Зинаида с готовностью закивала.

— Где ее квартира?

— Да вон, рядом.

Женя вздохнула с облегчением. Как, оказывается, все просто: она с ног сбилась, разыскивая Женьку, а тот торчит себе у концертмейстерши и в ус не дует.

Женя попрощалась с Зинаидой и позвонила в соседнюю дверь. Послышались тихие шаги. Щелкнул замок. Перед ней на пороге предстала Анна Анатольевна в домашней юбке и блузке. С плеч ее почти до самого полу спадала длинная вязаная шаль.

— Женя, вы? — близоруко сощуренные глаза концертмейстерши уставились на нее с удивлением.

— Я. Скажите, Женька у вас?

— Вообще, да. Но сейчас его нет. Он на работе.

— Он же не работает по субботам.

— Кто его знает. Взял что-то дополнительно. Вы… вы проходите, Женя, что ж на пороге стоять. — Анна Анатольевна слегка отодвинулась, давая ей дорогу.

— Простите, что побеспокоила вас. — Женя неловко, боком, зашла в прихожую, такую же тесную и маленькую, как у Женьки.

— Да Бог с вами. Что-то стряслось? Женя-то молчит, а сам ходит уже который день мрачнее тучи. От Зины ушел, ночует тут. Может, хоть вы меня просветите, в чем дело? А я бы быстренько чайку организовала.

Женя послушно разделась, зашла в крошечную кухоньку и уселась за стол. В ожидании чая она поведала Анне Анатольевне всю драматическую историю Женькиной встречи со Столбовым и то, что произошло потом — в сквере. Концертмейстерша слушала ее внимательно, не перебивая, одновременно разливая заварку и кипяток и накладывая на блюдечки варенье.

— Все понятно, — проговорила она тихо и печально, ставя на стол перед Женей чашку. — Вы пейте, Женя, пейте. У меня вкусный чай, по старинному рецепту.

Та сделала пару глотков, хотя чаю ей вовсе не хотелось.

— Даже не знаю, что вам сказать. — Анна Анатольевна уселась напротив за столом и подперла щеку ладонью.

— Может быть, вы с ним поговорите? — осторожно предложила Женя.

— Я?

— Вы. Ведь он вам доверяет, раз пришел сюда жить.

— Женя, милая, с чего вы взяли, что он станет меня слушать? Особенно, если дело касается его отца. Мы с ним, вообще, на эту тему никогда не говорим, это — табу. — Анна Анатольевна плотней запахнула шаль.

— Да поймите же, Столбовой здесь не при чем. Только наши с ним отношения.

— Ошибаетесь. Очень даже при чем. Из-за него все и случилось. Ведь, как я поняла, Женя увидел вас вместе, для него это было полной неожиданностью, шоком.

— Для нас для всех это было полной неожиданностью!

— Для вас — одно дело, а для него… для него совсем другое. Сказать по совести, Женя, его можно понять: отец, действительно, очень виноват перед ним. Очень. И ладно, был бы он какой-нибудь алкоголик, опустившийся тип, с такого что взять. Так ведь нет, культурный человек, даже известный. Как он мог быть таким беспечным? Вы не представляете себе, что там творилось! — Анна Анатольевна кивнула в сторону Женькиной квартиры.

— Представляю. — Женя опустила глаза. — Мне Женька рассказал.

— Вряд ли он рассказал все. Может быть, лишь малую часть того кошмара, которому я была свидетельницей. Зина… она ведь, когда заболела, стала совсем невменяемая. Как можно было оставлять с ней ребенка, тем более — такую кроху! Она его могла сто раз убить. Мы, соседи, не знали, как быть: в милицию идти, писать жалобу — неловко. Зина на самом деле матерью была вовсе не плохой, как у нее припадок проходил, так она вроде и не помнила ничего. Работала, старалась, чтоб у Жени все было, кормила его, одевала. А потом… словно бес в нее вселялся. Ему б, профессору вашему, разобраться надо было с ней, а он все тянул и тянул. Вот и дотянул до последнего. Когда Женечку с сотрясением мозга увезли, мы его папашу всем подъездом разыскивали. Ультиматум ему поставили: или даем на Зину показания, говорим все, как есть, или пусть он ее лечит — у нее, кроме него, никого из близких и родственников в Москве не было. Тогда он только понял, что само ничего не рассосется, начал действовать. — Анна Анатольевна вдруг замолчала, часто заморгала, тыльной стороной ладони отерла глаза и стыдливо улыбнулась. — Я даже спустя столько лет вспоминать спокойно все это не могу. Я ведь старалась, как могла — Женю к себе забирала, пока Зина отходила от своего психоза, он у меня неделями жил, когда был маленький. Да и потом, когда уже вырос. Почитай, он мне вместо сына — своих-то детей Бог не дал. Я и жалею его, хотя характер у него, прямо скажем, не сахар. Да откуда ж другому взяться, если ему в самом начале жизни столько досталось, сколько другим и до смерти не выпадет? А вы, Женя, говорите, профессор ни при чем. — В ее голосе зазвучала укоризна.

— Ничего я не говорю, — в отчаянии произнесла Женя. — И вовсе не оправдываю Столбового… Просто… невозможно вот так, в одно мгновение, признать любимого преподавателя негодяем и мерзавцем. На это нужно хоть какое-то время, а Женька мне его не дал. Когда он, кстати, должен придти?

