя во дворец, я уже ждала, что она найдет какую-нибудь причину, чтобы не принимать меня. Но нет, на этот раз мы встретились лицом к лицу.

Это был момент моего торжества. Я опустилась на колени и оставалась так, пока не почувствовала на своем плече ее руку — она давала мне знак подняться. Я встала, и мы встретились взглядами. Я знала, что она разглядела каждую деталь моего лица и наряда. Я не могла подавить в себе удовлетворения: я видела, как она постарела. Даже тщательный туалет, легкий налет румян и рыжий парик не могли скрыть этого. Ей было за шестьдесят, но фигура ее оставалась стройной, а осанка — горделивой. Она была в белом, излюбленном теперь ею цвете, с украшениями из жемчуга. Она подняла руку, и свободный рукав упал, показывая пунцовую подкладку. Она всегда любила показывать свои изящные руки. Белые и до сих пор прекрасной формы, они выглядели деликатными, изящными, хотя были увешаны бриллиантами.

Она положила руки мне на плечи и поцеловала меня. Я почувствовала, как кровь бросилась мне в лицо. Она восприняла это как эмоцию радости. Но то был знак триумфа: я вернулась!

— Прошло много времени, кузина, — сказала она.

— Да, Ваше Величество, мне показалось, что век.

— Больше десяти лет, как он оставил меня. — Ее лицо сморщилось, и мне показалось, что она сейчас заплачет. — А мне кажется, что он все еще со мной. Я никогда не привыкну к тому, что его нет.

Она говорила о Лейстере. Я бы хотела сказать ей, что разделяю ее чувства, но это звучало бы фальшиво: ведь я была замужем за Кристофером.

— Как он умер? — спросила она. Ей хотелось еще раз услышать то, что она хорошо знала.

— Во сне. Это была тихая кончина.

— Я рада. Я все еще читаю его письма. Я вижу его таким… каким он был почти мальчиком. — Она грустно покачала головой. — Никогда не будет такого, как он. По его смерти возникли слухи.

— Его всегда сопровождали слухи.

— Он был ближе мне, чем кто-либо. Глаза мои… действительно, мои глаза.

— Полагаю, мой сын — утешение Вам, Мадам.

— Ах, дикий Робин. — Она любовно рассмеялась. — Очаровательный юноша. Я люблю его.

— Я счастлива, что родила его для служения Вам.

Она резко взглянула на меня.

— Кажется, судьба играет нами, Леттис. Эти двое… Лейстер и Эссекс… они оба близки нам. А ты находишь своего Блаунта хорошим мужем?

— Я благодарна Богу за него, Мадам.

— Ты быстро вышла замуж после смерти Лейстера.

— Мне было одиноко.

Она кивнула.

— Твоей девочке нужен строгий надзор.

— Ваше Величество имеет в виду леди Рич?

— Леди Рич… теперь леди Маунтджой… не знаю, каким именем называть ее.

— Она леди Рич, Ваше Величество.

— Она, как ее брат. Оба слишком высокого о себе мнения.

— Жизнь их баловала.

— Да, Сидни рыдал над нею, а теперь Маунтджой нарушил ради нее все приличия.

— Это поднимает их мнение о себе, как показала доброта Вашего Величества к Эссексу.

Она рассмеялась. И заговорила о прежних днях, о милом Филипе Сидни, который был таким героем, и о трагедиях последних лет. Ей казалось несправедливым, что после триумфа над Армадой, когда будто тяжесть упала с ее плеч, она потеряла того, с кем могла бы разделить радость триумфа.

Она вспомнила, как они вместе были в Тауэре, как после смерти ее сестры он первый прибежал к ней, предлагая свое состояние… «И руку», — подумала я. Милый Робин, Глаза королевы, как велики были твои надежды в те дни. Она вновь заставила меня вспомнить того молодого человека, каким он был… несравненного, как она называла его. Думаю, она полностью позабыла оплывшего, страдающего подагрой пожилого человека, каким он стал.

Кажется, она позабыла и про меня, вспоминая, вновь проживая свою жизнь вместе с Лейстером.

И неожиданно холодно на меня взглянула.

— Ну что ж, Леттис. Наконец мы встретились. Эссекс выиграл для тебя этот день.

Она дала мне руку для поцелуя, и я была отпущена.

Я покидала дворец в состоянии триумфа.

Прошла неделя. Вызова от королевы не последовало. Я жаждала увидеть сына. Я рассказала ему, что королева разговаривала со мной дружески, но больше приглашений я не получила.

Эссекс сказал ей об этом, упомянув о моем восторге от ее приема. Теперь я действительно желала поцеловать ее руку публично.

Он грустно посмотрел на меня и вдруг закричал:

— Она упряма, эта старуха! — Я была напугана, что его услышат слуги. — Она сказала, что обещала принять тебя — и приняла, но это все.

— Но она не может так поступить! — ошарашенная, сказала я.

— Она говорит, что ничего не изменилось. Она не желает видеть тебя при дворе. Ей нечего тебе сказать. Ты показала себя ее врагом.

Итак, я опять находилась в прежнем положении. Краткая встреча ничего не дала. Я воображала, как она смеется, комментируя нашу встречу.

— Волчица думала, что она вернется ко двору, не так ли? Ха! Ей придется изменить свое мнение…

Затем, наверное, она глядела на себя в зеркало и видела не старую женщину, какой она была, а молодую, только что взошедшую на трон, во всем великолепии ее молодости, и рядом с ней ее милый Робин, с которым никто не сможет сравниться.

Затем, чтобы пролить бальзам на свои раны, которые он нанес ей, женившись на мне, она засмеется над моим унижением и разочарованием: она вызвала во мне надежды, она их и уничтожила, чтобы добавить унижения своему врагу.

Теперь я приближаюсь к тем своим воспоминаниям, которые положили начало трагедии моей жизни. Я полагаю, ужасная сцена между Эссексом и королевой была началом его конца. Я уверена, что она не смогла простить ему это, даже более, чем не могла простить мне брака с Лейстером. Она была предана своим друзьям и одинаково предана врагам: она помнила эпизоды проявления дружбы и вновь и вновь вознаграждала друзей, но она никогда не забывала и факта неверности.

Я знаю: во всем виноват Эссекс. Он пошел на провокацию. Его близкий друг, граф Саутгэмптон, был в то время в немилости. Элизабет Вернон, одна из горничных и племянница моего первого мужа Уолтера Деверо, стала любовницей Саутгэмптона, и Эссекс помог им тайно обвенчаться. Когда королева узнала и потребовала Эссекса к себе, он дерзко заявил, что не видит причины, почему мужчина и женщина не могут пожениться, если они желают того, и по-прежнему служить королеве. Это ей не понравилось.