— Не скоро. Часа через три, четыре. Вы хотите дождаться его? — В голосе Анны Анатольевны послышалась тревога.

— Да, хочу. Я хочу с ним поговорить.

— Не стоит этого делать сегодня. — Концертмейстерша покачала головой.

— Но почему?

— Знаю я его. Он долго отходит. А начнешь тормошить, поторапливать, только хуже будет. Сделает вам больно — он это может.

— Как же тогда быть?

— Подождите еще немного. Я с ним попытаюсь договориться, правда, сразу скажу — ничего не обещаю.

На том они и расстались.

Во вторник на репетиции Женя убедилась в том, что Анна Анатольевна была права. Женька на хор пришел, но Женю не замечал в упор. Глядел сквозь нее, будто она была пустым местом, на лице его не дрогнул ни один мускул. Женя даже приблизиться к нему не рискнула — ей стало жутко, словно она связалась с пришельцем из потустороннего мира. Ей хотелось одного: чтобы поскорее закончилась репетиция и можно было уйти и не видеть этих пустых, равнодушных глаз.

В перерыве к ней подскочила Любка.

— Чего это с твоим? Лунатизмом заболел?

— Мы поссорились.

— Что, по-крупному?

— Крупнее не бывает.

Глаза у Любки жадно сверкнули.

— Ты меня заинтриговала. Рассказывай, давай. Пришлось выложить ей всю правду о Женькином происхождении. Любка пришла в неописуемый восторг.

— Круто! Карцев — профессорский сынок. Я всегда знала, что в нем что-то есть.

— Ты говорила — ничего нет. А еще — что он дебил и придурок, — напомнила Женя на всякий случай.

— Ничего подобного, — нагло заявила Любка. — Ты неверно трактуешь мои слова, я не это имела в виду.

— А что же? — с иронией поинтересовалась Женя.

Ей был неприятен Любкин ажиотаж, тем более, та почти ничего не знала о Женькином детстве и Зинаиде — Женя постаралась обойтись минимумом подробностей на этот счет.

— Ну, я хотела сказать, что он себе на уме, слишком надменный, — объяснила Люба, глазом не моргнув.

— Понятно, — проговорила Женя и под каким-то предлогом отошла в сторону.

Ее охватила безнадежность. Сколько ж нужно ждать, пока Женька соизволит «отойти», по выражению Анны Анатольевны? А вдруг он так и будет ходить мимо нее, словно она — человек-невидимка? Черт разберет, что у него там внутри — может, и правда, нет души, а вместо нее кусок булыжника? Иначе, как это можно любить и вдруг, в одну секунду, разлюбить? Вычеркнуть из жизни того, кто еще вчера был ближе всех, не оставив даже шанса на примирение.

Пока Женя думала да гадала, навстречу ей попался Санек.

— Здравствуй, Женечка, чего грустишь? — Глаза у него были ясные и теплые. В такие глаза хочется смотреть, когда у тебя на сердце смертная тоска.

— Я не грустная, Саня. Просто устала.

— Наверное, много занимаешься. Как твой диплом?

— Хорошо. Скоро представляю его на кафедре. — Женя сказала и вздрогнула.

Действительно, совсем скоро. А она так и не увиделась со Столбовым, даже не позвонила ему, не договорилась о следующей встрече.

— Ты что? — обеспокоенно спросил Санек. — О чем задумалась? Есть проблемы?

— Похоже, что да. — Женя грустно улыбнулась.

— Прости за нескромный вопрос, но в чем они заключаются? Может, я смогу помочь?

— Нет, Саня, не сможешь.

— О’кей. — Он кивнул и отошел.

Женя поколебалась с минуту, затем вместо того, чтобы идти на свое место, побрела к выходу.

— Куда вы, Женя? — окликнул ее Лось. — Мы сейчас начинаем.

— Голова болит, — не оборачиваясь, проговорила она и вышла из зала.

24

На хор она больше не ходила. Выждала еще пару дней и позвонила Столбовому.

— Здравствуйте, Николай Николаевич. Это Зимина.

— Женечка, что так официально? — голос у профессора звучал напряженно, хотя он и пытался бодриться. — Вы насчет консультации?

— Да.

— Приходите завтра — к трем. Сможете?

— Смогу.

— Ну и отлично.

Она ждала, что он спросит про Женьку, но Столбовой поспешно попрощался и повесил трубку.

Женя глянула на висевший на стене отрывной календарь и вздохнула. Ровно две недели, как случилась вся эта катавасия. И зачем только ей в голову пришло звать Женьку встречать ее из института? Пусть бы и дальше никто ничего не знал, глядишь, и не было бы у них конфликта.

Тут же ей стало стыдно своих мыслей. Получается, что она и верно готова предать Женьку, оставить его один на один со своими страшными воспоминаниями, лишь бы у нее самой все шло гладко, по накатанной колее. И ведь прежде она так хотела знать о нем полную правду, ту правду, от которой он упорно ее оберегал! Нет, хорошо, что все выяснилось, и точки над «и» расставлены. Другое дело, как ей быть дальше, как доказать Женьке, что она ничего такого не имела в виду, не желала его обидеть? Ну, ляпнула сгоряча про сиделку — с кем не бывает. Можно подумать, они раньше никогда не грызлись. Еще как! И тут же мирились, десяти минут не успевало пройти. А теперь — будто оба на стену налетели, и стена эта — Столбовой, будь он неладен со своими любовными похождениями!